Тайна рукописи - Монинг Карен Мари (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
Несколько дней назад я умудрилась случайно утопить свой мобильник в бассейне, и с тех пор ношу трубку домашнего радиотелефона с собой, чтобы не пропустить звонок.
Дело в том, что я жутко соскучилась по родителям.
Сначала, когда они только уехали, я радовалась свободному времени и одиночеству. Я живу с родителями, и, когда они дома, наше общее жилище приобретает сходство со станцией центрального вокзала. Роль пассажиропотока исполняют мамины подруги, папины партнеры по гольфу, леди из местной церкви и то и дело заглядывающие к нам под различными предлогами соседские дети, – ха, они являются в плавках и одним этим словно напрашиваются на приглашение остаться у бассейна.
Однако две недели долгожданного одиночества доказали мне, что все хорошо в меру, а моя мера исчерпана. Покинутый дом казался необычно тихим, особенно по вечерам. А ближе к обеденному времени я особо остро ощущала себя брошенной. И голодной. Мама великолепно готовит, а мне уже успели опротиветь заказная пицца, чипсы и чизбургеры.
Я не могла дождаться маминых жареных цыплят, картофельного пюре, салата из свежей репы и персикового пирога с домашним кремом из взбитых сливок – в общем, всего того, что составляло нормальный обед, приготовленный мамой. Предвкушая эти яства, я даже сходила в магазин и купила все, что могло понадобиться маме для готовки вкусностей.
Я люблю покушать. К счастью, по мне этого не видно. У меня пышная грудь и округлая попка, а вот талия и бедра очень даже стройные. У меня хороший обмен веществ, хотя мама по этому поводу и говорит: «Ха, вот подожди, будет тебе тридцать. А потом сорок, а потом и пятьдесят». А папа говорит: «Хорошего человека должно быть много, Рейни», и смотрит на маму таким взглядом, что я сразу же переключаю внимание на что-нибудь другое. На что угодно, но другое. Я люблю своих родителей, но есть такая вещь, как СМИ. Слишком Много Информации.
В общем и целом у меня была чудесная жизнь, за исключением того, что я соскучилась по родителям и считала дни до возвращения Алины из Ирландии, но эти исключения казались кратковременными и поправимыми. Совсем скоро моя жизнь должна была вернуться в обычное счастливое русло.
Теперь я думаю: неужели мойры, богини судьбы, могут перерезать одну из нитей, на которых держится наша жизнь, просто потому, что человек был слишком счастлив?
Когда раздался телефонный звонок, я подумала, что звонят мои родители.
Но это были не они.
Странно, что обычная мелочь, пустяк из разряда случающихся десять раз на дню, может стать демаркационной линией.
Какой пустяк – поднять телефонную трубку. Нажать на кнопку соединения.
До того как я нажала кнопку, моя сестра Алина была жива – по крайней мере, в моем сознании. А в тот момент, когда палец мой коснулся кнопки, жизнь моя разделилась на две части: до звонка и после.
До звонка я никогда не пользовалась выражением «демаркационная линия», одним из тех словосочетаний, которые я подцепила в дешевых газетах, и то лишь потому, что была заядлым читателем. До звонка я плыла по течению жизни от одного счастливого момента к другому. «До» я была уверена, что знаю все на свете. Я думала, что знаю, кто я такая, каково мое место в жизни и что конкретно ожидает меня в будущем.
До звонка я думала, что у меня оно есть, это будущее.
После звонка я поняла, что никогда ничего не знала.
С того дня, когда я узнала об убийстве сестры, прошло две недели. Эти две недели я ждала – ждала, что кто-нибудь что-нибудь сделает помимо того, что опустит в могилу закрытый гроб с ее телом, усыплет могилу розами и будет тихо скорбеть.
Скорбь не вернет Алину и уж точно не облегчит мне осознание того, что ее убийцы гуляют на свободе и на свой извращенный лад наслаждаются жизнью, в то время как моя сестра, бледная и холодная, лежит под шестью футами могильной земли.
Эти две недели я прожила как в тумане. Я все время плакала, и моя память о тех днях навсегда осталась смутной, словно взгляд залитых слезами глаз. Слезы текли сами по себе. Текли из самой моей души. Алина была для меня не просто сестрой, она была моей лучшей подругой.
Все восемь месяцев, с тех пор как она уехала в Дублин учиться в Тринити-колледже, мы непрерывно переписывались по Интернету и созванивались каждую неделю. У нас не было секретов друг от друга.
Точнее, мне просто так казалось. И как же я ошибалась...
Мы планировали вместе снять квартиру, после того как Алина вернется домой. Планировали переехать в Атланту, где я наконец-то всерьез возьмусь за учебу в колледже, а Алина будет работать над своей кандидатской диссертацией в университете. Ни для кого не секрет, что все амбиции нашей семьи достались моей сестре. После окончания школы я по пять-шесть вечеров в неделю работала барменом в «Кирпичном заводе», жила дома и старалась экономить деньги, изучая в нашем занюханном университете ровно столько курсов (один или два в семестр, в основном «Как пользоваться Интернетом» и «Дорожный этикет», о чем не особо докладывала родителям), сколько нужно было маме и папе, чтобы продолжать надеяться – когда-нибудь я найду реальную работу в реальном мире. Но, с амбициями или без, после приезда Алины я все же собиралась всерьез взяться за дело и изменить свою жизнь к лучшему.
Месяц назад, когда я попрощалась с сестрой в аэропорту, у меня даже мысли не возникло, что я могу ее больше никогда не увидеть. Алина была чем-то таким же постоянным, как ежедневный восход солнца. Она была очаровательна. Ей было двадцать четыре, мне двадцать два. И мы собирались жить вечно. Тридцатилетие было где-то за миллион световых лет от нас. А сорок лет – вообще в другой галактике. Смерть? Ха. Умирают лишь очень старые люди.
Неверно.
Через несколько недель туман, застилавший мои глаза, стал понемногу рассеиваться. Но боль не прошла. Я подумала, что когда последняя капелька влаги покинет вместе со слезами мое тело, я могу и не выжить. И ярость затопила мою обезвоженную душу. Я хотела ответов. Я хотела справедливости.
Я хотела мести.
Но, похоже, этого хотела только я.
Несколько лет назад я прослушала курс психологии и знала, что люди смиряются со смертью, проходя несколько ступеней скорби, Я не оцепенела, отрицая происшедшее, что должно было стать первой ступенью. Для того чтобы перейти от оцепенения к боли, мне понадобился лишь миг между двумя ударами сердца. Поскольку мамы и папы не было, мне пришлось опознавать тело сестры. Это было жутко и не оставляло никакой надежды отрицать тот факт, что она умерла.
Две недели спустя я перескочила на ступень ярости. Следующей, предположительно, должна была стать депрессия. А после нее, если я психически здорова, придет смирение. Первые признаки всеобщего смирения и так окружали меня, словно все решили перейти от оцепенения к поражению. Они говорили о «случайном акте насилия». Они говорили, что «нужно смириться и жить». Они говорили, что «дело в надежных руках полиции».
Но я не была настолько психически здорова. Не то чтобы я сомневалась в ирландской полиции...
