Рай с привкусом тлена (СИ) - Бернадская Светлана "Змея" (полные книги txt, fb2) 📗
Меня тошнит от того, что я должен ударить в спину своим друзьям, с которыми плечом к плечу сражался против рабства.
Меня тошнит от того, что я буду воевать на стороне господ-рабовладельцев. После стольких лет беспомощности, пыток и унижений…
Но у меня нет выбора.
Теперь мы действуем на удивление слаженно. Получаем распоряжение муниципалитета, формируем отряды, собираем обозы — все, что удается собрать после разграбления города расторопными халиссийцами. Остается только выступить — и на этот раз поход будет последним. Либо мы победим, либо погибнем.
Пока еще не закатилось солнце, я составляю бумагу с условиями, которые обещал Одноглазому. Закончив, отправляюсь в поместье сенатора Гарденоса — единственного человека, в мудрости которого я почему-то уверен. Дожидаюсь, пока он придет из Сената и отдаю ему текст дерзкого соглашения. Объясняю, что выбора нет. Мы должны отдать часть кораблей, отдать Туманные острова, пообещать часть Халиссинии, пообещать им неприкосновенность — но любой ценой получить помощь пиратов. Дон Гарденос слушает молча, несколько раз перечитывает текст, кривит губы, но в конце концов кивает и обещает сделать все от него зависящее, чтобы сенат Кастаделлы — и в будущем сенат Саллиды — подписал это соглашение.
После этого мне остается сделать лишь одно.
Едва приблизившись к воротам поместья Адальяро, слышу звонкий детский смех. Почти на ходу соскакиваю с коня и наспех привязываю поводья к покосившемуся столбику, торопливо заглядываю во двор сквозь кованый узор на воротах.
Изабель Адальяро сидит на привычном месте, наблюдая за детьми. Я дергаю запертую калитку, и донна вздрагивает, бросает на меня встревоженный взгляд. Узнает, и на ее лице отображается странная гамма эмоций — удивление, смешанное… с облегчением? Пока я раздумываю, что бы это значило, она властно произносит:
— Вун, будь добр, открой калитку.
Бывший раб торопится выполнить приказ хозяйки и впускает меня. Встретившись со мной взглядом, хмуро кивает. Любопытно, улыбался ли этот малый хотя бы однажды в жизни?
— Здравствуй, друг. Спокойно ли в поместье?
— Спокойно, господин.
— Я тебе не господин, Вун, — невольно морщу нос. — Просто Джай. Я слышал, что поместье разграбили.
— Да, господин Джай, — спокойно говорит Вун, хотя в его темных глазах сквозит горечь. — Теперь тут больше нечего брать. Увели всех лошадей, птицу и скот. Зерно и муку тоже забрали.
Потрясенный, я даже забываю вновь упрекнуть его за «господина».
— И что, совсем ничего не осталось?!
Вун бросает на меня торопливый взгляд и тут же отводит глаза. С безотчетным стыдом понимаю: боится, что я тоже пришел грабить…
— Вун. Я не собираюсь отнимать хозяйское добро, — чуть было не добавляю «у своих детей», но вовремя спохватываюсь. — Клянусь, однажды я верну лошадей… Но я не могу уйти, обрекая женщин и детей на голод!
— Никто не голодает, господин Джай, — чуть расслабившись, говорит Вун. — Уцелели две козы да пять овец с ягнятами, что паслись тогда на предгорьях. И хромая несушка — будто знала, когда спрятаться, забилась в угол в сарае, не нашли ее. Мука пока есть — осталась та, что в тот час мололи на мельнице. Зур с двумя женщинами выходит на лодке в море, ловит рыбу. Через пару месяцев поспеет сорго, до той поры не пропадем: нас тут теперь не так уж много.
— Джай! — радостно кричит Габи и бежит мне навстречу, раскрыв объятия. — Ты пришел! А мама сказала, что ты больше никогда не придешь!
— Здравствуйте, леди Габриэла! — подхватываю невесомую кроху на руки и кружу ее вихрем над собой.
Так, как ей нравится. Она хохочет, нежные щечки разрумянились, светлые кудряшки разметались вокруг лица, кружевные юбки полощут легким парусом на ветру.
Маленький Алекс тоже подходит, на насупленной мордашке ясно читается обида. Но я не позволяю ему обижаться долго, опускаю Габи на землю, подхватываю сына и несколько раз подбрасываю в воздух, пока восторженная улыбка мальчишки не расплывается до ушей.
— Почему ты так долго не приходил? — спрашивает Алекс, когда я крепко прижимаю его к плечу, провожу ладонью по взмокшей детской спине.
— У меня были дела.
— Как у папочки и мамочки, в Сенате? — перебивает любопытная Габи.
— Вроде того, — воспоминание о Диего Адальяро отравляет радость от встречи с детьми, и я ставлю Алекса на место.
Он срывается и бежит к деревянной лошадке. Раньше я такой не видел — наверное, Вун смастерил… Мне на миг перехватывает дыхание, когда я с горечью думаю о том, что сам мог бы строгать игрушки своим детям. Учить их кататься на пони, водить к морю, удить рыбу…
— Джай, смотри, как я умею скакать! — Алекс мигом взбирается на конька верхом и демонстрирует свои умения. — Я вчера упал, но не плакал! А еще у меня меч, совсем как настоящий! Вот, смотри!
— Джай, а ты сделаешь мне лук? — дергает меня за рукав Габи. — Я хотела взять папочкин, но бабушка Изабель не позволила.
— Сделаю, но попозже, — невольно усмехаюсь, глядя на сынишку и дочь.
Может быть, в последний раз.
— Джай, а у нас в пруду распустились лотосы! Хочешь посмотреть? Они так пахнут!
Рядом с детьми теряю счет времени — кажется, проходит целая вечность до момента, когда снова хлопает калитка. Я оборачиваюсь и вижу Вель. Пришла пешком из Сената — к счастью, не одна, ее сопровождает Ким.
Оба одаривают меня холодными взглядами: она с молчаливым презрением, он — с затаенной ненавистью в глазах. Вель проходит мимо меня, словно я — пустое место. Забирает детей, объясняя, что скоро их позовут к ужину.
Ким останавливается перед хозяйкой, всем своим видом выражая молчаливый вопрос.
— Ступай, Ким, — говорит она.
Он уходит, и мы с Изабель Адальяро остаемся одни.
Донна сильно сдала за последние два месяца. Похудела, осунулась, взгляд темных глаз потускнел, черные некогда волосы теперь густо подернула седина.
— Донна Адальяро, — решаюсь я. — Я хочу поговорить с Вельданой.
— Хочешь — говори, — равнодушно пожимает плечом. — Я ей не хозяйка.
Я с недоверием смотрю на нее: неужели она так просто позволит мне, убийце ее сына, войти в дом?
— Только не знаю, захочет ли она говорить с тобой, — вдруг добавляет донна. — После того, как ты дал приказ разграбить поместье.
— Я не давал такого приказа, — тихо, но твердо говорю я, глядя донне в глаза. — Это были халиссийцы. Они узнали о резне в столице и ушли мстить, а по пути забрали в Кастаделле все, что могли.
— Где же ты был в это время? — укоризненно кривит губы Изабель Адальяро. — Защитничек…
— Я собирал армию. Завтра на рассвете мы выступаем в сторону границы.
— Уходишь? — тонкая бровь старой донны удивленно изламывается. — Собираешься воевать?
— Собираюсь.
— На чьей стороне? — ехидно уточняет она.
— Что? — ее глупый вопрос на мгновение сбивает с толку. — А как вы думаете? Здесь остаются моя женщина и дети. Я не могу допустить врага в Кастаделлу.
Ожидаю гнева, упреков, протеста, ожидаю ядовитых слов «она не твоя женщина», «это не твои дети» и «ты сам враг нашей семьи», но Изабель Адальяро молчит, ощупывает меня выцветшими глазами, вокруг которых появилась сеточка мелких морщин. Спустя вечность ее сухие губы размыкаются, и она задает вопрос:
— Значит, ты пришел попрощаться?
— Вроде того.
— Что ж, иди, раз решил, — она поднимается с места и расправляет на себе складки кружев, давая понять, что разговор между нами окончен.
Не заставляю себя упрашивать, вхожу в дом, мимоходом наслаждаюсь прохладой, сохраненной мраморными стенами. Из столовой слышится звон тарелок и детский щебет, но Вель там нет. Почти бегом поднимаюсь по лестнице, с колотящимся сердцем стучу в знакомую дверь.
— Входи, — раздается родной голос, от которого мучительно ноет в груди. — Скажи донне Изабель, что я не буду ужинать.
Осекается, увидев меня на пороге.
— Ты?
— Я.
— Зачем ты пришел?
— Поговорить.
— Мне не о чем с тобой разговаривать, — ее тон становится ледяным.
