Агенство БАМС (СИ) - Блэк Тати (чтение книг .TXT) 📗
— И почему только вы с дядюшкой столь уверены, что покуситель решил выставить себя на всеобщее обозрение, купивши билет на самую малочисленную палубу? Признаться, никак не могу взять этого в толк, — Настасья пожала плечами, задав мучивший ее вопрос, и тут же осеклась, рассудив, что и без того, пожалуй, сказала слишком многое. Чего доброго, Петр Иванович решит, что не такая уж она и глупая, как пыталась то показать за обедом. Только вот незадача: Оболенской отчего-то все же очень не хотелось, чтобы он ее таковой считал.
Чем ближе подходило время ужина, тем смурнее становился Шульц. Из головы его не шли слова, что сказала ему Оболенская. Право слово, что же сподвигло Аниса Виссарионовича быть уверенным в том, что убивец займет одну из кают на верхней палубе? И в ком из тех, кто изволил соседствовать с четою Вознесенских, можно было заподозрить покусителя? По всему выходило, что среди пассажиров верхней палубы никого, хоть мало-мальски походившего на странного человека, не было. Разве что являлся он исполнителем чьей-то воли. Кого-то могущественного, кто стоял за покушениями на царский дом.
Сии мысли преследовали Петра Ивановича все то время, что они с Оболенской дожидались ужина, но делиться с Настасьей Павловной ими он не спешил. Чего доброго, выставил бы пред нею себя человеком, на которого Фучик положился зазря. А подобного Шульц допустить не мог.
Едва сумерки стали окрашивать небо в темные тона, Петр Иванович решился на то, на что бы при других обстоятельствах не решился вовсе. Всему виной был излишний романтизм, в котором пребывал лейб-квор с тех самых пор, как в совершенно благостном настроении покинул кают-компанию после обеда. Да и мысли о женитьбе на Оболенской и совместно выращенном ранете не давали Петру Ивановичу никакого покоя.
Аккурат перед тем, как отправляться на ужин, где должно было нынче же даваться феерическое представление, он все-таки решился. Зайдя в каюту, где дожидалась его возвращения с рекогносцировки Настасья Павловна, проговорил быстро, будто боялся передумать:
— Сударыня, прошу вас составить мне компанию в прогулке по палубе дирижабля, — обратился он к Оболенской. Покачавшись с пятки на носок, притом не глядя на Настасью Павловну, Петр Иванович добавил решительным тоном: — Нам есть, что с вами обсудить.
Оболенская поднялась с постели, на которой сидела, сложив руки перед собой на коленях, прошествовала мимо Шульца с царственным видом, чем окончательно сбила последнего с толку, заставив всего на мгновение передумать и возжелать отступить от своего первоначального плана. Но все же, мысленно обругав себя за недостойные военного человека мысли, Петр Иванович проследил взглядом за вышедшей из каюты Оболенской, и тут же присоединился к ней, ловко приноравливаясь к ее легкому шагу.
— Вечер нынче удивительно хорош! — воскликнул Шульц, бросая на тонкий профиль идущей подле него женщины быстрые взгляды, но тут же отворачиваясь и переводя взор на горизонт, состоящий из посеребренных луною облаков и мрачного неба.
— Соглашусь с вами, Петр Иванович, — ответствовала спокойно Настасья Павловна.
Шульц вновь покосился на нее, заложил руки за спину, понимая, что они вот-вот зайдут на второй круг.
— Авдотья Никитична, — переходя на имя, которым ему лучше было называть ее на протяжении всего пути, что они проделают на Александре Благословенном, вновь обратился к Оболенской Шульц. — Признаться, я позвал вас совершить этот моцион с определенной целью, — подпустив в голос строгости, продолжил лейб-квор. — Намедни мы с вами говорили о том, что ваша компания, по-вашему разумению, мне не очень приятственна. Ежели вы помните, то я дал вам на это весьма определенный ответ. И тому есть очень веская причина. В любых других обстоятельствах, я дождался бы того момента, когда дирижабль приземлится в конечном порту, однако ж нынче пришел к выводу, что чем скорее я поставлю вас в известность относительно своих к вам чувств, тем больше шансов у меня будет на то, чтобы вы дали мне свой ответ, каким бы он ни был. Ведь может статься так, что опасность оказаться новой жертвою покусителя, нависнет и надо мною.
Произнеся эту речь, Петр Иванович приостановился, тем паче что Оболенская уже замедлила шаг и теперь смотрела на него чуть округлившимися то ли от ужаса, то ли от восхищения глазами. Понять, чего именно больше во взоре Настасьи Павловны, Шульцу не представлялось возможным. Он мог лишь рассчитывать на то, что секундою позже Оболенская не рассмеется над его чувствами, которые он уже едва не обнажил пред нею.
— Я влюблен в вас, Настасья Павловна, должно быть, с тех пор, как впервые увидел вас в саду Лаврентия Никаноровича. И любовь моя с каждым днем, что мы проводим с вами вместе, лишь усиливается.
Оболенская молчала, так и продолжая смотреть на Петра Ивановича, что он счел добрым предзнаменованием. Набрав в грудь побольше воздуха, Шульц продолжил свою тираду, на сей раз более уверенным тоном:
— В мечтаниях моих, какими бы смелыми они вам ни показались, вы уже стали моею супругою. И сие говорит о намерениях моих более чем серьезных. Я не прошу вас дать мне ответ тотчас же, однако молю не говорить мне сразу "нет". Полагаю, что вам нужно время обдумать мое предложение. — Он замялся на несколько мгновений, но тут же прибавил решительным тоном: — Потому как именно оно это и было, — неловко закончил лейб-квор, после чего подошел к изумленной Оболенской, подавая ей руку, чтобы отправляться на ужин под видом супругов Вознесенских.
Сказать, что произошедшее во время прогулки по палубе, на которую нежданно пригласил Настасью Павловну Шульц, застало последнюю врасплох — было все равно, что не сказать ничего. До того ошеломляющи были и признания Петра Ивановича, и прозвучавшее из его уст предложение о замужестве. Не слишком страстное, не слишком эмоциональное, но иного в исполнении господина лейб-квора ожидать было, наверное, попросту глупо. Тем более что Оболенская ничего от него и не ожидала уже вовсе. И теперь на душе у нее царила полнейшая смута от всего услышанного. Смута до того сильная, что Настасья так ничего и не ответила Петру Ивановичу на его весьма содержательную речь, да и, если разобраться хорошенько — ответить и не могла.
Потому что находилась теперича в еще более сложном положении, чем раньше.
Оболенская не считала возможным принять сделанное ей предложение до тех пор, пока не сложит с себя миссию по наблюдению за господином лейб-квором — этим, надо признать, воистину благородным человеком, который даже не поинтересовался у нее до сих пор, по какой причине оказалась она с ним рядом под одной лодкою в вечер смерти Лаврентия Никаноровича. А если бы и спросил… Настасья была вынуждена признать, что солгала бы ему, не моргнув и глазом. Но начинать семейную жизнь со лжи совершенно не годилось, а у Оболенской имелось от Шульца слишком много тайн. И теперь пред нею встал остро, как никогда, вопрос — на чьей же стороне она все-таки ведет свою игру.
Меж тем, Настасья Павловна сильно подозревала, что в момент, когда Петр Иванович узнает, что она скрывала от него некоторые известные ей детали, касающиеся расследования, а также факт того, что оказалась она в Шулербурге для того лишь, чтобы следить за ним самим — в восторг от всего этого вовсе не придет. Вероятно, даже отвергнет Настасью Павловну после того, что ему откроется. А потому, ежели она желала остаться рядом с Петром Ивановичем в качестве его законной супруги — ей следовало бы незамедлительно воспользоваться этим новомодным телепарографом, дабы отправить в столицу письмо, согласно которому она отказывалась бы от возложенной на нее задачи, а следом — раскрыть Шульцу все, что было ей известно об этом деле.
Только вот беда: Оболенская вовсе не была уверена, что действительно хочет замуж за Петра Ивановича. Воспоминания о предыдущем браке, принесшим в ее жизнь одно лишь разочарование, еще были живы в памяти, сея в душе сомнения о том, стоит ли повторять сей печальный опыт.
