Легенды о проклятых. Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" (читать хорошую книгу .txt) 📗
Он давал мне право выбора — рискнуть своими людьми или рискнуть жизнью Одейи. Благородно, Саанан его раздер… Слишком благородно для лассарскго ублюдка. Впрочем, речи его отца тоже звучали благородно, когда он рассказывал моему о мирном соглашении и заручался его поддержкой, а потом вероломно отнял наши земли и вырезал как скот наших людей. Я встретил напряженный взгляд Сайяра, а потом посмотрел на своих людей. Я больше не мог рисковать ими. Не мог заставлять проливать кровь ради дочери их лютого врага. В Нахадасе только моя война. И если никто из них не пойдет за мной, я сделаю это один.
— Лассар говорит, что дальше идти опасно и все мы можем погибнуть. Но это единственная быстрая дорога в Нахадас. Половину пути мы уже прошли. И враг не ожидает, что мы выйдем с этой стороны — наша победа может быть сокрушительной и быстрой. Но ее может и не быть вовсе. Каждый из вас волен решать, куда он идет дальше и на что готов пойти ради Валласа и своего велиара. Я собираюсь идти через это болото и возьму с собой лишь тех, кто готов рискнуть вместе со мной. Кто не готов, может вернуться назад и идти в Нахадас безопасной дорогой, чтобы поспеть нам на помощь через несколько суток. Выбор за вами. Вас за него не осудят и не казнят.
Люди молчали, а у меня холодок пополз вдоль позвоночника, и в горле как кость застряла — вот он момент истины: не тогда, когда в страхе падают ниц и целуют руки. Настоящая преданность проявляется тогда, когда есть возможность ее вовсе не проявлять.
— Кто готов идти со мной, поднимите ваш меч.
Первым вздернул руку Сайяр. Лезвие сверкнуло красным, отражая вспыхивающее пламя. А у меня дыхание участилось… "ну что, Рейн Дас Даал, вот ты и посмотришь, кто и правда готов с тобой умереть, а кто боялся все это время за свою шкуру".
— Я за вас хоть в пасть к Саанану, если вам это нужно. Я присягнул вам в верности, еще когда вы в люльке лежали и палец сосали. Я с вашим отцом три войны прошел.
Фарнан поднял руку с мечом. И седые волосы волной упали ему на лицо. Здоровенный детина, с косичками у висков и длинной седой бородой. Меч в его огромном кулаке казался детской игрушкой.
— На смерть за Даала. В пекло.
— На смерть за Даала.
И еще несколько рук… и еще. А у меня кость в горле превращается в горький ком, от которого глаза жжет и желваки на скулах туда-сюда двигаются. Все. Чтоб я сдох. ВСЕ. Никто не остался. Им иммадан. Я поверить не мог. И гордость крыльями за спиной вспорхнула, удесятеряя силы.
Заорал, поднимаясь на стременах с мечом, направленным в черное небо:
— За Валлас. За Амира дас Даала. За нашу землю — смерть врагам.
— За нашего велиара — смерть врагам.
Мы обливались ледяной грязью, чтобы дать одежде намокнуть, чтоб пламя не сразу начало пожирать нас. Прятали волосы под шлемами и капюшонами, обматывали руки мокрыми тряпками.
И ринулись в самое пекло, за астраном, который вел нас вперед, такой же черный и страшный, как и каждый из нас. Казалось, мы попали в самый ад. Огонь словно учуял нас, он вспыхивал возле отряда с разных сторон, иногда посередине, прямо под ногами, камни шатались из стороны в сторону, готовые сбросить нас вниз, в вонючую жижу. Первым загорелся Фарнан. Мы облили его грязью, сбивая пламя, но следом за ним, словно факелы, вспыхнули еще двое, а затем под ними проваливались камни. Дорога превратилась в бойню со стихией. И я был бессилен что-либо сделать, я лишь скрежетал зубами, когда кто-то из них с всплеском падал в грязь и с диким воплем и невыносимо жалостливым конским ржанием шел на дно вместе со своим верным скакуном. Впереди виднелся берег, но, казалось, до него не несколько метров, а целые сотни миль, без конца и без края. Огонь, самая страшная стихия из всех, не оставляет ни малейшего шанса.
Я смотрел, как астран ловко объезжает вспыхивающие огни, и к восхищению примешивалась едкая валлассакая ненависть к лассару. Он оставался жив, а мои люди гибли, и я не мог им помочь, не мог ничего изменить. Только считать свои потери про себя и болезненно морщиться. И опять ради нее. Они ведь сейчас умирали не за победу над Нахадасом, ее можно было добыть и через три дня, идя другой дорогой, они гибли сейчас ради того, чтобы я успел вырвать из лап Даната Одейю дес Вийяр. Дочь того, кто отнял у них отцов, матерей, сыновей, отнял свободу на долгие годы. Вот ради чего я вел их на смерть, и я ненавидел себя за это намного сильнее, чем ее. Я ненавидел себя за эту губительную страсть, за эту одержимость и невозможность сказать этой суке "НЕТ".
Когда лошадь Алса оступилась и шагнула прямо в языки пламени, а его плащ занялся огнем, я даже не пошевелился. Это были секунды, когда мне ужасно хотелось, чтобы он сгорел живьем. На моих и на их глазах. Корчился проклятый бастард, чтоб пылала Одовская кровь, чтоб послать подлому мерзавцу голову еще одного сына.
"Девочка-смерть просит жизни для своего брата". И перед глазами фигурка ее во всем белом стоит на подоконнике, руки, как птичка, раскинула, чтоб вслед за братом своим старшим лететь…а я тогда понял — не станет ее, и никого не станет. Валласс рухнет. Потому что в эту секунду не станет меня. Обречен я любить ее, женщину-смерть с волосами цвета крови, а она обречена принадлежать мне до самой смерти.
Набросил на плечи Алса свой плащ, сбивая пламя, и молча принял благодарность, но мы оба знали, что мне она не нужна. Будь это при иных обстоятельствах я бы с него кожу срезал валласским кинжалом, как с сырой картошки кожуру.
Отряд выбрался на берег, и я с дикой болью в груди пересчитал, сколько нас осталось — мы потеряли почти половину. Все молча сидели на своих конях и смотрели друг на друга, кто-то стонал от ожогов, и я кивнул на клетку Сивар:
— Эй, старая, нужна мазь от ожогов.
— Лучше б ты спросил у Сивар, прежде чем идти дорогой огненной смерти.
— Сивар — последняя, у кого я что-то спрошу. Давай, выполняй свои обязанности, лечи их. И не болтай много, а то сброшу, как мешок, в болото и смотреть буду, как ко дну пойдешь.
— Не сбросииишь, нужна я тебе.
Сука старая испытывает меня. А мне сейчас не до испытаний, меня на клочки раздирает от боли и от понимания, что в очередной раз людей своих потерял. Воинов верных. Они на смерть за меня, а я…а я на смерть за нее.
Сгреб баордку в охапку и к воде потащил. Над самыми языками пламени, как мешок, поднял.
— Ну что? Баорды молятся или они дохнут молча?
— Ннннне…нененене. Не надооо. Сивар все сделает. Сивар молчать будет. Сивар… Сивар мериду Дасу даст. Много мериды. Чтоб Ниаду трогать мог как наяву. Бесплатно даст.
Я тряхнул ее несколько раз, с презрением глядя, как вращает глазами, омерзительно, словно насекомое, ногами дергает и руками.
— Дашь, когда надо будет. А пока свое дело делай. Чтоб на ноги их подняла за считанные минуты. Нам идти надо.
— Поздно уже, — пробормотала, а я пальцы чуть не разжал.
— Что поздно, им иммадан?
— Лечить поздно — ожоги от мерцающего пламени сами пройдут через время.
— Лечи. У нас этого времени нет.
Швырнул ее на землю и дамас к губам прижал, сильными глотками осушил флягу так, что горло перехватило. Астран со мной поравнялся.
— Идти надо. Рассвет скоро.
— Где ее держат?
— В темнице под крепостью. На рассвете поведут на казнь. Вчера приговор оглашали и сутки дали на очищение. С первыми петухами сначала в ледяную воду опустят, а потом на костер.
Я смотрел на грязное, покрытое налипшими комьями и сажей лицо астрана и думал о том, что не будь он лассаром я бы сейчас пожал ему руку. Он вел нас через это пекло один и ни разу не свернул и не остановился.
— А где ее старший брат?
— Где-то в окрестностях бродит, но… но мне кажется, все происходит с его молчаливого согласия.
— У вас не семейка, а змеиное гнездо.
— Возможно. Но не у всех.
— Возможно, не у всех.
Он смотрел мне в глаза, а потом вдруг сказал:
— А она говорила, что вы меня казните на месте…
