Пандемониум - Оливер Лорен (книги без регистрации txt) 📗
И все же мне хочется как-то ее утешить, поэтому я тихо, чтобы никто не услышал, говорю:
— С Тэком все будет хорошо. Если кто и способен выжить в лесу в любых условиях, так это он.
— О, я знаю, — говорит Рейвэн, — Я за него не волнуюсь, он отлично справится.
Но когда она поворачивается ко мне, в ее глазах нет жизни. Рейвэн словно закрыла дверь в душу, и я понимаю, что даже она в это не верит.
Рассвет серый и холодный. Снова пошел снег. Я еще никогда в жизни так не мерзла. Чтобы вернуть чувствительность ступням, приходится целую вечность топать по земле. Мы все спали под открытым небом. Рейвэн решила, что ставить палатки опасно, если вернутся самолеты или вертолеты, палатки станут для них легкой мишенью. Но небо чистое, а в лесу тишина. Снег кружит вперемежку с пеплом и несет с собой запах гари.
Мы направляемся к первой стоянке, к той (в восьмидесяти милях от хоумстида), которую организовали для нас Рауч и Бак. Сначала мы двигаемся молча и осторожно и постоянно поглядываем на небо, но через несколько часов пути расслабляемся. Снег все падает, делает пейзаж мягче, а воздух чище, и запах дыма в конце концов улетучивается.
Мы начинаем разговаривать между собой. Как они нас нашли? Почему бомбили? Почему именно сейчас?
Годами заразные могли рассчитывать на один непреложный факт: их для мира исцеленных не существует. Правительство десятилетиями утверждало, что в Дикой местности никто не живет, и, таким образом, заразные могли чувствовать себя в относительной безопасности. Любая крупномасштабная атака на поселения в Дикой местности была бы равносильна признанию во вранье.
Но кажется, все изменилось.
Позже мы узнаем почему: участники Сопротивления начали проявлять инициативу, они устали ждать, им захотелось чего-то большего, чем мелкие вылазки и протесты.
Отсюда инциденты — взрывы в тюрьмах, в зданиях городского управления и в правительственных офисах по всей стране.
Сара, которая убежала вперед, возвращается ко мне и начинает сыпать вопросами:
— Как думаешь, что случилось с Тэком и Хантером? Ты думаешь, что с ними все будет хорошо? Они найдут нас?
— Тише ты. — Рейвэн идет впереди нас и может услышать все эти глупости, — Можешь не волноваться. Тэк и Хантер в состоянии о себе позаботиться.
— А Сквирл и Грэндма? Ты думаешь, им удалось выбраться?
Я вспоминаю, как задрожала земля от взрыва бомбы, как в коридор хоумстида полетели камни и земля, как все закричали и началась паника. Там было так шумно, кругом все горело. Я пытаюсь выудить из памяти хоть какую-то картинку со Сквирлом и Грэндма, но вспоминаю только несмолкающий крик и исчезающие в дыму силуэты людей.
— Ты задаешь слишком много вопросов, — говорю я, — Побереги силы.
Сара сначала бежит вприпрыжку, как собачонка, потом переходит на шаг.
— Мы умрем? — серьезным тоном спрашивает она.
— Не говори глупостей. Ты же уже участвовала в переходах.
— Но люди внутри ограждения… — Сара кусает губу и продолжает: — Они ведь хотят нас убить?
Внутри меня что-то сжимается, это спазм глубокой ненависти. Я глажу Сару по голове.
— Они нас пока не убили, — говорю я.
А сама представляю, как однажды полечу в самолете над Портлендом, над Рочестером, над всеми городами, обнесенными заграждениями с колючей проволокой, и буду бомбить, бомбить, бомбить. Буду смотреть, как их дома превращаются в руины, а они сами сгорают заживо. Тогда я посмотрю, как им это понравится.
Око за око. Украдите у нас, мы ограбим вас до нитки. Вы попробуете надавить, мы — ударим.
Теперь мы живем в таком мире.
Мы добираемся до стоянки на третий день ближе к полуночи.
В какой-то момент пути мы остановились возле большого поваленного дерева, к корням которого Рауч привязал красную ленточку, и не могли понять — куда идти дальше, на восток или на запад. Мы выбрали неверное направление и вынуждены были возвращаться, из-за чего потеряли целый час.
Но как только мы замечаем небольшую пирамиду из камней, которую Рауч и Бак построили на месте, где закопали продукты, начинается настоящее веселье. У нас снова появляются силы, мы вопим от радости и бегом преодолеваем последние пятьдесят футов до небольшой поляны.
По плану мы должны были остановиться здесь на день, максимум на два, но Рейвэн считает, что нам следует задержаться и попытаться поставить силки и раздобыть какую-нибудь дичь. Становится все холоднее, так что рассчитывать на удачу в охоте сложно, а у нас недостаточно еды, чтобы пройти весь путь на юг.
Здесь мы можем спокойно поставить палатки, можем на время забыть о том, что мы в бегах, о том, что потеряли товарищей, обо всех припасах, которые остались в хоумстиде. Мы разжигаем костер, садимся вокруг, греемся и рассказываем друг другу истории, чтобы как-то отвлечься от холода, голода и от запаха в воздухе, предвещающего снегопад.
Сейчас
— Расскажи какую-нибудь историю.
— Что?
Я вздрагиваю от звука голоса Джулиана, он уже несколько часов просидел молча, а я снова ходила от стены к стене и думала о Рейвэн и Тэке. Удалось ли им уйти с митинга? Может, они думают, что я ранена или меня убили? Будут они искать меня или нет?
— Я говорю, расскажи какую-нибудь историю.
Джулиан сидит на койке, скрестив ноги по-турецки.
Я уже заметила, что он может часами сидеть в такой позе и при этом закрывает глаза, как будто медитирует. Его спокойствие начинает меня раздражать.
— Так время пройдет быстрее, — добавляет он.
Еще один день, и снова мучительно тянутся часы. Снова зажгли свет и на завтрак дали все то же — хлеб, вяленое мясо и воду. На этот раз я плотно прижалась к двери и смогла увидеть тяжелые ботинки и темные брюки. Лающий мужской голос приказал мне передать через маленькую дверцу вчерашний поднос, что я и сделала.
— Не знаю я никаких историй, — говорю я.
Джулиан уже привык видеть меня, я бы сказала, слишком привык. Я хожу и чувствую на себе его взгляд, как луч фонарика на плече.
— Ну, тогда расскажи о своей жизни, — говорит он, — Не обязательно, чтобы она была хорошая.
Я вздыхаю и начинаю пересказывать Джулиану жизнь Лины Джонс, которую мне помогла сочинить Рейвэн.
— Родилась в Куинсе. Училась в «Юнити» до пятого класса, потом меня перевели в школу Нашей Девы Доктрины. В последний год переехала в Бруклин, и меня зачислили в «Куинси Эдвардс».
Джулиан смотрит на меня, как будто ждет продолжения. Я взмахиваю рукой и продолжаю:
— Исцелили меня в ноябре. Правда, эвалуацию буду проходить вместе со всеми в этом семестре. Пару мне еще не подобрали.
Больше не знаю, о чем рассказывать. Лина Джонс, как и все исцеленные, скучная натура.
— Это все факты, а не история, — говорит Джулиан.
— Прекрасно.
Я возвращаюсь на свою койку, сажусь, поджимаю под себя ноги и поворачиваюсь к Джулиану.
— Если ты такой умный, почему бы тебе самому не рассказать историю?
Мне кажется, что Джулиан должен занервничать, но он только откидывает назад голову и, шумно выдохнув, начинает думать. Разбитая губа у него сегодня выглядит еще хуже — распухла и посинела, а по скуле поползли желто-зеленые пятна. Но Джулиан не жалуется ни на губу, ни на порез на щеке.
— Однажды, — начинает он свою историю, — когда я был еще совсем маленьким, я увидел, как парень и девушка целовались на людях.
— Ты хочешь сказать — на свадебной церемонии? Чтобы закрепить брак?
Джулиан качает головой.
— Нет. На улице. Они были несогласными, понимаешь? Это происходило прямо напротив АБД. Я не знаю, может, они были не исцеленными или процедура на них не подействовала. Мне всего шесть было тогда. Они…
В последнюю секунду Джулиан осекается.
— Что?
— Они пользовались языками.
Джулиан смотрит на меня секунду и отводит взгляд. Поцелуи с языком считаются хуже, чем запрещенные. Это грязь, мерзость, симптом того, что зараза пустила корни.
