Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ) - Южная Влада (версия книг .TXT) 📗
Ян лечил его, как сам признался, теми же лекарствами, что и своего господина. "Почетный врачеватель", — сказал он и долго над собой смеялся. Лечение было простым: он накачивал Алекса выпивкой и подкладывал под него женщин. Хороших, послушных и красивых девушек, которые улыбались даже тогда, когда, кончая, он стонал им на ухо: "Эль…" Может они даже были не такими красивыми, как виделось Алексу в его пьяном сознании. Главное, что они нежно целовали его и отзывались на имя белой волчицы, когда ему того хотелось. Иногда Алекс ловил себя на мысли, что засыпает в обнимку с одной, а просыпается от того, что какая-то новая незнакомка седлает его бедра. И все они оставались Эльзами для него.
Возможно, Димитрию такое лечение и шло на пользу, Алексу оно не помогало от слова совсем. Он все равно помнил о том, что натворил, и сходил от этого с ума. Сначала, каждый раз просыпаясь, думал, что все плохое ему привиделось, и на самом деле они с Эльзой еще вместе. Потом, поверив, наконец, в реальность, затрахивал своих партнерш, отрываясь на полную катушку: если уж он такое чудовище, то и вести себя надо соответственно. Сбивал руки в кровь, все время норовя причинить себе увечье, так что Яну приходилось буквально сидеть рядом и унимать его. Потом устал и от этого и стал равнодушен ко всему. Однажды ему даже приснился сон, что Димитрий стоит над ним, растянувшимся на кровати после очередной попойки, и его аристократическое лицо выражает сочувствие и сожаление. Сочувствие и, мать его, сожаление? Проснувшись, Алекс долго тряс головой, пытаясь прогнать из нее этот сон, а потом решительно заявил Яну, чтобы тот убирался вместе со своими девками и спиртным — он окончательно допился до белой горячки.
"Вылечился", — удивленно-обрадованно всплеснул руками Ян и ушел, забрав с собой женщин и пустые бутылки.
Правда, скотина, ненадолго. Вернувшись, он официальным тоном, говоря от лица страны, предложил Алексу пост в полицейском участке. Сочувствие и сожаление. Новоиспеченный наместник Цирховии, как видно, был очень виноват перед тем, кто глубоко обидел его сестру.
Дела давно минувших дней. А как хорошо все начиналось. Алекс увидел Эльзу на площади у школы, влюбился в нее, и вскоре она ответила ему взаимностью. То есть, нет, не так. Это слишком давнее воспоминание. Сидя за своим столом в кухне, поглядывая на труп сумеречной ведьмы, Алекс отпил коньяка, снял тоненькую железную пластину, которая прокаливалась на огне особой, слепленной из черного воска свечи, и прижег кровоточащую на левой руке рану. Волчица вскочила на ноги и повела носом, когда в воздухе поплыл отвратительный смрад паленого мяса. Алекс отбросил пластину, расцепил стиснутые зубы и отсалютовал ей полупустой бутылкой.
— Не волнуйся, Эль, — пробормотал он заплетающимся языком, — я вполне доживу до момента, когда ты вспомнишь, кто я такой, и снова возненавидишь меня.
Да, начиналось все неплохо. Старик-знахарь и его команда истинных пришли и сняли с Эльзы печать темной магии. Дальше все пошло сложнее. Алекса, конечно, предупреждали, что ему придется непросто, ведь ее личность сгорела под воздействием проклятия, и он приготовился к тому, что, очнувшись и выйдя из волчьего тела, Эльза его не вспомнит, продумал, какими словами расскажет ей об их прошлом и как все объяснит, чтобы не напугать. Но он не был готов к тому, что она вообще не станет человеком.
В первые дни после пробуждения волчица не узнавала даже его волка. Даже ее привязка к нему разрушилась. Перед Алексом стоял дикий зверь, скаливший пасть, щетинивший холку, с горящими безумием и страхом глазами. Эльзу пришлось запереть в подвале, где она кидалась на стены, рушила старую утварь, рычала, скулила и билась в припадке. Алекс сидел наверху, подпирая дверь спиной, и без конца слушал ее вой, надеясь, что волчица вскоре успокоится. Ей было больно и страшно в новом, чужом и незнакомом мире, и его волк внутри беспокойно метался, не зная, чем помочь любимой. Алекс тоже не знал, хоть и корил себя мысленно за бездействие. Он вспомнил, что старик-знахарь назвал его жестоким за желание не убить Эльзу, а воскресить. Теперь, кажется, стало понятно, что тогда имелось в виду.
Она успокоилась только на третий день, когда голод взял свое. Позволила ему войти и накормить ее. На тарелке, которую принес Алекс, лежала котлета с подливкой, жареной картошкой и гарниром в виде горошка с капустой. Котлету волчица проглотила мгновенно, слизнула языком подливку, а картошку и гарнир разворошила мордой и разочарованно фыркнула. Потом она умудрилась цапнуть Алекса за пальцы, когда он потянулся за посудой, убежала и забилась в угол.
И вот это была женщина, которую он любил всю свою жизнь.
Впрочем, его грабли были надежные, испытанные годами, и наступал он на них не без удовольствия. Принося еду, Алекс пытался разговаривать с Эльзой. Вскоре она перестала рычать в ответ и даже чуть поворачивала голову и поднимала уши, будто прислушивалась к словам. Алекс рассказывал ей обо всем: какая на улице погода, как его и ее зовут, что она — человек, а люди, вообще-то, берут вилку, когда едят, а не разбрасывают еду лапами, выбирая кусочки получше. А чтобы взять вилку, ей надо вернуть себе человеческие руки, и это просто, надо лишь вспомнить, что она — человек. И снова, и снова, одно и то же на все лады.
Заметив, что Эльза отыскала в груде старого хлама его забытую детскую игрушку — однолапого грязно-желтого медведя с черным блестящим носом — Алекс начал разговаривать с ней о ребенке, взывая к материнскому инстинкту. Медведя волчица, и правда, всюду таскала с собой, а укладываясь спать, обязательно поджимала к животу и обхватывала лапами. Глядя на нее такую, Алекс надолго уходил курить на крыльцо.
Прошел почти месяц, и ему стало казаться, что он топчется на одном месте. Становиться человеком Эльза не торопилась, и повадки у нее оставались звериные. Правда, к ней вернулась привязка. Когда Алекс возвращался домой, волчица бросалась к нему, виляла хвостом, показывала, как любит его и как скучала, лизала ему руки и лицо, вставала на задние лапы, упираясь передними в грудь и заглядывая в глаза. Ночью она стала приходить к нему в кровать вместе со своим медведем.
Но он ведь мечтал о женщине, а не о ласковой домашней собаке. Лучше бы Эльза продолжала ненавидеть его, но стала собой. Без ее показаний он даже не мог найти похитителя их ребенка.
Как назло, дела наместника тоже не давали покоя. "Сиятельное Сиятельство", как шутливо называл его Ян, с легкостью завоевывал женские сердца своей привлекательной внешностью, холодностью и равнодушием, но толпу подданных эти качества не могли покорить. Наверно в истории Цирховии не нашлось бы правителя, более безразличного к делам страны, чем Димитрий. У Алекса не раз чесался язык сказать ему, что с народом надо разговаривать, к людям стоит чаще выходить лицом к лицу, выслушивать их проблемы и хотя бы делать вид, что они имеют какое-то значение. Но Димитрий не любил непрошеных советов, а Алекс не любил лишний раз пересекаться с ним. Слишком неприятно заканчивались для него их встречи. И крики Эльзы после этого долго звучали в ушах, и сдавленный шепот ее брата: "Я. Хочу. Ее"
И с простым народом разговаривал кто угодно, только не сам наместник. К людям выходили его министры, его мачеха, надевшая золотое платье родственницы правителя, его единокровный брат. Неудивительно, что подданные совсем не знали его. Зато они любили своего прежнего канцлера, даже теперь, когда тот стал немощным и невменяемым стариком в инвалидном кресле и числился на троне лишь номинально. Люди помнили его молодым и сильным, помнили его семью, которую часто видели вместе с ним на всех городских праздниках. Вспоминали, как он охотно фотографировался с простыми гражданами и брал на руки их детей.
Информаторы стали доносить Алексу о неудобных вопросах, которые задают друг другу в городских забегаловках за кружкой пива, когда думают, что поблизости нет лишних ушей. Что же случилось тогда, в ту ночь, когда погиб лучший цвет цирховийской элиты? Был ли это несчастный случай, как всем говорят? Если так, то почему власть не чтит память погибших? И… законный ли наследник?
