Сколько ты стоишь? (сборник) (СИ) - Сакрытина Мария (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Повисла пауза, во время которой я осознала, какую глупость сморозила, но не придумала, как её исправить. Госпожа не должна интересоваться детством раба. Какое, демон его забери, детство у вазы?
— На юге, госпожа, — тщательно подбирая слова, произнёс Ален, опустив взгляд, — верят в джинов, но не в фэйри, как здесь. Джины приходят к тем, кто ведёт себя… неподабающе.
Я приподнялась на локте, вглядываясь в его лицо.
— Тогда, полагаю, ты знаком с парочкой.
Теперь я совершенно точно видела улыбку — во взгляде так уж точно. Живую, настоящую.
— Это должно быть так же верно и для вас, моя госпожа, учитывая, что ваши фэйри любят красивых девушек.
Я отвернулась, чтобы он не видел, как запылали щёки. Он правда считает меня привлекательной? Меня? С роду не слыла красавицей!
Или это такая тонкая шпилька? Ну, конечно, шпилька!
— Ведьм они не очень любят, — проворчала я, обрывая травинки. — И не забывайся.
Он покорно склонил голову и, спустя минуту тишины, негромко поинтересовался:
— Госпожа не желает послушать о рыцаре-фэйри и лесной королеве?
Госпоже было плевать.
Но его голос и правда успокаивал.
Ночью я пила снотворное и спала, как сурок. Убедила себя, что нервишки пошаливают.
Да-да, пошаливают. Как у собаки на сене — себе да и другим покоя не даю. Хотя, какой у вазы покой? Правда, на Лию я тоже накричала — она, как мне показалась, громко разговаривала с моим немногословным рабом. Потом пришлось извиниться — перед экономкой, конечно, не рабом.
И неприятно-то как — в руках себя держать не могу. Не открытие, конечно, но неприятно, неприятно!..
А на следящий день ко мне заявились посетители. Точнее, посетитель. Уже после прогулки по лесу я, подъезжая к дому, заметила чужих всадников и хохочущих моих кумушек, флиртующих с бравыми солдатами гостя. Я заставила Алена закутаться в плащ, накинуть капюшон, а когда спешились, отослала наложника в мои комнаты.
Заинтересованных взглядов это всё равно избежать не дало.
Посетитель ждал в гостевых покоях, уминая вчерашних зажаренных рябчиков. Я полюбовалась на его застольные манеры, точнее, их отсутствие, некстати вспомнила, как порхали пальцы Алена за столом, и, поморщившись, не стала присоединяться.
Тем более что этот… кабан, заметив меня, вскочил, чуть не свернув стол, растопырил руки-сосиски и заревел на весь дом: «Доченька! Как я рад, как рад!».
— Да, папочка, я тебе тоже безумно счастлива. Чего припёрся? — не церемонясь, поинтересовалась я, уходя от его богатырских объятий.
Папочка улыбнулся до ушей, показав отсутствие двух резцов — выбили на турнирах — и, вернувшись к рябчикам, прочавкал:
— Нужна ты мне, дочка.
У нас в семье — с которой я лет двадцать не общалась, но это неважно — есть замечательная традиция: называть вещи своими именами и говорить правду в глаза. А ещё у нас кабан на гербе, но это тоже мелочи.
Так что обычно мы не церемонимся. Папочка в детстве величал меня не иначе, как «эта злобная дрянь», а мама, вздыхая и нанося пятый слой белил, кричала: «Уберите от меня эту чернявку!» — от ежедневных прогулок я была загорелая, а значит, неприлично «чёрная».
В общем, вполне понятно, что, отправившись в академию и зачеркнув последние имена, прилепившиеся к «Виктории», я не слишком по родным горевала.
А ещё у нас в семье наглость — второе счастье. Потому папа ничтоже сумнящеся заявил мне, давясь рябчиком, что, раз я больше не ведьма, а значит, снова Виктория-Матильда-Иоанна-Вероника-Констанция Алевсийская, то просто обязана оказать поддержку одному хорошему человеку, которому ну очень не нравятся последние королевские реформы по роспуску парламента.
Я догадывалась, что это за человек, за которого мой папочка так радеет. И, прямо, по-семейному, сообщила, что не пошёл бы он вместе с папой в… и… туда тоже, и если ещё раз с этим бредом ко мне явиться посмеют, я всё королю расскажу.
Папа вскипел. Он бросил рябчиков, заорал на весь дом: «Ах ты, дрянь!» и попытался меня придушить, впечатав в стенку. За что закономерно получил амулетом в глаз — да, я, закончивший академию магии параноик, без амулетов даже спать не ложусь. Этому нас в академии и научили.
В общем, следующие полчаса мы гоняли друг друга по дому, крича, как умалишённые. Уезжая, папа орал, что, когда в следующий раз приедет, я должна передумать, иначе это я пойду в… и… туда тоже. А я визжала ему вслед, что если ещё раз припрётся, я его прямой дорогой в… отправлю. А в… «туда тоже» пусть сам добирается.
Милая семейная встреча спустя двадцать лет разлуки.
Я попинала дверь, выдохнула, и, матерясь, полетела в свою спальню. Там дверь меня тоже невзлюбила, попытавшись заехать по лбу. Я и её тоже пнула, кажется, что-то отбила, и, рыча, как простолюдин на боях без правил, вылетела на середину комнаты, уставившись на замершего у окна раба.
Вид у меня наверняка был тот ещё — всклоченная (папа всегда любил руки распускать), красная — только что землю копытом не рою. Но не далеко ушла. Ужас, в общем.
И я бы поняла, если бы мальчишка испугался. Учитывая начало нашего знакомства — поняла бы. Но то, что он сделал, всё равно повергло меня в полнейшее изумление.
Быстро глянув на меня, Ален медленно встал и, не поднимая головы, подал мне хлыст — новенький, который я после того, измочаленного, заказала. Я непонимающе вытаращилась, а Ален, вложив хлыст мне в руки, принялся раздеваться — неторопливо, но, как обычно, очень красиво. Я завороженно наблюдала. И только когда он повернулся спиной, недоумённо поинтересовалась:
— Зачем?
Он обернулся и со спокойной улыбкой, почтительно не поднимая взгляд, ответил:
— Вам же это нравится, госпожа, — и добавил: — Я живу, чтобы приносить вам счастье.
— По-твоему, — прохрипела я, теребя хлыст, — это принесёт мне счастье?
Он быстро взглянул на меня из-под золотистой чёлки.
— Я ошибся, моя госпожа? Тогда, прошу, скажите, что мне сделать…
И осёкся, когда я, отшвырнув хлыст, застонав, отскочила к стене. Нравится? Значит, мне это нравится, да? Да?!
Я остервенело билась головой о стену — с каждым разом всё сильнее, до крови кусая губы. Кем я стала?! Во что превратилась после обряда? Что, что со мной такое?!
Голову я себе вряд ли бы разбила, но сотрясение наверняка бы заработала (я старалась), если бы меня от стены не оттащили. И не обняли.
В воздухе одуряюще пахло лаймом и мятой…
«Моя госпожа, моя прекрасная госпожа, — шептал он, покрывая мою шею и грудь поцелуями, раздевая, прижимая меня к себе, — делайте со мной, что хотите, я ваш, я только ваш, я живу ради вашего счастья, моя прекрасная госпожа». Я дрожала от его прикосновений, не в силах заставить его остановиться. И слышала непроизнесённое: «Не бойся. Я не обижу. Я не причиню вреда. Я сделаю для тебя всё. Только не бойся». И я ответила на поцелуй, и не убрала его руку.
Иногда быть уязвимой это, оказывается, очень приятно.
Я смотрела ему в глаза, не отрываясь, и держалась за него, как утопающий. И мне было не важно, раб он, наложник, и фальшивое ли это возбуждение. Не могло оно быть фальшивкой, я бывшая ведьма, я же знаю. Так любят, а не… Так любят.
В тот момент он был для меня человеком, любовником, которому я смогла довериться.
Как он сделал это со мной?
Я ошибалась: после ночи с ним лучше не стало. Хуже — намного. Может, если бы это было не так… нежно. Не так… Не так. Но разве можно с ним грубо? Я с содроганием вспоминала, как могла срываться на нём поначалу. Как я могла ничего не чувствовать? То, что он дарил мне, было действительно бесценно.
А хуже всего, я больше не могла думать о нём, как о невольнике, хотя он не переставал им быть.
Воздушные замки ещё никого до добра не доводили.
В постели он, конечно, превосходил меня во всём. Но я тоже старалась доставить ему удовольствие. Мне это нравилось. Мне это очень, очень нравилось — видеть изумление в его глазах, видеть его улыбку, почти искреннюю. Знать, что он счастлив.
