Легенды о проклятых. Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" (читать хорошую книгу .txt) 📗
И не дает опомниться, срывает вниз и, развернув к себе спиной, накидывает цепь на горло, прижимая к клетке и к своему вздыбленному члену, о который я в нетерпении трусь голыми ягодицами.
— Вкуснооо…вся твоя ложь такая же вкусная, как и твои оргазмы, о которых я грезил все это время. Ты так убийственно кончаешь, девочка…так убийственно прекрасно дрожишь и кричишь. Я буду вспоминать об этих криках в аду, проклиная тебя на костре.
Пристраиваясь сзади и толкаясь членом между моих ягодиц, не ослабляя хватку на шее, и я слышу в его голосе голодную и отчаянную злость.
— Любишь? — рывком вошел и закричал так оглушительно, что у меня заложило уши, и снова задрожало все тело от этого голодного вопля ярости и похоти, когда доведен до грани и сейчас сорвется, чтобы рвать меня на части за все…за все, что причинила нам обоим.
Давит цепью на шее до спазмов в груди от нехватки кислорода и боли в горле. Натягивает на себя, вынуждая прогнуться и ощутить прутья лопатками. Сжимает клитор до острой боли, заставляя распахнуть широко глаза от адской чувствительности и сократиться как от ударов током несколько раз, ощущая, как вбился внутрь членом до самого основания, и я сжимаю его в судорогах агонии.
Кричит снова, теряя контроль…и этот хриплый крик отдает внизу живота новым всплеском звериной похоти. Не дает дышать, натягивая цепь, заставляя схватиться за кольца руками и оглушая сильными беспрерывными толчками. Стиснул мои скулы, а в голые ягодицы впились до синяков прутья клетки,
— Ммммм…им иммадан…как я изголодался по твоей… — толчок внутри еще глубже и резче, как удар, — ты не умеешь любить…нееет, не умеешь.
Он даже не представляет, как меня возбуждает сейчас его голодная ярость, возбуждает извращенно, до слез, вперемешку с нирваной от понимания, насколько хотел все это время, и он не скрывает, шепчет мне об этом на ухо наперебой с грязными ругательствами на валлассарском.
Тянет на себя, выгибая еще сильнее и захлестывая звенья на горле крепче, и перед глазами плывут разноцветные точки. Возбуждение не становится слабее, а выходит на иной уровень. Мне кажется, я способна позволить ему что угодно и даже умереть в его руках.
— Ты любила кого угодно, — хрипя, впиваюсь в звенья, ломая ногти, чувствуя, как удушье переплетается с извращенным неожиданно накатывающим наслаждением, — но не меня. Себяяяя, в первую очередь. Ох, как же ты любила себя. Велиарию…им иммадан, Лассара.
Двигается сильнее, мощнее, а я падаю…падаю…падаю…в горячую бездну, наполненную углями, и горю живьем.
— И семью свою продажную…и народ…но не меня…нет. Меня ты, сука такая, ненавидела и презирала. Же-но-й стать могла и не стала…а подыхать моей шлюхой будешь, и никогда, — толкнулся внутри так сильно, что я глаза закатила, — никогда тебе от этого клейма не избавиться.
Слышу его…слышу и от боли, разрывающей сердце, кричать не могу. От его боли в каждом сказанном мне слове.
— Ты хотела ею быть…как последняя течная сука хотела меня… и ненавидела за это. Кончай, девочка-смееерть, кончай громко…пусть все знают, зачем ты пришла сюдаааа.
Но тело содрогается от каждого удара его члена, взрываюсь в темноте ослепительно ярко, и меня вскидывает наверх в диких судорогах с хрипами и беззвучным протяжным криком, закрыв глаза, дрожу всем телом в накатывающих волнах невыносимо острого экстаза, от которого, кажется, рассыпается все тело в пепел.
Он захрипел в унисон мне, вжимая в решетку с такой силой, что от боли потемнело перед глазами, и я почувствовала, как под мои спазмы растекается его семя внутри.
— А моей, — задыхаясь, шепчет мне в затылок, — а моей любви хватало на нас обоих…хватало, маалан…ее б на десятерых хватило. Но я не идиот.
Дернулся, вздрогнул последний раз и ослабил давление цепи, давая наконец-то вздохнуть.
— Если это благодарность за спасение, то я ее принял. Оно того стоило. А теперь убирайся. Вон пошла… — отрезвляя словно ледяной водой, — и брату своему скажи, что моих людей он не получит. Мы не лассары, мы своих не предаем. Напрасно он подложил тебя под меня.
Толкнул в спину, и я упала на пол на колени, сжимая израненную шею, а он отошел к стене, застегивая штаны и ремень, усаживаясь на каменный пол, ухмыляясь и закрывая глаза. Такой далекий и чужой…так похожий на того меида, которого я встретила в сумеречном лесу.
Поднялась на ноги, шатаясь, чувствуя, как по бедрам стекает его семя, и в глазах дрожат слезы. Бьет. Больно бьет. Наотмашь и до крови каждым словом. Так, что захожусь от удара каждого. Но мне плевать…нет у меня больше гордости лассарской. Нет во мне норова и дерзости.
— Я не боюсь умирать, Рейн. Никогда не боялась отправиться к Саанану…И все же знаешь, почему так жутко встретить смерть? Ведь ТАМ, за чертой, уже не будет тебя. Я боюсь остаться…без тебя.
Он засмеялся, но глаза так и не открыл.
— Ты могла бы играть в театре…не будь ты велиарией, ты бы стала прекрасной актрисой, девочка-смерть. Когда-то я готов был душу Саанану заложить лишь за один твой взгляд и за одно слово любви для меня… а сейчас…сейчас я понимаю, что лучше бы ты молчала, как раньше. Это было и вполовину не так больно, мать твою.
Резко повернулся ко мне.
— Я тоже не боюсь смерти. Смерть — ничто. Переход из одной реальности в другую. Мне жаль, что я сдохну из-за тебя… и я ненавижу себя за то, что не поступил бы иначе.
Эта ненависть, я чувствую ее кожей, чувствую каждой порой на своем теле, и мне хочется кричать от боли всякий раз, как я вижу всплески агонии в его глазах. Обоих — в кипящее масло и держит там, видя, как обугливаемся вместе.
Впилась в решетку дрожащими руками.
— Возможно…возможно, я не любила тебя тогда, в самом начале, тогда, когда ты этого ждал…возможно, я была не такой, как ты хотел или придумал меня себе. Но я тебе не лгала…ни разу не солгала, Рейн. Мое тело не умеет лгать. Оно искренней с тобой, чем любое мое слово. Когда я ненавидела, и оно ненавидело. На тебе есть следы этой ненависти…
— Они и вполовину так не болят, как следы твоей лживой любви под кожей. Молчи…молчи, Одейя дес Вийяр. Не играй со мной снова. Проигравший трижды уже не попадется в ту же ловушку.
Не смотрит на меня, и эта горечь в его голосе отравляет меня смертельным ядом. Это и есть смерть. Потому что если у меня не останется его любви, то я стану никем и ничем. У меня больше никого нет, кроме него.
— Иногда тело не созвучно с душой… У тебя есть душа, девочка-смерть? Что-то там, под твоей кожей и костями…что-то, где есть нечто святое? Что-то, что ты не сожгла в своей слепой ненависти и фанатизме? Что-то для меня там есть? — взревел и обернулся ко мне с жутким оскалом.
Я открыла рот, чтобы сказать о сыне…и не смогла. Не смогла. Только в груди заболело сильнее… так сильно, что воздух ртом поймала, а он обжег все внутри. Что я скажу…что было от него и для него, а я не сберегла? Если ненависть может быть сильнее, то он возненавидит еще больше.
— Уходи, маалан.
— Не уйду.
И тряхнула прутья.
— Не уйду. Без тебя не уйду…Скажи мне…скажи, кого можно привести. Я тебя не оставлю. Дай мне спасти тебя, Рейн.
— Никого. Ты — последняя, кому я бы здесь доверился, — меня пополам согнуло от понимания, что он готов умереть, но не сказать мне, где его отряд, и это было сильнее, чем если бы он ударил наотмашь по лицу, — а знаешь… в лесу, когда понял, что ты меня в ловушку заманила, убить тебя хотел и не смог. Шею твою руками обхватить и голову развернуть до хруста и…не смог. Мои люди там подыхали из-за тебя. Всего лишь движение рук, и все бы живы остались. Каждый раз не смог на твой каждый, когда ты смогла.
Пока он говорил, я пятилась к двери спиной, пока не наткнулась на стеклянный кувшин на полу и с хрустом не раздавила, чувствуя, как осколок вспорол пятку. Вспорол…вспорол пятку. Его голос начал теряться где-то на фоне нарастающего гула, на фоне ускользающего детского плача и воплей смерти. На фоне его другого голоса, который шептал мне о любви когда-то давно. Наклонилась и схватила дрожащими пальцами осколок, поднесла к горлу и вдавила острием ровно посередине.
