Боярыня (СИ) - Брэйн Даниэль (книги онлайн без регистрации .txt, .fb2) 📗

Я приподнялась. Тимофей заплакал. Холодея, я положила на него руку.

— Наталья!..

Она вышла, ушла по делам, она не была привязана к детям, если рядом с ними была я, но она никогда не клала Тимофея на кровать — боялась заспать, а мне не возражала, мол, боярыня сама за себя и сына в ответе.

— Наталья!..

Кто-нибудь, объясните мне?..

Я вскочила с кровати в одной рубахе под рев Тимофея, а следом и Кондрата. Открылась дверь — на пороге стояла Марья, которая давно уже не появлялась в доме, прочно обосновавшись в родильном отделении во дворе.

Я открыла рот. Закрыла. За плечом Марьи маячили Гашка и Фроська, и никто ничего мне не говорил.

Марья покачала головой, замахнулась на застывших баб, и те, ахнув, кинулись к голосящим детям. Я дернулась было…

Уже не имеет значения — пусть узнают, что у меня сын, а не дочь. Угроза в лице Анны и Аниськи устранена, а кто посмеет обвинить меня во вранье? Наоборот, если верить Пимену, а в этом вопросе я ему доверяла абсолютно, моя власть в доме станет безоговорочной.

Бабы принялись успокаивать детей. Я встретилась взглядом со старой повитухой, закусила губу — я все еще не знала, что происходит. Марья понятливо покивала:

— Кормилицу, матушка, тебе сызнова надобно. Я приведу, за то не тревожься, кормилиц-то у меня таперича мно-ого. Ой, негодные, ой, прогневали Пятерых, кому опосля плакаться будут? Померзнут да кости их по кустам растащат! — и она погрозила невидимой Наталье кулаком.

Гашка была более опытна и с недовольством Кондрата справилась быстро, Фроська, которой до родов и собственной практики оставался какой-нибудь месяц, нервно укачивала Тимофея, но и он уже не орал, а брюзгливо покряхтывал. Я молчала, Марья продолжала скрипеть:

— А что с холопчонком-то делать, матушка? Куда-то его теперь? Наташка, чернь неблагодарная, дитенка бросила, и Афонька такой же стервец, а хоть палаты не обокрали, не сумневайся, Пимен с самого ранечка при деле и у него за всем верный догляд. Да простят меня Пятеро, а сечь надо, матушка, как боярин-то батюшка сек! Сек, и ведь прок был, а как не сечь-то холопов? Холопу ум через розги приходит! Вон, матушка, Гашку за то спроси…

Была я раздавлена? Разбита? Потеряла ли веру в людей? Отнюдь, это было даже не чувство обиды — досада. И еще я хотела узнать причину. Наталья не мечтала стать вольной, и вот — бега. Марья бессвязно и зло бормотала, и, видимо, злоба ее была лишь для меня безопасной, потому что бабы съеживались от страха и беспомощно переглядывались.

— Почему именно сейчас? — спросила я. — Как… как она смогла? Одна или с Афонькой?

— Так известно, — Марья надулась. — Моры сгинули, река пошла, дороги открыты. Супостаты! Тьфу, окаянные! Что, матушка, теперь розыск подашь? Не дело то, в бега бегать. Добро бы жили как нелюди, а то же в твоем дворе — грех жалиться, матушка, ох-то грех!

Она, безусловно, права, на розыск беглецов я подам непременно, хотя бы для того, чтобы спросить — почему? Положение Натальи в доме было равно положению Пимена, только если своего главного помощника я могла в любой момент лишить милости, то кормилица получала права и блага пожизненно. Я взяла ее сына в дом, я собралась растить его как своего…

— Тимофей со мной будет, — твердо сказала я и обернулась на баб. Гашка вынула грудь, сосредоточенно кормила Тимофея. Фроська укачивала в колыбельке Кондрата, поймала мой кривой взгляд, охнула, зарделась. — Свято место пусто не бывает, Гашка и Фроська в моих покоях с детьми останутся. Гашка, отдай Тимофея Марье, одеться мне помоги.

Не удар в спину. Не мерзость. Обычное дело, но когда Наталья задумала бегство? Что стало причиной, что подтолкнуло — может быть, то, что Тимофей был устроен считай с рождения? Вчера ничего не предвещало, или я была глуха и незряча?

— Марья, — я остановила ее, уже принявшую ребенка и собиравшуюся отойти. — Мне сказать всем надо… — Я помолчала. Точно ли я не спешу? — Пусть на верность боярину молодому присягнут.

Гашка ахнула, Марья зыркнула на нее и повернулась ко мне, вся сморщившись. На тонких, бесцветных старческих губах играла довольная ухмылка.

— Ты знала?.. — криво слепив непонятную улыбку, спросила я. Я идиотка. Кто еще знал, кроме нее?

— Верно, матушка, прежде времени я-то не одряхлела, — проворчала Марья, но обида была наигранной. — Я же рядышком с тобой и была. Али я робетенков не повидала? Не слепа же я совсем. А что молчала, так не мое то дело, сказано — боярышня, значит, боярышня. Что, Тимошка, народился в рубашке, холопий сын… Идем-ка, я тебе исподню сменю…

После завтрака я хотела собрать всю дворню, но передумала. Как-то иначе можно всем объявить, что в доме Головиных новый хозяин, и никто лучше Пимена не подскажет, как все устроить. Пимен уже отирался возле дверей гостиной, я расслышала гудение, плюнула на возможное недовольство и приказала ему войти.

Бедняга Пимен отводил взгляд: я в своем новом, непотребном платье, с непокрытой головой, вызывала у него массу противоречивых чувств в довершение к тому, что он находился на запретной половине дома. Но он с собой справился, поклонился.

— Боярину молодому пусть присягнут, — приказала я, не прожевав как следует. Пимен кивнул. Он был притихший, но я списывала это на то, что ему поспать из-за бегства Натальи не дали, и на то, что он рассчитывал от меня получить по первое число. — Устрой все… и, может, после Пробуждения праздник какой?.. Что ты как неродной-то стоишь?

Пимен почесал бороду — дурная привычка, вечно выждет, пока я сяду есть, чтобы дергать свою мочалку! — и с тяжким вздохом протянул мне исчерканный лист бумаги.

— Вот, матушка, а срок-то вышел почти, — виновато прогудел он. — Вчера с рекрутского приказу дьяк приходил. Подали бы в начале зимы, а теперь в приказ доплатить… дьяк, матушка, по пять полтин за рекрута насчитал, подлый.

В одной руке у меня был нож, в другой бумага. Пимен предусмотрительно отступил — осторожности ему было не занимать.

— Холопов в рекрутских годах у тебя тысяча двести, матушка, вот и двенадцать душ, — пояснял он. — А что боярин-то порешал, и не нашлось, ты теперь всему голова, я тебе как есть все по каждому рекруту скажу. Пронька, хороший плотник, да кабы не пил. Семен, двух баб своих загубил, боярин против него и не возражал….

— Акашку ты вычеркнул, — перебила я. Вот уж кому досталось — вероятно, Пимен долго кроил этот список, не зная, как и себе угодить, и с боярином отношений не портить. — А…

Я еще раз вчиталась в строчку. Пимен и это имя перемарал с десяток раз, и я вспомнила вдруг, с чего все началось. Беременная, потерянная я, мой мертвый муж, полутемная комната, нож и Пимен. Вестник лихой.

— Слушай, Пимен, — пробормотала я, — а какого же чер… каких мор ты тогда пришел в кабинет?

Какого дьявола тебе там так внезапно стало что-то нужно?

— Так рекрутские списки, матушка, — развел он руками. — Акашка… я-то все еще чаял боярина-батюшку уговорить.

— А Афонька? — прямо спросила я, ткнув пальцем в строчку. — Афоньку почему включили в рекрутские списки? Он дельный холоп… был, — я хмыкнула, — зачем его вписали? Неужто такого мужика не жаль?

Пимен задумчиво дернул бороду. Пятеро, это вынужденная диета, аппетит у меня напрочь пропал. Я тебе обещала бороду выдернуть — как минимум ты ее сбреешь, надоел.

— Неужто запамятовала, матушка? — удивился он, причем с полной искренностью. Я сидела с каменным лицом. К Пимену претензий быть не может — ему и в голову не пришло, что я не я. — Боярин-батюшка сам вольную не давал, не за то, говорил, предки мои верной службой добро наживали, чтобы я его по миру пускал. А в рекрутах выслужить — то иное. Он и Прова вписать наказал, так тот мне всю плешь проел, когда в рекруты да не передумала ли боярыня.

Пимен наугад ткнул в список, и я, прищурившись, вычленила упомянутого Прова. В речи Пимена все-таки проскочила старая обида: Афоньке и Прову, мне неизвестному, перспективы, а Акашке, родному сыну, пожизненно боярский двор.