Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
С воздуха Тринадцатый выглядит так же весело, как и Двенадцатый. Вопреки тому, что Капитолий показывает по телевизору, руины не дымятся, но и нет почти никакой наземной жизни. Спустя семьдесят пять лет после Темных Времен — когда, как говорят, Тринадцатый был уничтожен в войне между Капитолием и дистриктами — все новые сооружения теперь находятся под землей. Тогда уже здесь существовал огромный подземный объект, столетиями создаваемый как тайное убежище для лидеров правительства на время войны или как последнее прибежище для человечества на случай, если жизнь наверху станет невозможной. И что более важно для обитателей Тринадцатого — он был центром капитолийской программы развития ядерного оружия. В Темные Времена мятежники из Тринадцатого вырвались из-под силового контроля правительства, испытали на Капитолии свои ядерные ракеты и заключили сделку: они будут притворяться мертвыми в обмен на то, что их оставят в покое. У Капитолия был еще один арсенал ядерного оружия на западе, но по условиям сделки он мог использовать его против Тринадцатого только при нанесении ответного удара. Они были вынуждены принять условия Тринадцатого.
Капитолий уничтожил видимые остатки дистрикта и отрезал все связи с внешним миром. Может, лидеры Капитолия думали, что без посторонней помощи Тринадцатый вымрет сам. И несколько раз это почти случилось, но все же им удавалось выкарабкаться благодаря строгому распределению ресурсов, четкой дисциплине и постоянной бдительности против возможных атак Капитолия.
Теперь горожане живут практически только под землей. Им разрешено выходить наружу для занятий и принятия солнечных ванн, но лишь в строго отведенное время, указанного в твоем расписании. И необходимо четко соблюдать этот распорядок. Каждое утро ты должен сунуть свою правую руку в специальную штуковину на стене. Бледными фиолетовыми чернилами она наносит на предплечье отпечаток с твоим графиком на текущий день.
7:00 — Завтрак.
7:30 — Работа на кухне.
8:30 — Учебный Центр, кабинет номер 17.
И так далее. Чернила не смываются до 22:00 часов — Купания.
В это время то, что сохраняет их водостойкими, разрушается, и расписание полностью смывается. Сигналы выключения света в 22:30 говорят о том, что все, кроме тех, кто на ночной смене, должны быть в постелях.
Поначалу, пока я была в госпитале, я могла отказаться от отпечатка. Но как только я переехала с мамой и сестрой в отсек номер 307, от меня ждали, что я буду следовать программе. Но, кроме выхода для приемов пищи, я в большинстве случаев игнорировала предписания на своей руке. Просто возвращалась обратно в наш закуток, или бродила по Тринадцатому, или спала, спрятавшись где-нибудь. В заброшенном воздуховоде. За трубами в прачечной. В Учебном Центре есть каморка, и она просто замечательная, так как никто, кажется, не нуждается в школьных принадлежностях. Они очень экономные; излишняя трата воспринимается практически как преступление. К счастью, жители Двенадцатого никогда не были расточительными. Но как-то раз я увидела, как Фалвия Кардью скомкала листок бумаги, на котором были написаны только пару слов, и по взглядам, направленным на нее, можно было подумать, что она кого-то убила. Ее лицо покраснело, сделав инкрустированные серебристые цветы на полных щеках еще заметнее. Настоящий портрет расточительства.
Одно из немногих моих развлечений в Тринадцатом — наблюдать за горсткой разбалованных Капитолийских «мятежников», испытывая некоторое смятение, видя, как они пытаются приспособиться.
Я не знаю, как долго смогу увиливать от пунктуальности и посещаемости, требуемой моими хозяевами, к коей я была абсолютна равнодушна. Сейчас они не трогают меня лишь потому, что меня классифицировали как умственно дезориентированную — это обозначено на моем пластиковом медицинском браслете — и все должны толерантно относиться к моему бродяжничеству. Но это не может продолжаться вечно. Как и их терпимость в отношение вопросу о Сойке-пересмешнице.
С посадочной площадки Гейл и я спускаемся по множеству лестниц, направляясь к отсеку 307. Мы вполне могли воспользоваться лифтом, но он слишком явно напоминает мне о том лифте, который поднимал меня на арену. Я с трудом приспосабливаюсь к столь длительному пребыванию под землей. Но после сюрреалистически неожиданной находки — розы — спуск впервые заставляет меня почувствовать себя в безопасности.
Я колеблюсь у двери с номером 307, предвкушая вопросы родных.
— Что я должна сказать им про Двенадцатый? — спрашиваю Гейла.
— Сомневаюсь, что они захотят узнать подробности. Они видели, как он горел. Больше всего их беспокоит, как ты справляешься, — Гейл касается моей щеки. — Как и меня.
На мгновение я прижимаю лицо к его руке.
— Жить буду.
Потом я делаю глубокий вдох и открываю дверь. Мама и сестра дома из-за пункта 18:00 — Размышления — получасового бездействия перед ужином. Они пытаются оценить мое эмоциональное состояние, и я вижу тревогу на их лицах. Перед тем, как кто-нибудь из них о чем-то спросит, я освобождаю свою сумку и это превращается в пункт 18:00 — Обожание кота. Прим садится прямо на пол, причитая и убаюкивая этого ужасного Лютика, перестающего мурлыкать лишь для того, чтобы изредка шипеть на меня. А особо самодовольным взглядом он одаривает меня, когда Прим повязывает ему вокруг шеи голубую ленточку.
Мама крепко прижимает к груди свадебную фотографию и ставит ее рядом с книгами о растениях на наш изданный в провинции комод. Я вешаю куртку отца на спинку стула. На мгновение это место выглядит почти как дом. И полагаю, именно поэтому путешествие в Двенадцатый не было совсем напрасным.
В 18:30 — Ужин, и мы направляемся вниз, в столовую, когда коммуникаф Гейла вдруг начинает сигналить. Выглядит этот приборчик как большие наручные часы, но он принимает печатные сообщения. Быть награжденным коммуникафом — это особая привилегия важных для Благого дела людей. Гейл получил этот статус после спасения жителей Двенадцатого.
— Штабу нужны мы оба, — говорит он.
Отставая от Гейла на несколько шагов, я старалась совладать с собой прежде, чем меня вовлекут в то, что, без сомнения, обещает стать безжалостным совещанием о Сойке-пересмешнице. Останавливаюсь у двери Штаба — комнаты для собраний военсовета и обсуждений высокотехнологичных разработок, оборудованной компьютеризированными говорящими стенами, электронными картами, которые показывают передвижения войск в разных дистриктах, и гигантским прямоугольным столом с приборной панелью, которую мне нельзя было трогать. Но меня никто не замечает, потому что все сгрудились в дальнем конце комнаты, у экрана телевизора, круглосуточно транслирующего Капитолийское телевидение.
Я начинаю подумывать над тем, что могу улизнуть, когда Плутарх, чья широкая спина загораживала телевизор, замечает меня и тут же машет, чтобы я присоединилась к ним. Я неохотно иду вперед, пытаясь сообразить, что интересного там может быть для меня.
Постоянно одно и то же. Панорама войны. Пропаганда. Повторы бомбардировок Дистрикта-12. Угрожающие обращения президента Сноу. Поэтому увидеть Цезаря Фликкермана, бессменного хозяина Голодных Игр, с его разукрашенным лицом и костюмом с иголочки, готовящегося к интервью, — почти развлечение. Пока камера не отъезжает назад, и я не вижу, что его гость — Пит.
Звук не доходит до меня. Меня охватывает такое же причиняющее боль сочетание удушья и хрипоты, которое возникает, когда тонешь — из-за нехватки кислорода. Я расталкиваю людей впереди себя, пока не оказываюсь прямо напротив него, и кладу руку на экран. Я ищу в его глазах малейший признак боли, любое отражение агонии, вызванной пыток. Ничего. Пит выглядит здоровым и сильным. Его кожа безупречна, она светится, как будто все тело отполировали. Его манеры сдержаны и серьезны. Я не могу связать эту картинку с избитым, истекающим кровью парнем, который преследует меня в снах.
