Фадрагос. Сердце времени. Тетралогия (СИ) - Мечтательная Ксенольетта (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Она выскочила на крыльцо, бросила на меня недовольный взор, а затем прямо на крыльце стала подвязывать тесьмой очередной мешок.
– А это что? – Я нахмурилась.
– Грибы полезные, – не отвлекаясь от занятия, проговорила она. – Таких обычно не сыщешь, а тут целыми полянами растут. Доберемся до Заводи – нашим передам.
Я тяжело выдохнула в небо, но торопить ее не стала. Бежать отсюда надо. Как можно скорее бежать, пока предлог не нашелся к нему зайти на прощание.
Ке‑йел. В этот раз обязательно получится забыть твое имя. Когда‑то же должно получиться, правда?
Деревня оживала с зари, а может быть, и раньше. Местные жаловались, что место хоть и хорошее – урожайное, спокойное, дичью насыщенное, – но полноводная горная река часто устраивает стихийное бедствие. Поэтому тут не было отдельного участка под сараи, или даже лучше сказать фермы, какие я часто в других деревнях наблюдала, не было и огромных огородов на территории поселения. Видимо, деревни в Фадрагосе всегда строили и жизнь в них налаживали по месту – где и как придется. В Солнечной одно огромное поле под огороды находилось на относительной возвышенности, примерно, в километре от нее. Хлева стояли прямо в широких дворах, поэтому петухи пели на заре, а то и раньше. Еще в густом тумане и сумерках жители выводили мситов, коз, овец, каких‑то ни то ослов, ни то мелких безрогих коров на дорогу, а пастухи гнали дальше в поле.
Деревня оживала рано.
Наверное, поэтому с утра мне удалось увидеть тех, кто ночами на окраине устраивал настоящие, по земным меркам, вечеринки – местную молодежь. Парни – девушек среди них, почему‑то никогда не наблюдалось, будто они в деревне вели затворнический образ жизни, – стояли у ворот, дурачились, зевали, ждали кого‑то, чтобы, видимо, уйти на работу. Кто и где из них работал, я не представляла и не хотела представлять. Несмотря на то, что из дюжины, а то и больше парней и мальчишек, не все были обидчиками Кейела, кого я прекрасно запомнила с той ужасной ночи, невзлюбила я их всех. Они казались мне болванами и малообразованными мужланами. Мне не нравились и их заискивающие взгляды в мою сторону, и шуточки, которые они себе позволяли, если заставали меня одной во дворе у знахарки, не нравились оскорбления и плевки в спину равнодушной Елрех, а особенно не нравились слухи, которые дошли до меня – они сделали из Кейела своеобразного дурачка и неудачника, типичного изгоя из высшего общества. Однажды мне удалось расспросить об этом милую старушку, проживающую по соседству с Кейелом, и она рассказала, что в детстве парень не выходил от знахарки, залечивая синяки, ссадины, ожоги, а то и жуткие ушибы и переломы. Взрослые не находили времени и управы на активных и с виду милых детишек. Я успела возненавидеть всех их.
– Сколько тебе, Асфи? – спросил вдруг Нард, когда мы прошли мимо отвратительного сборища.
«В периодах?» – чуть глупо не уточнила я. Кажется, моему телу 23 года…
– Девяноста два периода, – перевела я.
– Так ты ровесница многим из них, – протянул он, через плечо оглядываясь.
– И что?
От сравнения с этими отбросами дурно сделалось. Я лямку сжала с силой, а затем полезла проверять, легко ли кинжал из ножен достается.
Нард плечами пожал, мешок удобнее перебросил и ответил:
– Так не скажешь ведь.
– Так и не говори.
Я ускорилась, слушая что‑то о непостоянстве бабского настроения. Злая я, всегда злая, и незачем это усложнять, выискивая во мне доброе расположение духа. Догнала Елрех, молча выхватила у нее из рук один из мешков, которыми она обвесилась, и пояснила:
– Я помогу, а то у тебя ноги спотыкаются. В гору как собираешься подниматься, трудоголик?
– Кто? – нахмурившись, уточнила она.
Я не ответила, не смогла собрать все силы, чтобы сосредоточиться на переводе и пояснении. Бежать и не оборачиваться…
Елрех головой покачала, но сразу взгляд грустный в сторону отвела. И правильно. Если и заметила, что я себя насильно вперед нестись заставляю, то пусть лучше молча сочувствует. Теперь главное – не оборачиваться. Хватит, хватит уже оглядываться. Хватит.
Так и шли тесной компанией из пятерых существ до первой деревни, где оставили караван. Дорога в подъем ощутимо сказывалась на пройденном пути за день – он заметно сократился, а останавливаться на отдых приходилось чаще. Однако ужаснее всего было уходить от своих надежд, ставить крест на них и стараться не задаваться вопросами о будущем.
Кейел
Я ударил его сразу же, как только он заявил мне, что в прошлой жизни я был Вольным. А кто бы не ударил? Кто стерпел бы такое унижение и обвинение? Все еще мышцы сводит и неприятная дрожь по телу пробегает, как только представлю, что я мог быть Вольным. Нет. Нет, не мог я им быть. Они ведь нелюди, звери без жалости и сострадания. Говорят, что если видишь Вольного издали, то лучше свернуть с его пути, пока он не увидел в тебе способ достижения его миссии. Ни в коем случае нельзя привлекать внимания этих животных.
И все‑таки я ударил уважаемого… Не вернется ли отмстить? Духи‑то не заступятся. И хорошо, что он предусмотрительно попросил уединиться, и мы во время разговора находились в лесу, без свидетелей. Было бы только хуже, если бы в деревне опять увидели, что я проявляю несдержанность.
– О чем пригорюнился? – спросила Лери, на костяную иглу ягоды сухие насаживая.
– Да так, – отозвался я, к ней ближе подсаживаясь, – чепуха.
Она растянула пеструю нить в руках и произнесла:
– Погляди, красота какая получается.
– Красиво, – согласился я, заправляя ее золотые пряди за маленькое ухо.
Лери фыркнула и, плечами играя, голову отвела.
– Щекотно, Кейел! – И засмеялась тихо, но звонко.
Я улыбнулся ей, разглядывая в последних лучах солнца голубые глаза и губы, красными ягодами помазанные. Ветер подул, разнес от нее запах яблок и пирогов – домашний такой, уютный. Сколько помню, Лери всегда пахла цветами, а теперь с моей матушкой на кухне засиживается. Жаль, что так поздно повзрослела, а я ведь ждал. Долго ее ждал. Всю свою жизнь? И то правда, мы ведь родились в одно время – разница лишь в семь рассветов. Почти и нет ее. Но Лери всегда выглядела моложе своих периодов.
– Чего так смотришь на меня? – с блеском в глазах спросила она, будто причины не понимала.
– Любуюсь. – Я улыбнулся шире и чмокнул ее в румяную щеку.
И кожа у нее с детства на ощупь не изменилась – волосков много, но все мелкие, едва рассмотришь, светлые, а оттого по коже не гладишь, а скользишь, как по дорогим тканям, что к нам из главной Обители привозили однажды.
– Да ты никак съесть меня хочешь, ненастный? – в ее вопросе призывная игривость прозвучала.
И хотелось ответить, но кровь в голову ударила, вскружила. В чистом поле – кто нас увидит? К губам ее своими прижался, и жар тело наполнил.
– Не хочу. – Лери отвернулась, в мою грудь ладонью упираясь.
Я сглотнул. Ладонь мягкую в руке сжимая, приоткрыл рот, воздуха схватил им, думал уговорить Лери, зная, что она не откажет, если настоять, но не стал. В последнее время от таких уговоров на душе мерзко, как будто меня застали за воровством черешни, как было однажды в детстве. Уселся удобнее, руками упираясь в землю, пальцы в примятой траве запутал и, голову назад откинув, лиловое небо стал рассматривать. Совсем скоро замерцает оно холодными духами, а Солнце утонет за Краем Фадрагоса. А сегодня оно злее обычного, вон – небо какое раскаленное. Неужто никто не понимает, как неправильно мы живем? Сколько размышляю над этим, ничего не меняется…
Дыхание все еще дрожало, когда Лери, не отвлекаясь от плетения бус, сказала вдруг:
– Хорошо, что эти ушли.
Эти… Чужаки, видимо. Мама их тоже недобрым словом поминает. Разве можно так?
– Лери, за что ты так их невзлюбила?
Она плечами повела, голову к земле ниже склоняя, и губы надула.
– Да хотя бы из‑за полукровки! – выпалила наконец, хоть причина была совсем не в фангре. – Зачем они ее с собой таскают? Кто вообще с такими водится?
