В плену отражения (СИ) - Рябинина Татьяна (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
В первой части письма Мартин выражал глубокое раскаяние и признавал свою неправоту, особенно в том, что касалось второго, морганатического, брака отца и возможного будущего раздела маркграфства между тремя сыновьями. Он готов был согласиться со всеми решениями маркграфа в обмен на снисхождение к его просьбе.
Далее следовала собственно просьба. Мартин умолял отца расторгнуть его помолвку с некой принцессой Марией и разрешить ему жениться на дочери английского графа Скайворта. В цветистых выражениях он расписывал свою любовь к этой леди и ее добродетели, особо упирая на то, что ее отец близкий друг короля, а мать была с Генрихом в родстве. Тут он малость приврал. Определенное родство, конечно, было, но для той ветви Невиллов, к которой принадлежала леди Джоанна, его надо было рассматривать под микроскопом. С таким же успехом можно было утверждать, что Генрих VIII — потомок новгородского князя Рюрика. Хотя это чистая правда[1].
На тот случай, если происхождение леди Маргарет окажется недостаточно высоким, Мартин просил отца рассмотреть возможность морганатического брака, заранее отказываясь от любых притязаний на маркграфство, наследником которого являлся его старший брат Альбрехт.
Последний абзац полностью состоял из заверений в сыновней любви и верноподданнической преданности. Подписав письмо своим настоящим именем, Мартин сложил его и запечатал гербовым перстнем, который носил на шее на цепочке. В качестве адресата значился некий барон Гейден, имя которого мне ничего не говорило. Ниже Мартин дописал: «для передачи Его сиятельству маркграфу Баден-Пфорцхайма[2]».
Китти, к которой Мартин отправился в тот же вечер, вполне резонно поинтересовалась:
— Значит, ты написал отцу и попросил разрешения жениться на своей даме? Не понимаю, зачем ты тогда уехал от нее? Если уж не поехал домой сам, зачем сидеть здесь и ждать ответа?
Как и накануне, они сходили на полчаса в «комнатку», где опять ничего не произошло, и вернулись в зал таверны. Похоже, Мартин завел себе постоянную подружку — жилетку для соплей, с которой заодно можно было спать со скидкой.
Вопрос поставил его в тупик. Он отпил эля и надолго замолчал.
— Не знаю, — ответил он честно. — Вообще-то сначала я действительно хотел поехать, но…
С тобой все ясно, дружок, подумала я. В двадцать четыре года ты все еще трусоватый подросток, который боится своего папу. Наскандалить и хлопнуть дверью — это ты можешь. Написать письмо, попросить прощения и согласия на женитьбу — тоже. А вот лично явиться пред грозные отцовские очи и настаивать на своем — увы. Интересно, что ты сделаешь, когда маркграф не разрешит тебе жениться на какой-то там сомнительной англичанке? А ведь наверняка не разрешит.
Я прикинула, успеет ли Мартин получить ответ до конца октября. Пока дядя Билла довезет письмо до Лондона, пока барон, видимо, некое доверенное лицо, переправит послание в Пфорцхайм, потом обратная дорога… Долго, конечно, но теоретически может и успеть.
Похоже, Мартин думал о том же самом. Его, конечно, никакие сроки не поджимали, но он хотел поскорее вернуться к Маргарет. До того как ее заставят выйти замуж. Вообще-то я категорически отказывалась его понимать. Ты находишься в двух шагах от любимой женщины, которая мучается неизвестностью. Понятно, что ты не можешь приехать к ней лично или написать письмо. Но отправить, к примеру, своего свежеприобретенного слугу в Скайхилл, чтобы он нашел Элис и передал ей весточку или хотя бы сообщение на словах, — это-то почему нельзя сделать? Просто успокоить: жив-здоров, сижу в Стэмфорде, жду известия от отца?
Да потому что Маргарет задаст тот же вопрос, что и Китти: за каким фигом ты уехал-то? Почему не мог написать отцу из Скайхилла, если уж сам не решаешься к нему явиться для серьезного разговора? Мог бы оставаться там и писать портрет Миртл. Да потому, дорогая Маргарет, что боюсь-боюсь Роберта Стоуна, который непременно меня отравит или еще какую пакость придумает.
Два дня Мартин страдал над запечатанным письмом: крутил в руках, подолгу смотрел на него, несколько раз мне даже показалось, что вот-вот разорвет в клочья. Когда Билл пришел и сказал, что дядя выезжает в Лондон на следующий день, Мартин достал письмо, но вдруг заявил, что передумал. Что отвезет сам.
Надо ли говорить, что мне подобный демарш совершенно не понравился. Я-то обрадовалась, что Мартин пробудет в Стэмфорде еще сто лет, дожидаясь ответа на свое послание, и я уж как-нибудь дотащу его до замка, когда придет время. И тут он вдруг собирается ехать в Лондон. И хорошо еще, если только в Лондон. А что, если по дороге созреет для подвига и отправится прямиком в Баден?
В конце недели Мартин рассчитался с мистрис Бигль, которая была довольна его отъездом не больше моего, и выехал из дому. Билл, как Санчо Панса за Дон Кихотом, трусил сзади на осле, который вез еще и поклажу и основательно тормозил продвижение.
— О чем ты мечтаешь, Билли? — спросил Мартин, чтобы развеять дорожную скуку?
— Не знаю, мастер, — равнодушно отозвался Билл. — Хотя нет, знаю. Иметь свой клочок земли и хозяйство. И жениться на хорошей девушке.
— И все?
— А что толку мечтать о том, чего все равно никогда не будет? Ну вот хотел бы я стать лекарем — и что? Этому ведь надо учиться. Долго учиться. Банщики-цирюльники, костоправы учатся восемь лет, потом проходят испытания. Ну а про настоящую медицину, в университете, и говорить нечего. Я умею немного читать и считать, но пишу плохо. А даже если б и хорошо умел?
— Но ты еще совсем молодой. Что мешает тебе поступить учеником к тому же цирюльнику или к аптекарю? Я вот хотел стать художником — и стал.
— А кто будет помогать матери и сестрам? — вздохнул Билл. — Нет, видно, не судьба. Так что и думать об этом не стоит.
Я прожила жизнь Маргарет почти два раза, если не считать коротких обрывков во время беременности, и во второй раз все люди в отражении воспринимались уже как заводные игрушки. Но сейчас те, кого я встретила впервые, казались до странного живыми: Билл, мистрис Бигль, Китти, даже Роберт Стоун. Слушая рассуждения Билла, я забывала о том, что эти слова он сказал уже много-много лет назад, что это всего лишь их эхо. Мне хотелось знать, что случится с ним в будущем, хотя все, что могло, с ним давным-давно уже случилось.
Этот разговор Мартина и Билла о мечтах вызвал у меня какое-то смутное, неопределенное чувство. Мечты-мечты… что-то в этом слове необъяснимо тревожило. Как будто в ясный летний день услышишь издали тихое ворчание и поймешь, что крохотная темная тучка на горизонте предвещает грозу.
Я уже давно ни о чем не мечтала!
Казалось бы, что мне еще делать — только вспоминать и мечтать. Особенно по ночам, когда тело погружалось в механический сон без сновидений. Но нет. Я думала, а не мечтала. Думала о Тони и Мэгги, о Люське с Питером. Пыталась представить, что будет, если я вернусь домой — и если не вернусь. Просчитывала варианты. Строго и рационально.
А ведь когда-то каждый мой день заканчивался прекрасными светлыми мечтами, которые уносили меня в страну снов. Я мечтала о великой любви и волшебных приключениях, о путешествиях и чудесных случайностях. И о прозаических, но все равно приятных вещах: о своей машине, новых платьях, необычной прическе и так далее. Мечтала сказочным образом, по щучьему велению, научиться свободно говорить на других языках, петь, играть на музыкальных инструментах. Все эти мечты были такими яркими, красочными. Куда все делось? Когда я мечтала так в последний раз?
Пожалуй… Да, где-то после знакомства с Тони. А когда перестала? Через месяц или даже раньше, точно не помню. Быть может, потому, что действительность стала ярче любой мечты?
Первый день в дороге прошел более-менее сносно. Заночевав на том же постоялом дворе, где три месяца назад Мартин останавливался с Маргарет и Роджером, путники выехали еще до рассвета. Мартин рассчитывал попасть в Лондон к вечеру, но погода спутала все карты. Не прошло и двух часов, как налетел холодный ветер, хлынул дождь. Дороги моментально раскисли.
