Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ) - Южная Влада (версия книг .TXT) 📗
Подоспела и еда Криса, которую продавец подал в картонной коробке. Он расплатился и сел на ближайшую скамью, а рыжая примостилась рядом. Тень от дерева падала тут узкой полоской ровно посередине, и ее прохлады на двоих не хватало. Сообразив это, шмакодявка подвинулась к Крису, плотно прижавшись к его ноге своим бедром с прорехой в платье. Перед его мысленным взором так и возникла эта белая и мягкая кожа, мелькнувшая в момент прыжка рыжей через забор. Ему пришлось потесниться, чтобы не испытывать странные ощущения от соприкосновения с ней, а наглая девчонка снова прижалась и вынудила его двигаться, и в конце концов он оказался под палящим солнцем, а она — в тени.
Некоторое время они ели в молчании. Рыжая умудрялась одновременно жевать, мурлыкать что-то под нос и качать ногой с красной царапиной на лодыжке.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Крис, чтобы прервать это фальшивое мурлыканье.
— Ласка, — с полным ртом пробубнила она.
— Очень приятно.
— Что, правда? — рыжая Ласка так обрадованно захлопала ресницами, что Крис вновь заподозрил подвох. — Тебе правдачи-правдачи приятно?
— Так обычно говорят. Из вежливости, — осторожно пояснил он.
Ее глаза так же внезапно потухли.
— М-м, — сказала она и уткнулась в свой пакет с яблоками. Подумала и буркнула: — А тебя как зовуть?
Крис ответил.
— Вот и мне тожа приятно, — кивнула нахмуренная Ласка, — хотя по правды неприятно, и я просто чрезчур благородныя.
В коробке Криса остались кусочки осыпавшихся орехов, он бросил их голубям, которые, воркуя, подкрадывались к скамье. Странная все-таки эта шмакодявка. И на что обиделась?
— А Ласка — это твоя кличка? — предпринял он попытку сменить тему.
— Не-а, — она мотнула головой так, что рыжие локоны взметнулись и рассыпались по плечам, — мамка кликала так. С рождения. Имя как есть мое.
— А почему Ласка?
— Известноть почему, — рыжая улучила момент и пнула слишком близко подобравшегося голубя, — потому что дофига я ласковая.
Птица перевернулась в воздухе, громко хлопая крыльями, грохнулась на спину, тут же вскочила и улетела. Вслед за ней снялась вся стая. У Криса как-то некстати заболело между ног.
— Точно, — произнес он ровным голосом, — и как я сам не догадался?
— Чрезчур благородный, чтобы понимать, — с презрением вынесла она ему вердикт.
Он понимал, что лучше не спорить.
— А у тебя, правда, много братишек и сестренок голодных?
Она посмотрела на него круглыми голубыми глазами и рассмеялась.
— Не-а. Еще чего. Я сама по себе. Бывал у меня токма один братка, старшой, да того ведьма забрала.
— Это как — забрала?
— А вот так, — пожала Ласка плечами, — мамка рассказовала. Болела я в детстве сильно. Помирала. И померла бы. Мамка с браткой по улицам пошли, у людей помощи просить, а никто не помогал. Все думали, что я притворяюся, чтобы за меня денег давали. А ведьма одна остановилася и сказала, что поможет, ежели мамка братку ей в услужение отдаст. Понравится ей братка, видать. И ради меня он согласный был. Мамка растерялась, а он — нет. Братка мой.
Она отложила пустой пакет из-под яблок и погрустнела, все так же качая ногой.
— И что дальше? — поинтересовался Крис.
— Что-что. Вылечилася я. Как есть без лекарств вылечилася. Вообще теперича не болею, хоть голой на снегу буду спать. Чудо, ага. Токма братку жалко. Служкой ведьминым стал. Эх…
— А как его звали?
— Никак, — ее лицо стало суровым, — кто от свободного народа убегнет, тот будто помер. Никто его не признает и имени его не помнит. — Ласка покосилась на Криса и смягчилась: — Токма я помню. Но вслух не говорю. Там, внутрях, храню.
Она стукнула себя кулачком в грудь, дикая и рыжая, как лесная кошка, ее пальцы пахли сахаром и яблоками и казались еще грязнее, чем раньше. Он поймал себя на мысли, что смотрит на нее уже долгое время, и отвел взгляд.
— А у меня брат в темного бога верит и служит ему.
— Да ты брешешь, — выпучила Ласка глаза. — Вы ж все чрезчур благородные.
В ответ Крис только пожал плечами. Он и сам не знал, зачем пустился в откровения. Просто она рассказала о себе, вот он и ляпнул тоже…
— Слухай, — заерзала вдруг рыжая, — а чавой-то ты со мной сидишь? Разве тебе не надобно идтить чем-нибудь благородным заниматися?
— Чем, например? — не понял он.
— Сидеть в своем мраморном особняке на золотом стуле. В зеркало смотретися. Танцовать, — она закатила глаза, воображая. — Разрешать слугам цаловать себе пятки. Лаэрдам своим стихи читать.
Крис криво усмехнулся.
— Все эти дела я уже переделал с утра, — он подумал про Эльзу, запертую в четырех стенах, и перестал улыбаться, — по правде говоря, я просто не хочу идти домой.
— Вот то и я б со скуки там померла, — со знающим видом махнула на него Ласка. — Куда ни плюнь, все из золота. И простыни золотые, и подухи. Видать, жестко спать на таких. А слуги с лицами будто обосралися все ходють.
— Да ты хоть один особняк вблизи видела? — рассмеялся он.
— Я сама в таком особняке живу — тебе и не снилося, — Ласка приосанилась и начала загибать пальцы: — Труба с горячией водой есть. Труба с холодныей водой есть. Отхожее место чистое есть. Никого туда не пущаю, сама единоличная хозыйка. На постели матрац настоящий, с пером. Вытяжка для очага. Да мне половина свободных завидують. А ты чрезчур благородный, чтоб понимать.
— Это под землей? Среди лабиринта из коридоров? Вы там с мамой живете?
— Померла мамка, — Ласка вздохнула, — как есть заболела и померла. Сама живу.
— Это печально, — с пониманием кивнул Крис, а она презрительно фыркнула.
— Это вам, чрезчур благородным, есть время грустить, а мне грустить некогда. Платия красивые покупать на что-то надобно? Кушать добывать надобно? Вот и живу припеваючи.
— А Рыба?
— А что Рыба? — она прищурилась и стала походить на лисицу. — Рыба приходыть и уходыть. Я — свободныя женщина из свободного народа.
— Ты же говорила, что он твой муж, — напомнил Крис.
Ласка снова фыркнула, но на этот раз подкрепила реакцию снисходительным жестом.
— Мало ли что говорыла. Захочу, буду мужкой называти, захочу — перестану. Я — свободныя, понял? Захочу, другого мужку себе возьму, — она смерила его пытливым взглядом, — захочу, даже благородныго выберу.
— Смотри, чтобы он тебя тоже выбрал, этот благородный, — рассмеялся Крис, — а для начала хотя бы понял твой ломаный язык.
— Но ты же выбрал, — невозмутимо заявила Ласка.
— Я? — от этой шутки ему стало еще смешнее. — Ну нет. Я тебя не выбирал.
— Выбирал-выбирал, — она сдвинула брови цвета светлой меди, — своею назвал перед служивыми собаками. А у нас, у свободного народа, кто женщину перед другими своею кликает, тот выбирает ее. А она еще подумает, выбирати его в ответ или нет.
Так подбочениваться, сидя на скамейке в порванном платье, могла, пожалуй, только она. Забавная ворона, решил Крис, у которого от веселья уже сводило живот.
— Да я наврал, чтобы из-за решетки тебя вытащить, — остудил он ее.
— А я чаво, за лаэрду какую не смахну? — рассердилась вдруг она и скорчила страшную рожу. — Вот, смотры. Похоже, будто обосралыся?
— Похоже, — со смехом согласился он.
— Вот. Как есть твоя лаэрда.
Она вскочила со скамьи, запихнула пустой бумажный пакет из-под яблок в сумку, а сумку сунула подмышку и размашисто поковыляла прочь. Ремешок одной из ее туфель остался незастегнутым и волочился по тротуару. Двое прохожих майстров проводили голодными глазами ее подпрыгивающую в гневе грудь. Крис тоже посмотрел вслед рыжей и проверил карманы. Бумажник оставался при нем. И даже место в тени освободилось. Но он зачем-то встал и побрел в ту же сторону, куда ушла Ласка.
Она сидела на парапете фонтана, расположенного в конце сквера, и мыла ноги в прозрачной воде. Лодыжки у нее были стройные и красивые, а пятки из черных постепенно становились розовыми, как у ребенка. Яркое солнце играло бликами на водной поверхности, а на дне, выложенном голубой и бирюзовой мозаикой, светились в его лучах брошенные туристами на счастье монетки. Крис задумчиво порылся в кармане и тоже бросил туда одну.
