Расколотый мир (ЛП) - Кауфман Эми (книги хорошего качества .txt) 📗

Она берет тарелку и тряпку с кухни и опорожняет пакеты, которые содержат коричневый порошок на тарелку, а затем капает немного воды на нее, пока там не образуется паста.

— Ладно, — произносит она, с шумом выдыхая. — Теперь, раздевайся.

Я, глядя на нее, поднимаю брови.

— Нет необходимости приказывать мне, Соф. Большинство парней будут в значительной степени рады раздеться в любое время, когда девушка попросит. — Она фыркает, и когда я расстегиваю рубашку, я нахожу, что мне становится легче дышать от удовольствия, что я заставил ее улыбнуться, хоть даже на мгновение. — Теперь, поскольку я знаю, что ответ не тот, на который я надеялся, почему я снимаю одежду?

— Это оттенок твоей кожи. — Она погружает тряпку в пасту, тянется к моей руке и проводит ей по кругу, оставляя темно-коричневые мазки, как намазывая кремом обувь. — Ты не найдешь белого парня с Эйвона с загаром. Все будут считать, что ты ненормальный.

— Я буду похож на идиота, — сетую я, глядя на неестественный коричневый цвет моей руки.

— Ну и что такого? — спрашивает она. — Идиотизм — это хорошо. Никто не обращает внимания на идиотов — они отделываются от них. Никто не подозревает, что они что-то скрывают.

Я смотрю, как она проводит вверх по моей руке. Это умно. Это не умно — это гениально. Это то, что жизнь на планете, раздираемая войной, учит нас: как читать людей. Как смешаться с толпой. Как исчезнуть. Но это никогда не приходило мне в голову.

— София… почему у тебя это есть?

Она не отвечает, ее губы плотнее сжимаются. Вместо этого она концентрируется на размазывании пасты на моих плечах, шее, ушах, лице. Я наблюдаю за ней, когда она тщательно растушевывает мазки вокруг моих глаз, отмечая, насколько она отличается от Джубили. Справедливая и нежная, ее черты лица мягкие, ее рот сотворен для усмешки. Она выглядит невинной, даже счастливой, но из-за горя в глазах.

— Ты собиралась сбежать, — мягко констатирую я. — Когда они придут за тобой.

— Куда бы я могла бежать? — Она растирает смесь по моей груди и останавливается, когда становится уверенной, что полоска не будет видна из-под рубашки. — На Эйвоне больше ничего нет для меня. Если ты не считаешь, что фианна примет меня.

Я наблюдаю, как она сдвигается, наклоняясь, чтобы пройтись по моим рукам, тщательно окрашивая вокруг ногтей. Кто-то вроде нее был бы для нас главным активом — аналитический ум и красноречие. Может, она помогла бы мне отбиться от Макбрайда.

Или, может быть, она бы погибла вместе с Майком и Фергалом, и я потерял бы еще одного человека в тот день.

— София, не ходи на болота.

Ее глаза находят мои.

— Не пойду, — соглашается она, выдыхая. — Пусть это впитается какое-то время, — приказывает она, поднимаясь на ноги, а затем наклоняет стакан, полный воды, чтобы помыть свои окрашенные руки над тазом.

— Что бы ты ни использовала для этого… сможешь ли ты достать еще?

София пожимает плечами.

— Все в порядке, я могу позаботиться о себе. — Она ополаскивает руки и наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня. — Но можешь ли ты?

— Я не думаю, что Шон узнал бы меня сейчас. — Становится больно, аж сердце кольнуло, но я отталкиваю это.

— Это не то, что я имела в виду. — Глаза Софии всматриваются в мои, окидывая взглядом черты моего лица, пытаясь изучить меня, как она изучает trodairí, определяя, какой из них попытается обмануть на дополнительные пайки. — Флинн… она того стоит?

Это заставляет меня замереть, и я перестаю собирать пасту, сушащуюся до мелкой крошки на руке, чтобы посмотреть на нее.

— Не из-за нее я выбрал то, что сделал.

Уголок рта Софии изгибается.

— Ты можешь прятаться от фианны, Флинн, но ты не можешь скрыться от меня. Твои глаза расширяются, когда ты думаешь о ней, ты говоришь быстрее, менее осторожно. Я привыкла следить за знаками… как, по-твоему, я получаю все, что мне нужно от trodairí?

Я качаю головой, зная, что София четко видит вину на моем лице. То, что мысли о девушке, убившей мой народ, которую я нашел покрытой их кровью, чьи руки мне пришлось вымыть… до сих пор делают это со мной — это отвратительно.

— Это не имеет значения. То, что она сделала, Соф… неважно, что я думаю или что чувствую.

— Флинн, ты никогда не был таким уж хорошим лжецом.

Она дает красителям время взяться, а затем помогает мне помыть голову и счистить крошку пасты с кожи. К моему облегчению, когда темно-коричневая перхоть сметается, кожа под ней имеет гораздо более естественный оттенок золотистого цвета. Это все еще нелепо смотрится на мне, но это пройдет почти все инспекции.

Я ничего не принес с собой, поэтому, как только беспорядок исчезает, я остаюсь стоять у двери, готовясь выйти на улицу. Начался дождь, его стук на крыше приглушен мхом, который растет там для изоляции от холода.

Когда я оглядываюсь назад на Софию, она кусает губу, и в ее уставших глазах, наконец-то, поселилось немного веселья. Увидев мой взгляд, она выдает:

— Ты выглядишь как идиот.

— Я думаю это хорошо.

— Попасть в бар можно через заднюю дверь. Она в переулке за зданием, и ведет в кладовую. — Веселье уходит с ее лица. — Я, вероятно, не увижу тебя снова после того, как они заберут меня.

Ее сухой тон разбивает мне сердце.

— Может, и нет, — уступаю я. — Никогда не знаешь. — Она мой последний намек на дом — последний человек с Эйвона, который смотрит на меня без ненависти во взгляде. Я вынужден сглотнуть, прочистить горло, когда оно грозит сжаться. — Я буду вспоминать тебя.

Она трясет головой, губы немного кривятся.

— Я тоже буду думать о тебе. Я буду помнить, как ты абсолютно нелепо выглядел.

— По крайней мере, я запоминающийся. — Это черный юмор, но это помогает. Немного. Я подхожу к ней, поднимая руку, чтобы притянуть ее в объятия.

Ее половинчатая улыбка исчезает, и она отдаляется, когда ее взгляд скользит от меня.

— Мне будет легче, если ты этого не сделаешь, — мягко говорит она. — Я должна перестать думать об этом месте как о доме. Оно должно стать местом, где я жила некоторое время.

Горло сжимается, и мы оба молчим, только дождь стучит по крыше, нарушая тишину. Я изучаю девушку, которую знал, еще одну жертву этой войны, задаваясь вопросом, какие отметины оставят эти раны.

— Ясного неба, Соф. — Это все, что мне остается сказать.

— Ясного неба, — шепчет она. — Надеюсь, ты найдешь, что ищешь.

Девочка сжимает кисть, высунув язык в уголке рта, когда она фокусируется на странице перед ней. Трюк с каллиграфией заключается в том, чтобы совершить мазок. Рука не может дрогнуть иначе будет клякса. Красота будет потеряна.

Ей нужно написать записку зеленоглазому мальчику, и это не может ждать.

Но ее пальцы сжимаются вокруг кисти, пока костяшки не белеют, и она нажимает слишком сильно. Иероглифы корчатся на бумаге и плачут жирными слезами чернил, так что они размываются. Девочка не может прочитать их, и она не может вспомнить, что хотела написать.

Она смотрит на бумагу, безотлагательность бьется в унисон с ее сердцем, но память парит вне досягаемости. Что ей нужно было сказать мальчику?

Девочка наблюдает, как размытые буквы исчезают, и вскоре бумага становится чиста.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ДЖУБИЛИ

— КАПИТАН ЧЕЙЗ, ВЫ ОПОЗДАЛИ. — Командир Тауэрс свирепо смотрит на меня. Но мне все равно. У меня нет сил на извинения… даже на приветствие. Я слишком занята разглядыванием человека, стоящего по ту сторону стола. Он до сих пор носит кобуру с пистолетом на боку — слишком долго был солдатом, чтобы прилететь в такое место, как Эйвон безоружным, несмотря на то, что ушел в отставку. Он носит чистую и аккуратную гражданскую одежду, практичную и подходящую для ношения в грязи Эйвона — сапоги, брюки, соответствующая футболка — повседневная версия нашей униформы. С моими волосами, поспешно засунутыми под фуражку, и пуговицами, остро нуждающимися в полировке, я чувствую себя идиоткой.