Дочь княжеская. Книга 1 (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна (полная версия книги txt) 📗
— Гральнч, ты…
Он остановился так резко, что Хрийз едва не влетела в него. Чудом успела отшагнуть назад.
— Да, — ответил он на невысказанный вопрос. — Ты мне нравишься.
Откровенно. Прямо. И что теперь с этим делать?
— Гральнч…
— Что, скажешь, дурак? — насупился он. — Все меня за дурака держат, и ты тоже. Да, идиот… напугал тебя тогда, из-под воды. Но ведь за такие глупости не расстреливают?
Хрийз вспомнила пруд-бассейн, выход на поверность из подводной части города, оранжевую руку, высунувшуюся из-под бортика и схватившую за запястье, собственные испуг и злость… Нет, за это не расстреливают. По башке, может, и стоило бы тогда дать, но и только.
— Глупости, — решительно заявила девушка. — Я давно забыла уже.
— Правда?
Хорошая у него улыбка, добрая. И сам он незлой, в общем-то, парень. Ну, жаба оранжевая. Бывает. Хрийз вдруг с удивлением поняла, что перестала реагировать на моревичей с прежней нервностью. Притерпелась к ним. Привыкла. Люди как люди…
— Прости, Гральнч, — сказала она. — Ты — хороший парень, не хочу тебе врать. Я не могу…
— Почему? — тут же спросил он. — Ты свободна, насколько я знаю…
Как же всё оказалось сложно здесь! Насколько просто там, в родном мире, настолько же сложно — здесь. Там, дома, никаких проблем не было вообще. Христинка не считала себя раскрасавицей, но и дурнушкой не была, и знала об этом. Ребята общаться не отказывались, и Олег… Там, дома, был у неё Олег. О котором она вспоминала сейчас редко, с острой иголочкой вины и боли. Кольнёт, и отпустит.
— На мне же свет клином не сошёлся, — сказала Хрийз, припомнив одну из бабушкиных поговорок. — Вокруг много других девушек…
— А ты одна, — упрямо сказал Гральнч.
— Другой кто-то на уме есть? — понял он. — И кто же? Я его знаю?
— Гральнч, это уже слишком, не находишь? — тихо предупредила Хрийз.
— Вот так всегда, — сказал он, с досады рубанув воздух ладонью. — Красивая, умная, и — не моя…
— Прости…
Но не встречаться же с ним из жалости? Не будет добра. Бабушка говорила, жалость унижает. Был с нею разговор как-то, об отношениях и жизни. И она сказала именно это: жалость унижает. В любви — особенно.
Уличный туман тянул между ними прозрачные щупальца, разделяя незримой стеной. Не соприкоснуться, не подойти. Малое расстояние, всего два или три шага, но ведь не преодолеть…
— Пошли, — не глядя, буркнул Гральнч. — Опоздаем…
Позже, занимаясь очередной клумбой под не по-осеннему жарким солнцем, Хрийз говорила себе, что пора открыть глаза и розовые линзы из них вынуть. Их же видно, твердила она себе. Их сразу видно. Что сына мастера лШоти, что вот хоть Гральнча Нагурна. Если парень тобой интересуется, это видно сразу. Взяла злая досада: жабы оранжевые цепляются, а тот, ради кого босиком по углям пошла бы с радостью, мимо проходит, едва кивнув.
Надо честно признаться себе самой: нужна ты учителю Несмеяну ровно так же, как тебе Гральнч или лШоти-младший. Да, больно. А что делать? Ну, что? Насильно мил не будешь, права народная мудрость.
Хрийз выпрямилась, опёрлась на грабли, давая отдых спине. Отсюда, с этой площади, хорошо было видно море, набережную. Сторожевые корабли как раз покинули причал и торопились вдаль, к выходу из бухты. Может, ещё один раз заглянут в гости до ледостава, а может быть, и нет. Как им карта ляжет, военно-морская.
Надо уезжать отсюда, вдруг поняла девушка. Куда-нибудь. На учёбу в другой город, и чёрт с ним, со сроком отработки длиной в семидвешь. Невелик труд отработать. Главное, не видеть больше Несмеяна Некрасова, вообще. С глаз долой из сердца вон. Не нужна ему, ну и не надо. Как-нибудь переживу.
Смена тянулась как жёваная резина и наконец-то закончилась. Хрийз ставила машину в ангар и думала только о тёплом душе, и тёплом же, связанном самолично, пледе. Выкупаться и завернуться. А потом — спать, спать, спать, спать… Всё. Предел желаний.
Хрийз еле втащила себя в холл общежития. По сторонам не смотрела: одержимость тёплой кроватью овладела телом целиком и полностью. Поэтому, когда хлопнули по плечу и радостно гаркнули в ухо: 'Привет!', Хриз даже не поняла, что случилось. Обернулась, смотрела какое-то время, соображая, что ответить нахалу. И только потом вломилось осознание:
— Млада!
— Нет, жена императора собственной персоной!
— Ты что, вернулась в Службу Уборки? — сморозила Хрийз, не подумав.
Млада расхохоталась:
— С ума сошла?! Э-эй, проснись!
Она изменилась, Млада. Отпустила волосы, и они уже прикрыли уши. Крупные тугие кудряшки насыщенного синего оттенка очень ей шли. Как и костюм, жакет и длинная юбка, вишнёвого цвета, с голубой вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Впрочем, потёртые ножны с предплечья никуда не делись. Контраст с нарядной одеждой ещё тот, но Младу не смущало нисколько.
— Слушай, — Хрийз едва подавила широкий зевок, — я устала, мне надо душ принять… Сама посмотри, на кого я похожа.
— Да, конечно. Пошли к тебе. Пока будешь мыться, счейг заварю. Привезла тебе вкусняшек из дому… оценишь.
Млада накрыла стол, как раньше, когда они жили через стенку рядом. Прозрачный — так и просилось на язык 'чайничек', тогда как на деле нечто вроде графина, узкого и небьющегося, — заполняла тёмная жидкость правильного розового цвета. Обещаные вкусняшки по виду напоминали пахлаву, маленькие румяные треугольнички с воситительным запахом корицы, яблок и мёда…
Хрийз дёрнула с кровати плед, завернулась в него. Хорошо! Взяла в ладони горячую пиалочку, вдохнула счейговый запах — совсем хорошо! Млада смотрела и довольно улыбалась.
— Неплохо вяжешь, — сказала Млада, оценивая взглядом комнату.
Да, вязаных вещей прибавилось. Плед, чехол на стул, скатерть, полог на двери — чтоб не дуло, занавески. Главным образом от тоски зелёной, от того, что нечем было заполнить долгие, наполненные одиночеством, вечера.
— Ты по всем своим долгам расплатилась? — спросила Млада.
— Да, — ответила Хрийз, подбирая ноги под плед; мокрые волосы липли к спине.
— Вот и славно, — решительно сказала подруга. — Я за тобой приехала, собирайся. Поедешь к нам в Жемчужное Взморье, не передумала ещё?
— Конечно, поеду! — обрадовалась Хрийз. — Спрашиваешь ещё.
— Договорились!
В окно ухнуло непогодой. Коротко продребезжало стекло, принимая удар. Подруги невольно оглянулись, ожидая звона осколков. Но рама выдержала. Только подоконник рокотал, принимая на себя тяжёлый проливной дождь.
— Вовремя я со смены вернулась, — оценила непогоду Хрийз. — Слушай, может, у меня переночуешь? Чтобы тебе под дождём лишний раз не мокнуть…
Через пару дней, когда циклон ушёл в горы и ветер разорвал в клочья свинцовую пелену нагруженных дождём туч, Хрийз стояла на корме рейсового катера и смотрела на удаляющийся город. По крышам бежали вперемежку яркие и тёмные полосы: солнце то пряталось за облаками, то выглядывало вновь. Ветер закручивал волнам белопенные чубы. Служба Уборки уходила в прошлое, в амбарные схроны памяти, и Хрийз очень надеялась, что навсегда.
Новая жизнь пугала, и страх отдавался слабостью в коленках. Оказывается, уже привыкла и к общежитию и к размеренному режиму работы-отдыха и к граблям проклятым. Потеряла их, а новое — кто его знает, каким оно будет. Неприятное чувство.
Вчера купила короба — упаковать вещи. Вещей неожиданно оказалось много. В основном, своими руками связанные, конечно. Но были и приобретения — красивая шкатулка-сундучок для денег, второй сундучок, попроще, для украшений, комплект посуды, складное кресло, зимняя одежда, приобретённая про запас, обувь… Жила меньше года, а сколько накопилось всего! Аж на пять немаленьких коробов. Поговорка про 'переезд хуже пожара' обрела свой наглядный смысл: изначально купила два короба, потом понадобился ещё один — сбегала и купила ещё один, а потом оказалось, что надо бежать за четвёртым… Вместе с четвёртым купила сразу уж и пятый. Не прогадала, понадобился. Дурная голова ногам покоя не даёт. Ещё одна бабушкина поговорка, от которой защемило сердце.
