Невеста палача (СИ) - Дар Маргарита Вячеславовна (полные книги .txt) 📗
Дарина остановила палача, помотала головой, тихо сказала отцу:
— Прощаю тебе, батюшка, твою нелюбовь ко мне.
Круто развернувшись, она направилась к выходу, опустив голову, избегая недовольного взгляда Гордея.
— Постой! — оклик отца остановил ее, не поднимая головы, не оборачиваясь, она ждала. — Постой, Даринка, погорячился я, иди-ка, присядь за стол. — Обратился к Гордею, — дозволь с дочерью объясниться, ступай на двор, обожди.
Палач негодующе уставился на мужика, сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, но увидел умоляющий взгляд невесты и подчинился. Скрипнув от ярости зубами, он резко повернулся, направился к выходу, уже в дверях обернулся, пригрозил:
— Тронешь ее, шкуру спущу.
Дверь захлопнулась с грохотом и в комнате воцарилась мертвая тишина. Угрим собирался с мыслями. В дальнем углу комнаты стояло деревянное ведро с водой, он подошел к нему, зачерпнул горсть, шумно хлебнул с ладони, плеснул немного влаги в лицо. Движения тяжело давались ему, похмелье тому виной, медленно, по-медвежьи развернулся, добрался до скамейки, сел сам, позвал дочь.
— Присядь, потолкуем.
Дарина села.
— Говоришь, прощаешь мне грехи-то?
— Бог грехи прощает, — сказала Дарина, — я же прощаю твою нелюбовь ко мне.
— Что ж, благодарствуй, дочка! — в голосе Угрима не слышалось насмешки или фальши, он говорил от чистого сердца. — Я ведь и не надеялся, что ты когда-нибудь промолвишь мне эти словечки, поэтому не силился их заслужить. А столько поганости, сколько тебе пришлось вытерпеть от меня… Эх!
Мужик резко ударил себя по лбу, замычал, опустил локоть на стол и зарылся лицом в огромную мозолистую ладонь.
— Что ты, батюшка, — хрупкая девичья рука невесомо легла на отцовское плечо, — прошлого не воротишь, оставь.
— Ты пойми, Даринка, — не унимался Угрим, — я ж не спроста-то бесновался, злоба лютая душила, покоя не давала, а все от того, что ты мне не родная.
— Как? — словно громом пораженная, девушка не смогла сдержаться, руки затряслись, над верхней губой выступили капельки пота, лицо и грудь разукрасили алые пятна. Она ожидала услышать все что угодно, но это!
— Мать твоя, покойница, шла за меня, будучи на сносях от другого мужика.
— Нет, не может быть, — губы Дарины нервно подрагивали, она с трудом верила услышанному.
Принести дитя в подоле, как любили поговаривать в народе, незамужней бабе, на всю жизнь позора набраться. Как могла ее гордая, сильная, прекрасная мать допустить подобное? Но мысли о собственной судьбе, внезапно ворвавшиеся в воспоминания, заставили более трезво посмотреть на жестокую реальность.
— Верея жила в чертогах града, — говорил Угрим, — изредка бегала в лес по грибы, тогда-то я ее заприметил. Она мне сразу по нраву пришлась, тонкая, как березка, шустрая, да и краше девок, чем она, нигде не встречал. Да только подступиться к ней не решался, боялся, откажет, не переживу. Помимо меня были и другие, до красы ее охочие, один больно прыткий сыскался, варяг, соблазнил девку-то, а сам воеводить ушел, да так и не воротился обратно, многое передумали, и что вместе с дружиной на поле брани полег, закололи, али голова с плеч. А может и не нужна ему была-то, так, попортил девку и концы в воду. А Верея от варяга понесла, пузо расти стало, в граде зашептались, что, мол, девка-то гулящая, дитя в подоле принесла. Вот тогда-то я и решился, стал замуж звать, чтоб от позора уберечь, а она ни в какую, мол, люблю своего варяга, дождусь возвращения… Отпиралась долго, пока слух прошел, что весь полк полег, где и варяг ее был, да не просто был, а вел он полк тот, потому как княжеская кровь в жилах его текла. Только тогда-то и согласилась Верея пойти за меня, но с условием, что дитя, родившееся признаю за своего, чтобы позор на голову его не полег. Куда мне отказывать было… согласился, но простить так и не смог, что варяга того она любила больше. Ты росла, постоянно мозолила очи, как напоминание о варяге, о том, что Верея сердешные чувства по прежнему питает к покойнику сомнений у меня не было, и ненависть во мне вскипала все сильнее… а когда она померла, тебя стал ненавидеть еще пуще, люто. Думалось, что твоя во всем вина, от этого, я даже продал тебя палачу!!! Да, да, Даринка, продал, за гроши, так сильно мне хотелось избавиться от тебя!!! Но… понимаешь, Даринка, когда ты ушла, то понял, что неправ был, что зазря обижал, бранил, выгонял… зазря! Ведь ты и только ты, все, что у меня в жизни-то оставалось. Ох, стыдно-то как… стыдно…
Мозолистые грубые ладони закрыли бородатое лицо, Угрим издал стон, перешедший в хрип. Девушка глядела на него с жалостью, но в душе от выплывшей истины поднялась горечь, хотелось бежать, куда ноги понесут, не оглядываясь, сдержалась. Лишь теперь она поняла, лишь сейчас осознала, что двигало отцом, вызывало к ней жуткую неприязнь, но ни злобы, ни ярости не было, наступило осознание сути прожитых ушедших дней, наполненных пустыми надеждами.
— Не казнись, — тихо сказала Дарина, — я не держу в душе зла, и никогда не держала. Что было, то прошло.
Девушка поднялась со скамьи, чувствуя дрожь в коленях, не простившись, пошла на двор. Угрим не остановил ее, лишь мрачно, с болью глядел в след, исповедь не принесла облегчения, слишком поздно он понял совершенные ошибки, одиночество, вот его наказание, расплата за грехи.
Гордей дожидался невесту подле двухколесной телеги. Раздобыв немного сена, он протягивал пахучую траву к лошадиной морде, та хватала угощение мягкими губами, фыркала, жевала, прядала ушами от удовольствия. Дарина улыбнулась, как мало нужно животному для счастья, подошла ближе, потрепала сбившуюся в пряди гриву, маленькая ладошка легла на вытянутую морду, погладила.
— Скоро же вы управились, — пробурчал Гордей.
— Скоро, — эхом отозвалась девушка, — здесь боле нечего делать, едем.
Палач скрыл удивление, перечить, расспрашивать не стал, Дарина выглядела еще более подавленной, чем до встречи с отцом, зря привез ее сюда, только хуже сделал.
Обратный путь сопровождало гнетущее молчание, Гордей не мог выдавить ни слова, доехав до базара на городской площади, он вздохнул с облегчением. Солнце ощутимо припекало, решил поторопиться, взять необходимое и поскорее отправиться под тень крыши дома. Но не тут-то было. Люди, завидев Дарину, стали шушукать, тыкать пальцами, некоторые с опаской поглядывали в ее сторону.
— Глянь-ка, Авдотья, — донеслось до ушей палача, — не та ли это, что коня взмахом руки завалила?
— Вроде та, — ответ прозвучал с опаской, и еще тише, — ведьма.
— Да нет, — послышалось с другой стороны, — та посправнее была, кажись… эта больно тощая.
— Колдовство-то оно силы отнимает…
— Она это, помяните мое слово, чур, меня, чур…
Говорившая бабка перекрестилась, плюнула себе под ноги, скрылась в толпе. Гордей нахмурился, сказал так, чтоб услышала только невеста.
— Слышишь, Даринка, не про тебя ли молва в народе ходит?
— Какая молва? — девушка встрепенулась, обрывки фраз долетали до ее ушей, но погруженная в раздумья, не обращала внимания на нелепый базарный гомон, и лишь сейчас осознала их смысл.
Сердце ухнуло куда-то в пятки, действительно о ней судачили, и как узнали ее, всего один раз видели? Не думала, что случай так в души людям западет, что запомнится на долгое время.
— Едем, — попросила осипшим голосом, — дурно мне.
Палач окинул базар пристальным взглядом, девка явно скрывает что-то не доброе, но что толку допытываться, давать повод для больших пересудов. Хлестнул лошадь, та прибавила шаг, дома потолкует с невестой, не сознается по-хорошему, что ж, применит силу, надоело в няньках ходить, пора мужику характер показать.
Над замком Амбра Каструм нависли черные обрюзглые, налитые холодной влагой, грозовые тучи. Константин сидел в кресле перед разожженным камином библиотеки и потягивал из бокала коньяк. Брови его, сошедшиеся на переносице, давали понять, что он не в самом позитивном расположении духа.
