Черный Янгар - Демина Карина (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗

А когда открыла глаза, то…

…Стой, Аану!

Ты можешь пересечь эту границу. И догнать беглеца ничего не стоит.

Ударить.

Опрокинуть на белый снег.

И за горло схватить, сжать зубы. Твои клыки пробьют и кожу, и гортань. Хрустнет шея. Кровь польется – сладкая, вкусная. А потом, до того, как замрет его сердце, ты вскроешь когтями грудную клетку и попробуешь наконец, каково оно на вкус.

– Нет! – Я стряхнула наваждение, отступая в тень елей. Груженные снегом, они клонились, цеплялись друг за друга лапами, пытаясь устоять. И босые мои ступни обожгло холодом.

Нет больше красных сапожек на серебряном каблучке и рубахи, расшитой солнечными узорами. Платья… мягкой байковой шапочки…

…Меня-человека?

Я опустилась на снег, кутаясь в медвежью шкуру, и заплакала. Не от жалости к себе, но от страха: сегодня я едва не нарушила условие.

Еще немного – и…

Слезы застывали на щеках.

А я снова теряла способность ощущать холод. И съеденная каша комом застыла в желудке. Она не в силах была утолить иного голода, который вернулся ко мне.

Ночью я вновь видела сон.

Я лежала на груди Янгара, вслушиваясь в голос его сердца, которое не желало оставаться запертым. И, обнимая мужа, мечтала о том, чтобы он умер.

Перед рассветом сон отступил, а меня охватила странная тревога, словно мое потаенное желание было услышано и вот-вот исполнится. Но разве возможно подобное?

Не знаю.

Рассвет был алым, будто на небо плеснули крови. А в условленный день Янгар не вернулся. И на следующий тоже. Я продолжала ждать. Вот только рассветы по-прежнему были красны.

Глава 34

Подвалы

Вывернутые руки уже не ощущались, а вот спина горела, и каждый вдох давался с боем. Воздух был душным, спертым. Марево колыхалось над раскаленными углями, и пот выедал глаза.

– Жив еще? – Могучая рука Ину вцепилась в волосы, дернула, выворачивая шею. И Янгар стиснул зубы, подавляя стон. – Жив, змееныш… крепкий. – Ину плеснул воды в лицо. – Ну и надо было тебе со мною воевать?

В его голосе больше не было гнева, лишь мрачное удовлетворение. Тридуба поднес к губам чашку и позволил напиться.

– И гордости поубавилось…

Сам бы он отказался принять воду из рук врага.

И зря. Главное – выжить. А там уже Янгар сочтется.

– Глазищами не сверкай! – Тридуба хлопнул по щеке, вроде бы легонько, но подзажившие губы лопнули, наполняя рот сладковатой кровью. – Сам виноват.

– Ты… – Говорить было сложнее, чем дышать. Ребра натянули кожу, еще немного – и треснут швы старых шрамов, сползет шкура, не дождавшись палача. – Ты… сжег мой дом.

– Было такое, – согласился Ерхо Ину.

– Дважды.

Воцарилось молчание. Слышно было, как гудит пламя в камине, широком, на всю стену. И похрустывают, рассыпаясь, угли. Железо поет, готовое боль причинить.

– И такое было. Признаю. – Тридуба отошел к столу, накрытому алой скатертью.

Стояли на нем чеканные кубки. И блюда с жареными куропатками, копчеными угрями, паштетом, ломтями темно-желтого сыра. Возвышался в центре кувшин с высоким горлом.

– Виниться не стану. – Хлопнула плеть по краю стола, и зазвенели кубки. – Но я рад, что ты не издох. Глядишь, и выйдет договориться… Где Печать?

Янгар промолчал.

– Опять запираешься? Ну это ненадолго. Спрашивать-то по-всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.

Спросит.

Смерть не будет легкой, но Янгар не боится смерти. Вот только маленькая его медведица зря будет ждать. Решит, верно, что Янгар вновь ее бросил…

– Ну?

Плеть Ину обожгла кожу.

– Ты… предатель… – Янгар заговорил не от боли, но потому, что должен был сказать, пока еще может. – Мой отец… тебе верил. Помнишь Сеппу Уто?

Помнит. И не отворачивается, пряча тени в глазах, но прямо глядит, с улыбкой.

– Ты его убил?

– Я.

– За что? – Янгар смежил веки, позволяя себе глубокий выдох. Пальцы впились в скользкую веревку. Натянулись жгуты мышц, поднимая тяжелое тело. Вдох.

И медленный выдох. Ребра сжимаются, еще немного, и треснут, осколками раздирая легкие.

– Змееныш! – Тридуба налил вина, но пить не стал, плеснул на огонь. И зашипели алые угли. – Ты на него не похож! Глаза только, но мало ли черноглазых? А ты умер давно.

Ерхо Ину, разломив куропатку, медленно выбирал косточки, выкладывая на край чеканного блюда. Желтый жир полз по пальцам, и Тридуба пальцы облизывал, причмокивая. Черная его борода лоснилась, а щеки были красны.

– Но выходит, что не умер, приполз назад. Чего ж тебе тихо-то не сиделось? – Ину подхватил с блюда горсть моченой клюквы и, забросив в рот, зажмурился. – Кислая… хочешь? Да нет, тебе не положено.

– За что? – повторил Янгар вопрос.

– А какая разница-то? За то, что нагл был не в меру. Или за то, что думал, будто ему позволено больше, чем мне. Или за то, что силой вашей пользовался безоглядно. Земли мои забрал. Жилы золотые увел. Да и мало ли за что? Змееныш, было бы желание, а повод найдется.

Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо он расстегнул пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.

Взвесил в ладони.

– Говори, – приказал.

– Не могу. – Янгар попытался приподняться для нового вдоха. – Не помню. Мал был.

– Врешь.

Пояс отправился на стол. И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти. Ему в радость упрямство Янгара.

Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.

– Глупец. – Жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. – Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.

– Спускай.

До него уже спускали…

– Больно будет. – Тридуба взялся за любимую плеть.

– Потерплю.

Терпел.

Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятиях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте: ни одной не достанется Ерхо Ину. Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.

– В них столько дыма, – жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.

– Выветрится. – Янгар ловил эти руки, а они не давались.

И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.

– Не спеши, еще срок не вышел, – просила она.

Его маленькая медведица? Почему она не желает показаться?

– Видишь? – возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце, и сам он наполнялся ярким, горячим светом. – Теперь лето со мной.

– Глупый…

Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он снова ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.

Тридуба это злило.

– Где? – Вопрос всегда один и тот же.

– Не… не з-знаю. – Его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.

И в кровавом тумане плавится разум.

Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка ему тоже больно.