Девушка без сердца (СИ) - Брейн Даниэль (первая книга txt) 📗

Я не удержалась от смешка.

— Брент, вы вообще себя слышите? Вам было плевать, что человек избивал жену?

Временами мне казалось, что общее мнение о Бренте не соответствует истине. Да, он невоспитан, он хам, зануда и нарочно игнорирует все правила поведения, принятые в нашем обществе. Он высокомерен, заносчив, он шовинист и бравирует этим. Но если с ним найти общий язык — все уходит, словно это у него показное, нечто вроде защитной реакции. А временами, вот как сейчас, я начинала думать, что это я слишком плохо знакома с ним, а все остальные, напротив, чересчур хорошо, и никто не обманывается его редкими искренними улыбками. Да и насколько уж искренними, откуда мне знать, где Брент настоящий?

— Капитан, ревность — это то, что неподконтрольно, — снисходительно пояснил Брент. — Это чувство, как холодно или жарко. С этим невозможно справиться. Ревность — необходимая часть любви. Вы же не будете утверждать, что на солнцепеке вам холодно, а в ледяной ванне — жарко?

Я вздохнула. Когда я только получила диплом, любила рассказывать, как оно обстоит все на самом деле, но за столько лет меня это утомило, к тому же редко, но бывало, что мнение науки люди просто не слышали. Брент, как я была уверена, из таких упертых.

— Ревность рассматривается как стремление сохранить значимое для себя благо посредством противоправного действия, — процитировала я. — Первые проявления ревности могут начаться в семье, когда дети считают, что не получают от родителей равноценного внимания. В школе, если соревновательный дух в классе поддерживается неправильно. Поэтому существует масса курсов для родителей, даже в магнете их тьма, они официальные, лицензированные государственными службами, и это я не говорю о том, как готовят учителей и педагогов. В любом случае ревность — реакция приобретенная, у ваших примеров с жарой и холодом совсем другая природа…

Я наблюдала за Брентом. Он скучал и выражал это демонстративно: положил ногу на ногу и нетерпеливо ей покачивал.

— В том, чтобы сохранить любимого человека, преступления нет, — отрезал Брент. — Скажу больше — нет ревности, и так ли тогда важен тот, кто рядом? Если нет разницы, останется он или уйдет?

Я пожала плечами. У человека всегда есть свобода выбора, но нам сейчас ревность была не важна. Из ревности не убивают, тщательно готовясь, это уже патология, а ее у Томаса доктор Меган не нашла. Но я сама случайно толкнула Брента не туда, надо было возвращать его к теме.

— Так вам все равно, почему он убил жену, или нет? — спросила я. — Вы уж определитесь.

— В этом деле мне было все равно, — пробормотал Брент. — Потому что результаты экспертизы шансов уже не давали. — Своевременное замечание. — Неважно. С Меган мы сцепились из-за свидетеля. Она считала, что он ненормальный и что его показания нельзя принимать во внимание.

Доктор Меган говорила мне то же самое. И теми же словами, но мне было ясно как день, что Брент вкладывает в них абсолютно иной смысл.

— Показания психически нездоровых людей Суд действительно не учитывает, — примирительно сказала я. — Они не в состоянии объективно оценивать реальность.

— Он объективно ее оценивал, — Брент даже оскалился — неужели я попала по какому-то его больному месту? — Этот свидетель утверждал, что подсудимый жену никогда не бил. И я считал, что он прав.

«А как же снятые экспертами побои», — хотела съязвить я, но сдержалась. Брент был настроен на откровенность, не стоило его сбивать.

— Он неоднократно слышал точку зрения подсудимого, — объяснил Брент уже немного спокойнее. — Да, он наблюдал регулярно их стычки, но принимал, что они — результат провокации. Например, среди его показаний было такое: подсудимый затаскивал жену в лифт со словами «ты не пойдешь туда строить глазки и чтобы тебя лапали все кому не лень» — речь шла о танцах… Да, иногда подсудимый прикладывал силу, но как иначе, если жена сопротивлялась?

Это было профессионально любопытно, то, что мне рассказывал Брент. Не оправдывая конкретное деяние, он отрицал избиения и рукоприкладство, что согласно законодательству было разными преступлениями. Точнее, он… не считал их преступлениями?

Он же сотрудник полиции — как и я, проскочило у меня в голове, как такое возможно?

Я жалела, что у меня недостаточно знаний в психиатрии.

— Меган не понимала, не хотела понимать, что свидетель не то чтобы оправдывал подсудимого, он его понимал. Вы, кажется, не понимаете, — упрекнул меня Брент с какой-то подозрительной грустью. — Женщине сложно понять мужчину в этом вопросе. В этом нет вашей вины.

— Да почему? — опять вырвалось у меня, и бить себя по губам было поздно. Слово обратно не запихнешь. — Вас беспокоил не человек, которого вы отправили на скамью подсудимых, а вообще какой-то… свидетель. Признали, что его показания как психически нездорового нельзя принимать в интересах процесса, и что? Дело ведь не отправили на доследование?

«Он не был в состоянии оценить то, что подсудимый жену избивает, потому что слышал от мужа совсем другие обоснования. “Ты мне испортила всю жизнь” и тому подобное», — вспомнила я слова доктора Меган. А я в ответ предположила, что сосед воспринимал это как заслуженное наказание.

— Вы, похоже, уверены, что это обычная человеческая реакция на оскорбление. То есть на измену жены, — процитировала я теперь слова доктора Меган, но Брент об этом знать не мог, а значит, заключение доктора медицины могло сойти за мое собственное. — Своего рода эмпатия, которую вы считали нормальной, но которая не понравилась доктору Меган как врачу-психиатру.

Что мне это давало? Руперт тогда правильно перевел мои догадки: Брент случайно наткнулся на верный мотив и сам того не понял. Именно поэтому я сидела здесь напротив раздраженного Брента, а не разыскивала концы в Академии.

Так какой мотив был правильным? Все тот же — провокация? Таллия как-то спровоцировала Томаса, и эта провокация так сильно его задела, что он долгое время упорно, ни на шаг не отступая от поставленной цели, готовил ее убийство.

— Что-то вроде того, — устало кивнул наконец Брент. — Мы с ней расстались врагами.

Это не имело значения. Нужно было заставить Брента высказать версию, пусть хоть как, криво, непонятно, пусть мне пришлось бы выворачивать наизнанку собственную логику, чтобы эта версия объясняла мотивы убийства Таллии Кэролайн.

— Но если мы уже отбросили ревность, выяснили, что не любовник, не аборт, не измена, что тогда? — спросила я, вложив в голос всю отпущенную мне природой беспомощность. Моя реплика должна была прозвучать беззащитно и просяще, чтобы Брент почувствовал, как мне нужна его сильная крепкая рука и беспощадный острый ум.

«Древняя драма», — мысленно я закатила глаза. К тому же еще и глупая.

 — Ревность — страх, — продолжала я. — Страх потери. — Комиссар был прав, еще бы, с его опытом. — Ваш подсудимый боялся потерять любимую жену. Все равно потерял, но ему так, наверное, было легче? Ее просто не стало, а у него исчез страх, что она останется жива, но не будет с ним. — Снова что-то очень острое зацепило меня изнутри и пропало. — Так чего боялся Томас? Вы сказали, что знаете.

— Совершенно точно могу утверждать, что его страх был связан с женой, — очень серьезно произнес Брент. — И от этого страха он нашел в себе силы избавиться. Не как тот несдержанный бедолага, который, если бы не случай, продолжал бы мучиться сам и мучить свою жену. Томас мучиться не хотел…

— Он действовал и выжидал.

— Он знал, что только так избавится от этого страха.

— Какого? — напирала я. — Брент, какой страх это был, назовите его?

Я видела, что он знает. И, возможно, доктор Меган была права — он не решался это озвучить, понимая, что повторится история с тем свидетелем. Его неправильно поймут. Поднимут на смех. Или Брент сам не мог подобрать верные слова.

— Страх, что он — не мужчина.

Глава сорок первая

— Э-э, — растерянно протянула я. — Брент, секс у них был регулярный…