Страж ее сердца (СИ) - Штерн Оливия (прочитать книгу .txt) 📗
Кресс поперхнулся воздухом и ретировался так быстро, как мог. А Мариус остался один на один с папкой из желтого картона.
Он несколько запоздало пожалел о том, что не перекусил дома (но дома Марго почему-то разобиделась и обедать не позвала) и что не потребовал кофе в кабинет. Ерунда. Поужинает, как вернется. Сейчас интересовало дело семьи Ритц, и Мариус углубился в чтение.
Дело состояло из пары тонких листков, испещренных каллиграфически выведенными буквами. Пробежавшись глазами по сухим официальным фразам, Мариус понял две вещи: во-первых, Алайна Ритц была приемной в этой семье, во-вторых — семья была далеко не бедной, занимались переплетом книг, и… все имущество волшебным образом испарилось, когда супруги Ритц отправились с детьми на пикник в сторону Пелены и там погибли. Их растерзанные тела потом были найдены на лужайке, рядом же была раскидана снедь, скатерть, салфеточки. И труп крагха. В тот самый миг, когда Тиберик отошел к ручью, на людей напал крагх, и тогда же в приемной Алайне всколыхнулось проклятие двуликости. Она не успела спасти приемных родителей, но чудом умудрилась выпотрошить крагха. Вернулась в Роутон с Тибериком, сама пришла в Надзор, "где ей была поставлена печать второго уровня, выполненная приором Роутона лично". А потом… дело закрыли. И ни слова о том, почему Тиберик, законный наследник, остался без имущества.
Мариус нервно кусал губу.
Происходило в Роутоне что-то неприятное, грязное.
Он встал из-за стола, выглянул в коридор и рявкнул во всю силу легких:
— Кресс. Кресс, а ну ко мне.
Дальше было еще интереснее.
Мариус постучал ногтями по картонной папке, глядя в узкие темные глаза заведующего архивом.
— Скажите-ка мне, Кресс, куда делось имущество приемных родителей Алайны Ритц?
— Она оказалась двуликой, — пропыхтел мужчина, — по закону она наследовала имущество родителей, и в то же время имущество двуликих отходит Святому Надзору.
— Да вы что? Не знал, не знал.
Знал, на самом деле, только вот… здесь иной случай.
— Это приор Эймс так говорил.
— Алайна Ритц не была единственной наследницей, ее младший брат мог наследовать родительский дом. Куда они делись потом, эти дети?
Кресс пожал плечами.
— Я не знаю, приор. Возможно, девка пошла работать в бордель. Помнится, ей печать влепили на пол-рожи. Куда ей в таком виде? Только туда, где на лицо никто и смотреть не будет.
— А мальчик?
— А мальчик… возможно, умер. Дети, знаете ли, мрут как мухи.
Мариус скрипнул зубами и глянул на Кресса так зло, что тот съежился и качнулся всем телом назад.
— Имущество семьи Ритц действительно перешло Надзору? Отвечайте, Кресс. Только правду. И — все, что знаете.
— Приор все загреб. И потом дом перепродал кому-то, я не знаю, кому.
— Служитель Святого Надзора нагрел руки на этом деле, м?
Кресс пожал плечами.
— Да бросьте, приор… Можно подумать, столичные так не делают… Девка могла унаследовать все имущество, но она оказалась двуликой. Мальчишку списали со счетов. Ну а имущество двуликих, всем известно…
— Пошел вон, — прошипел Мариус, — пошел вон, иначе я тебя сейчас по стене размажу.
Кресс дернулся, посмотрел обиженно.
— Да за что, приор? Можно подумать, это я руки нагрел…
— Это — Святой Надзор, придурок, — Мариус рявкнул во всю силу легких, — и если я хоть раз… еще услышу о подобном, все отправитесь на виселицу. Все, до единого.
Когда хлопнула дверь, Мариус уронил лицо в ладони. Роутон, его Роутон, оказался на диво грязным местом. И покойный ныне приор вытворял здесь то, что совершенно не подобает служителю Надзора. Встреча с действительностью оказалась куда менее приятной, чем ожидал. Хорошо еще, что мальчишку привел домой, н-да.
ГЛАВА 2. Алайна Ритц
Ее, не церемонясь, снова швырнули на каменный пол. Алька не успела сгруппироваться, ударилась коленями и локтями, слезы так и брызнули.
— Посиди тут до вечера, — прозвучал сиплый голос, — да не нагадь. Мыть потом за тобой.
— Иди к крагхам, — огрызнулась устало, — помоешь.
Хорошо, что тюремщик уже запирал снаружи дверь, иначе наверняка бы захотел вернуться и объяснить неудачливой воровке, что стоит, а чего не стоит говорить.
Всхлипывая, Алька отползла в угол, привалилась спиной к стене и застыла, стиснув руками голову. Лоб и щеки пылали, треклятая печать Надзора по-прежнему ввинчивалась обжигающе-горячими корешками под череп, но уже не так, как в том доме. Там ей вообще казалось, что умирает, и нет спасения ни ей, ни братику. Впрочем, его и так не было.
"Чтоб тебя крагхи сожрали, — подумала с внезапной ненавистью Алька о том мужике, который так ловко ее стреножил и отволок к судье Бриссу.
Конечно же, при ее везучести, она попала в дом к стражу Надзора. То-то ее так и проняло. То-то он ее чуть не пришиб. Алька почти кожей ощущала исходящую от него ненависть, яркую, пламенеющую. А как он ей на шею наступил? Чуть не сломал, козлина… ну и теперь… А что — теперь? Ей отрубят руки. Алька была готова поклясться, что это именно этот, Страж, позаботился о наказании. Обычно пойманным с поличным ворам всыпали розг. Если ловили повторно — то да, рубили руку. Но не две.
"Чтоб тебя крагхи сожрали", — повторила она шепотом и облизнула растрескавшиеся губы.
Ну это ж надо быть такой сволочью?
Тем более, что на момент поимки у Альки при себе не было ни одной краденой вещички.
Голова по-прежнему болела. Дергало горячо и надоедливо со стороны печати и дальше, за глазом, до затылка. Алька прислонилась больной стороной к холодным камням, надеясь, что полегчает. Надо было думать — причем быстро — как спасти Тиба. Она ведь обещала маме и папе, что будет заботиться, ежели что случится. И вот, случилось.
Наверное, сам небесный Пастырь вмешался, отправив Тиберика и Альку к ручью в тот солнечный осенний денек. И, верно, тот же пастырь позаботился о том, чтобы Тиберик увлеченно играл с пойманным лягушонком, пока Алька решила сходить за хлебом и ветчиной.
Увиденное отпечаталось в памяти, словно полотно безумного художника. Мама и папа лежали на траве, изломанные, страшно-бледные и одновременно вымазанные в земле и крови. Кровь была повсюду, на одежде, на траве, на смятой скатерти. Алька успела заглянуть в неподвижные глаза мамы и, казалось, медленно каменела и умирала сама. А потом откуда-то сверху, из древесной кроны вывалилось нечто. Он был похож на человека, очень похож. Только за спиной — огромные крылья, и вместо волос перья, и эти перья обрамляют перекошенное в ярости лицо. Глаза кровью налитые и соверенно безумные. В тот миг она даже не поняла, что существо было в одежде, видела только коричневые перья на предплечьях, слипшиеся от пролитой крови.
Существо смотрело на Альку, крылья подрагивали за спиной, и ветер шевелил перышки на голове. А потом тварь указала на Альку страшным когтистым пальцем и прохрипела:
— Ты. Идешь за мной. Пора возвращаться.
Она так и не поняла, что с ней случилось. Мир словно подернулся серой хмарью, тело странно изогнулось, хрустнуло внутри. Звук был такой, как будто кухарка тяжелым ножом рубила куриную тушку. Алька посмотрела на свои руки — сквозь бледную кожу просвечивал ряд ярко-синих перышек, по всему предплечью. А вместо аккуратно постриженных ногтей — жуткие черные когти, загнутые, острые, как у ястреба.
И тогда… заверещав, она вдруг прыгнула на убийцу родителей.
А он то ли не успел, то ли не смог защититься. Это было странно, он ведь был большим и сильным… А она его выпотрошила без особых усилий. Тогда хотелось убивать. Не важно, как… За маму и папу.
…Она сипло рассмеялась и посмотрела на свои руки. Бледные и худые, с обломанными ногтями. И кожа вот содрана на запястьях, браслеты наручников как будто специально с заусенцами.
Скоро, очень скоро у нее и таких рук не будет. И тогда останется просто умереть, потому что никому не нужна безрукая.
