Серые земли-2 (СИ) - Демина Карина (читать книги онлайн без .TXT) 📗

В конце?то концов, ежели вдруг и ошибается пан Вильчевский, то разберуться.

Небось, в особом отделе не дураки сидят.

— Доброго дня, — раздалось вдруг сзади, и пан Вильчевский подскочил, обернулся. Дрожащее сердце ухнуло в пятки.

Гавриил стоял близехонько, едва ли не в шею дышал.

А может и дышал, иначе отчего вдруг шея эта засвербела так, выразительно.

— Д — доброе, — ответил пан Вильчевский и улыбнулся.

Кривовато.

Вспомнилось, что левый верхний клык пожелтел и уж три дня как ныл погано, намекая, что без визиту к медикусу не обойтись. А стоить оный визит будет немалых денег.

Гавриил улыбался широко, во все зубы. И зубы эти были крепки с виду, белы, чем вновь вызвали приступ раздражения. Вот отчего так? Одним от рождения все, что костюмчики полосатые, что зубы ровные, а другие над каждым меднем чахнут…

— А что это вы делаете? — поинтересовался Гавриил, подвигаясь ближе.

От хозяина пансиона сладко пахло свежим мясом и еще, кажется, балычком. До последнего пан Вильчевский был великим охотником, и порой позволял себе самую малость, нарезая балык тонюсенькими полупрозрачными ломтиками. И каждый не жевал — рассасывал, наслаждаясь солоноватым его вкусом.

Балык он запивал настойкою боярышника, зело полезной для сердечной мышцы и нервов.

Нервы же в последние дни совершенно поистрепались.

— П — пишу…

Гавриил потянул носом и вкрадчиво так, явно намекая, что известно ему если не все, то многое, поинтересовался:

— А что это вы пишете?

— П — письмо, — пан Вильчевский поспешно убрал лист в верхний ящик стола и нахмурился. — Что вам нужно?

Нужны Гавриилу были ключи от нумера пана Зусека, однако он здраво рассудил, что к подобное просьбе хозяин пансиона отнесется без должного понимания.

Ключи точно не даст.

И пану Зусеку вполне способен будет об этакой просьбе доложить, что Гавриилу было вовсе без надобности. Несколько дней он приглядывался к пану Вильчевскому, раздумывая, как надлежит поступить, и ныне почти решился.

Правда, до этого дня Гавриилу не случалось подкупать людей, а потому он немного волновался. И волнение сказывалось на голосе, который делался низким, осипшим, будто бы у Гавриила горло болело.

Он обошел конторку, к величайшему ужасу пана Вильчевского, который вдруг осознал, что любопытство его может обернуться печально.

Убьет.

Свидетелей ненужных завсегда убивают.

Он глядел на Гавриила, думая лишь о том, что слишком долго тянул с доносом… сразу надо было… тот же, оглядевшись — холл пансиона был отвратительно пуст — придвинулся ближе. А пан Вильчевский осознал, что не сумеет издать ни звука.

И сбежать ему не позволят.

Гавриил же наклонился к самому уху хозяина пансиона, и ухо это, оттопыренное, розоватое с рыжими волосками по краю, дернулось.

Пан Вильчевский закрыл глаза, готовый героически погибнуть во имя родины. А Гавриил выдохнул в самое ухо, которое от этакой вольности вновь дернулось, и поинтересовался:

— Хотите денег?

— Сколько? — спросил пан Вильчевский, прежде, чем осознал, что убивать его не станут.

Не сейчас.

Если б стали, то, небось, денег не предлагали бы.

— Двести злотней, — вначале Гавриил собирался предложить сто, но подумал, что по столичным меркам это ничтожно мало. Столица и вовсе оказалась дорогою, не настолько, конечно, чтоб причинить сколь бы то ни было значительный ущерб Гаврииловым капиталам, но все же…

— Двести? — пан Вильчевский вновь прикрыл глаза.

В нем умирал патриот.

Умирал в муках, ослепленный золотом, оглушенный самим видом полновесных чеканных монет с королевским профилем. Монеты сии, в башни составленные, нашептывали пану Вильчевскому, что подозрения его, быть может, вовсе пусты… и в особом отделе к ним навряд ли отнесутся с вниманием… им хватает доносов… а паренек необычный… и что с того?

— Двести, — он облизал пересохшие губы и, шалея от собственной смелости, сказал. — Триста.

— Триста, — покорно согласился Гавриил и уточнил. — Это останется между нами.

Конечно.

Пан Вильчевский был не столь глуп, чтобы кому бы то ни было рассказывать об этакой, сомнительного свойства, сделке. Во глубине души он подозревал, что в том же особом отделе, куда намеревался направить результат эпистолярных своих экзерсисов, к факту продажи интересов родины по сходной цене отнесутся без должного понимания.

Совесть застонала.

А Гавриил, будто бы услышав этот стон, выложил на конторку злотень. Новенький блестящий злотень, вид которого парализовал пана Вильчевского. К первому злотню добавился второй. И третий… и на втором десятке совесть успокоилась, решив, что ничего?то такого, интересного, пан Вильчевский знать не знает. Навряд ли Хольму интересно, по чем ныне старье по весу берут или где в Познаньске самое дешевое мясо, или иные какие вещи, которые пан Вильчевский для себя полагал важными.

— Это аванс.

Пан Вильчевский кивнул, не смея отвести взгляд от золотых башенок, которые прямо?таки просились в заботливые руки понимающего человека. Небось, в оных руках им было бы лучше.

А Гавриил вытер вспотевшие ладони о брюки и шепотом продолжил:

— Конечно, он ни о чем знать не должен.

При сих словах Гавриил поднял очи, воззарившись на строгое лицо государя. И пан Вильчевский, которому это лицо было знакомо до распоследней трещинки — а трещины появились уже на второй год государевой жизни, хотя ж было обещано, что лаком портрета покрыта качественным — вновь ощутил укол совести. Непатриотично это, деньгу от Хольма брать.

Но король был строг и молчалив.

А пан Вильчевский, с совестью совладавши — во второй раз сие получилось проще — кивнул: само собой, король о сделке, которую заключил пан Вильчевский, не узнает. Небось, у особы столь высокого положения и собственных дел имеется превеликое множество. Тут порой с пансионом не знаешь, как управиться, а королевство Познаньское не в пример пансиона больше.

— Вы просто выйдете… прогуляетесь… скажем, на часок… а после вернетесь, — Гавриил почти успокоился. Надо же, нелегкое это дело, противоправные действия совершать. Хотя, ежели по правде, то пока еще он ничего не совершил, лишь проявил преступные намерения, войдя в сговор с третьим лицом. Надо сказать, лицом донельзя бледным.

И глаз у него дергался, левый.

Пан Вильчевский убрал в ящик стола перья и чернильницу, ящик сей запер на ключ, а ключ убрал в кошель. Кошель же, пошитый из заговоренной кожи — в Познаньске охотников за чужим добром тьма тьмущая, оттого и пришлось войти в разорение, выложивши ведьмаку два десятка злотней — убрал за пояс.

Шляпу взял.

И тросточку, только потом, выйдя из пансиона, сообразил, что тросточка — Гавриилова.

Он отошел до парку и, присев на лавочку, принялся считать голубей. Птиц же в парке имелось превеликое множество, были они толсты, ленивы и наглы. Безо всякого страху подходили к лавочками, едва ли не терлись о ноги отдыхающих, курлыкали, выпрашивая хлеб.

— Кыш пошел, — пан Вильчевский пнул особо наглого голубя, который подобрался к самым ногам. И голову вытянул, уставился на ботинки.

А пан Вильчевский и без голубя знает, что ботинки эти стары, не один год сменяли… еще в те времена купленые, когда маменька, мир душе ея, жива была. Но ничего. Целые. А что вид утратили, то…

Голубь заворковал, кланяясь.

Любезный, как…

Мысли вновь повернули к шпиону.

И к злотням.

Сотня авансу…

И двести после… заплатит ли? Беспокойство заставило пана Вильчевского вскочить. И вновь сесть, вцепившись в трость. Заплатит. Ежели нет, то… то найдется, чем пригрозить.

— О, какая неожиданная встреча, — голос раздался сзади, вызывая в голове пана Вильчевского острейший приступ мигрени. — Не стоит оборачиваться… и что вы тут делаете?

— Сижу, — признался пан Вильчевский, понимая, что не смеет этому голосу противиться. И что исполнит все, чего бы он ни пожелал.

Даже деньги отдаст.