Одинокий некромант желает познакомиться (СИ) - Демина Карина (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗
— Почему вы молчали… или нет, если бы вы молчали, может, его и вышло бы остановить раньше. Но нет! Вы… матушка, ты… Аксинья, Слава… вы, как одна, твердили, что я лгу. Что я обижен на отца, поэтому и выдумываю несусветное. Вы выставляли меня даже не лжецом, а…
Боль заставила замолчать.
Острая игла в груди, которую, как ему казалось, Глеб давно извлек. Ан нет, сидит, никуда не делась.
— Ладно, в первый раз я подумал, что вы боитесь. Матушка за вас, а вы за себя. Я пытался убедить, но… сложно поверить, когда с проверкой приезжает старый приятель проверяемого, верно?
…от того первого раза остался привкус соли, которой его накормили, после заперев. Жажда — отличное наказание для глупого мальчишки.
— Я тогда едва не умер.
— Но не остановился.
…год… год, за который Глеб успел так далеко войти во тьму, что порой сам себе казался частью ее. А еще ему удалось дотянуться… тогда он почти поверил, что выйдет.
У отца ведь не только друзья имелись.
Кто же знал, что и врагам нужен повод. Веский повод. Куда более веский, чем слова капризного мальчишки, продолжающего уверять, будто бы родной отец способен…
— И вы снова промолчали… и в третий раз, когда… не важно. Почему, Наталья? Почему вы…
— Потому, что любили.
— Кого?
— Его, — Наталья коснулась щеки, смахнув невидимую слезу. — Мне жаль… мы пытались объяснить, но ты не готов был слушать. Не готов был принять. Он… теперь я понимаю, каким чудовищем он был, но там и тогда… он умел подобрать нужные слова… убедить… я была его девочкой. Драгоценной маленькой девочкой, которую он и только он умел любить правильно…
Боль расползалась.
Наверное, если здесь и сейчас Глеба разобьет приступ, то все для него закончится. Или в кабинете, или в тихой монастырской больнице, закрытой для людей посторонних.
О нет, ему обеспечат уход.
И за душу помолятся. Здесь весьма охотно молятся за душу. Что до тела, то кому оно надо, такое слабое?
— Он никогда не насиловал. Он убеждал. Мы были не жертвами, мы были его женами.
— Что?
— Перед тьмой… мне было десять, когда он надел кольцо…
— Я не помню, чтобы…
— Конечно, нет, глупенький. Ты… ты был его наследником, но и только. Если бы ты показал больше усердия, если бы занимался тем, чем следовало, а не тем, что тебя не касалось, мы бы все… и да, Глеб, я была счастлива! Там, тогда…
— А мать…
— Она состарилась. Ей следовало бы уйти.
— Куда?!
— Какая разница? Он бы отпустил. Он предлагал ей приданое для монастыря. А если она осталась… если мешалась со своей обывательской моралью, то… — Наталья провела по лицу ладонями, стирая уродливую маску. — Я… не могу вспоминать о том времени. Разумом я понимаю, что она была права, что ты был прав, но… отказаться от той любви… никто никогда не любил меня столь сильно.
— Потому что ты никому больше не дала шанса.
— Думаешь? Я… не только я… потом и Ксинья. Мы помогали сестрам войти в круг. Мы учили их… наставляли… готовили принять свою судьбу.
Глеб потер грудь, боль не уходила. А сердце не спешило остановиться.
— Это ли не высшая степень единства? А ты… ты требовал предать семью. Мы знали, что другие не поймут, что… если кто-то узнает, то нас разлучат. И мы просто не могли допустить этого.
— Все?
— Что? — Наталья запнулась. — Тебе дурно?
— Сама как думаешь?
— Для темного ты чересчур впечатлителен.
— То, что ты говоришь… остальные тоже так считали?
— Остальные?
— Младшие. Слава и… другие… они тоже были счастливы? Любили?
Она смотрела долго, и тишина тянулась, мучительная, выматывающая душу. Обещающая, что, когда этой души вовсе не останется, Глеба ждет покой.
— Понятия не имею. Им было велено молчать. Для их же блага.
Глеб закрыл глаза.
Время.
Оно шло и шло. Ему обещали, что станет легче, но не становилось.
— Ты хотел правды? — голос Натальи звучал рядом. — Что ж… я ушла в монастырь, потому что не желала себе другого мужа. Я не знаю, в чем провинилась, что он оставил меня. Забрал всех с собой, а меня оставил. Знаешь, что я чувствовала, когда его не стало? Нет, не облегчение… это было горе.
Невозможно.
Не бывает такого. Не… Глеб ведь помнит. Или, получается, что у каждого память своя? И прошлое тоже свое?
— Я хотела… я думала уйти следом. День изо дня я представляла. Искала способ. И будь я посмелее, я бы решилась. Но мне никогда не доставало силы воли. А ты утешал, говорил, что теперь все будет хорошо, что… а я только и могла, что думать, как мне жить дальше. Без его любви. Потом как-то ты упомянул, что подыщешь мне мужа. И я испугалась… я бы отказалась раз или два, но после… ты бы нашел способ, ты бы не понял… отец обещал, что мы… что будем вместе… всегда… и в жизни, и в смерти… а ты… ты говорил глупости, но тогда я испугалась.
— И ушла в монастырь.
— Ты не поверишь, но это было самым разумным решением в моей жизни. Здесь я поняла, что все не так, как мне представлялось. Думаешь, я сразу осознала, сколь извращены были мои представления о любви и жизни? Сколь многого я лишилась? Думаешь, я и теперь… разум — это одно, а сердце, — Наталья прижала руку к груди. — Сердце твердит, что я все еще люблю его, что… иначе быть не могло… что мне не нужен никто иной. Разум…
Она провела пальцами по губам.
— Поэтому я хочу, чтобы ты ушел. Чтобы закрыл свою школу, пока не случилось беды. Тьма… обманчива. Она найдет правильные слова. Научит очаровывать. Проникнет в самое сердце. Нельзя ее выпустить. Нельзя! — Наталья вцепилась в руку. — Ты ведь понимаешь? Ты… наш род проклят. И должен прерваться… так будет лучше для всех…
Глава 30
Глава 30
…сыро.
Темно.
Редкие камни разгоняют темноту, а вот сырость ощущается. Она проникает сквозь платье, заставляя поежиться от холода. Но Анна терпит.
Она спускается.
И злится, потому что лестница выглядит бесконечной. Поворот. И снова поворот. И еще один, и ниже. Она в жизни не поднимется наверх. И весь этот спуск теперь кажется издевкой.
Словно Анну проверяют на прочность.
Но вот и дверь.
Низкая и широкая, из темного дерева, она выглядит непреодолимой преградой, но молчаливая сопровождающая Анны касается рукой, и дверь беззвучно приоткрывается. Страх оживает вновь. А что, если Анну здесь запрут? Она войдет, и дверь затворится за спиной, тяжелый засов ляжет в пазы и… ее никто и никогда не найдет здесь, в центре Петергофа.
Аргус заворчал, и Анна заставила себя переступить через порог.
В келье было не просто сумрачно — откровенно темно. Единственная свеча едва-едва справлялась с этой темнотой. А еще внутри воняло.
— Вот, — из складок рясы появился осколок заряженного силой камня, который монахиня сунула Анне в руки. — Говорите. Матушка дозволила послабление.
Она перекрестилась и отступила, оставляя после себя свет и запах жареного лука. Этот запах мешался с другими, телесной вони, болезни, мочи.
…гноя, которым сочились глаза женщины, устроившейся в углу. Она молилась, стоя на коленях, не видя ни Анны, ни зверя ее, ни даже света, наполнившего келью. Он выцветил серый кирпич стен, неровный земляной пол, доски, на которых лежал дрянной тонкий матрац.
Стол.
Пустую миску. И тарелку.
Вот женщина моргнула и вскочила. Двигалась она торопливо, дергано, то и дело замирая. И только круглая голова в грязном клобуке, крутилась влево-вправо.
Грязные пальцы придавили огонек свечи. А сиплый голос нарушил тишину:
— Пришла?
— Пришла, — сказала Анна, разглядывая ту, которая была ее матерью.
Давно.
Настолько давно, что… на том снимке, который Анна спрятала, матушка была молодой и красивой. Сейчас на нее смотрело существо, лишь отдаленно напоминающее человека. Ноздреватая кожа его имела тот бледный омыленный оттенок, который свойственен мертвецам. Она свисала, почти скрывая в них глаза, и в трещинах, складках ее застывал желтоватый гной, скрепляя уродливую эту маску. Обвисла нижняя губа, сделав видимыми бледные десны и темные зубы, многие из которых выпали.
