Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна (бесплатные полные книги txt) 📗
— Не убивайте меня…не надо, — взмолился несчастный и снова попытался отползти от меня.
— Никто и не думает убивать. Как тебя зовут?
— Бернард…Бернард из рода Ажеронов. Матери вашей мой дед Газар в верности присягнул, еще когда та в колыбели лежала. Отец голову за вас сложил в бою при Туарне…когда супруга вашего убили валлассарские псы. — на губах гонца показалась розовая пена, и он прерывался, чтобы откашляться.
— Верный, значит, ты мне, раз отец и дед клятву давали, — а сама требовательно дернула служанку за руку.
— Верный…не режьте меня. Верный я.
Дурачок. Совсем юный и наивный дурачок. Моран неуверенно протянула мне кинжал и, когда увидела, как я полоснула по тыльной стороне ладони, сдавленно вскрикнула, а я схватила несчастного за голову, стараясь удержать и капнуть ему в рот своей кровью.
— Пей — это должно помочь, — отчетливо произнесла гонцу на ухо, но тот отрицательно качал головой, суеверно осенял себя звездами, — Пей или сдохнешь. Давай же.
— Что вы делаете, деса? Да вы с ума сошли.
— Не причитай. Помоги мне. Жми на руку, он должен проглотить мою кровь.
Едва несколько капель упали несчастному в рот, конвульсии прекратились, и он затих. Я смотрела на него, тяжело дыша и удерживая за плечи, а Моран причитая, перевязывала мою руку куском материи, оторванным от подола ее мешковатой рясы.
— Не вышло, — застонала я, и молодая женщина подняла голову, взглянула на неподвижного гонца и снова на мою руку.
— Зря только искромсали себя. Не жилец он был после баордского яда. Я вам сразу сказала.
И вдруг гонец громко втянул в себя воздух. Моран вскрикнула. А я вздрогнула и склонилась к нему, ожидая, когда тот откроет глаза…Он их открыл внезапно и очень широко, глядя остекленевшим взглядом перед собой, со вистом вдыхая и выдыхая.
— Смерть-ниада…смерть несет. Всем смерть. Он за ней идет сюда и всех уничтожит. Отдайте ему… отдайте.
Он умер, едва произнес эти слова. Просто закашлялся кровью и застыл, продолжая смотреть в никуда.
— О Иллин, шеанннннаааа. Матерь всех богов…шеана проклятая. Упаси нас Иллин…Упаси…
Я и Моран резко обернулись к старику, ухаживающему за овцами. Он быстро осенял себя звездами и что-то шептал, пятясь в двери, а потом с воплем убежал.
— Он видел, как вы дали кровь гонцу и тот умер. Уходить надо. Ненормальный растрезвонит по всему храму, это плохо закончится. Сердцем чую, моя деса. Сон такой плохой видела о вас.
— Не верь снам, Моран, не сбываются они. Ни плохие, ни хорошие. Сон — ложь и иллюзии, сон — это то, чего мы боимся или желаем. Не больше и не меньше. Только вера сильна, — поднимаясь с пола и поправляя подол рясы, глядя на несчастного гонца, отдавшего жизнь, как и его отец с дедом у ног своей десы, только деса больше не та и смерти этой не заслужила, — не в богов, а вера в себя, и когда эту веру теряешь, страшно становится, Моран. Так страшно, что, кажется, нет тебя больше и не было никогда.
Мы так и не успели выйти из сарая, нас схватила стража. Скрутили руки за спину и бросили в темницы Храма. Но в темницах я себя чувствовала лучше, чем в своей келье — я в ней не слышала плач моего ребенка. Он смолк. Перестав терзать и рвать мне душу на куски. Я ничего уже не боялась, ко мне пришло странное спокойствие и умиротворение. Говорят, ожидание смерти страшнее самой смерти, но для меня эти часы не стали тяжким бременем, я наконец-то была наедине сама с собой и своими эмоциями. Открыла для себя истину, которая заставила содрогнуться от омерзения, едва поняла, чего желает верховный астрель.
Когда плюнула ему в лицо, и он прижал ладонь к ожогу, я испытала дикое желание выдавить ему свинячьи глаза и выпустить кишки.
— Как ты смел, вонючий кабан, протянуть ко мне свои мерзкие руки? Как смел предложить свои мерзости мне — велиарии лассарской.
— Шлюхе дас Даала. Вот кому. Не велиария вы больше. Тварь развратная — вот вы кто.
— И ты решил немного разврата себе урвать? Вон пошел отсюда. Прочь. Иначе сожгу тебя живьем. Убирайся.
— Ты еще попросишь меня о пощаде, сука упрямая.
Пятясь к двери, хватая факел со стены и размахивая им, чтоб я не приблизилась.
— Молись своему Иллину, чтоб завтра я сгорела дотла, если выживу, твоя смерть будет страшнее моей.
Хлопнула железная дверь темницы, и лязгнул замок, а я истерически расхохоталась — вот и пристанище богов. Вот она — обитель святости, где Верховный астрель сжигает послушницу за то, что та не раздвинула перед ним ноги.
За что я воевала? С чьим именем на устах умирали мои воины? Я больше не знала, что есть добро, а что есть зло. Я запуталась. Больше никогда не смогу взять меч в свои руки — я не знаю, за что сражаться.
Часами стояла у зарешеченного окна, ожидая рассвета и избавления. Наслаждаясь минутами предутренней тишины.
Медленно выдыхая морозный воздух и глядя вверх. Тучи низко нависли над Нахадасом, затянув все небо так, что не видно ни одной звезды. Где он сейчас? Как далеко его войско отсюда? Сколько дней и ночей мне оставалось ждать его прихода…ведь только это ожидание и давало силы дышать. Увидеть его, молить о прощении за нашего сына и умереть от его руки. Гордый валлассар не простит меня никогда. Если бы я могла, как он, обернуться волчицей и громко взвыть, чтоб услышал через расстояние, как я плачу по нам. Я бы хотела увидеть его перед смертью хотя бы один раз. Сказать, что люблю его. Сказать, что из всего, во что я верила, у меня осталась лишь одна вера — в него. В то, что он, и правда, сражается за справедливость и за свободу. Я больше не жаждала победы Лассара.
— Деса, — тихий шепот под окном, и я схватилась руками за решетки, стараясь разглядеть, кто там прячется в темноте, — это я — Алс…астран.
Впервые он назвал мне свое имя, и я сильнее сжала решетку, чувствуя, как от волнения перехватило горло…Я слышала это имя раньше. Слышала и не раз.
— Времени мало совсем, я иду к НЕМУ. Другого шанса вас спасти нет. Дайте мне что-то ваше…чтобы я вернулся оттуда живым.
Закрыла глаза, дрожа от холода и волнения, потом раскрыла снова.
— Не стоит. Он не придет сюда ради меня.
— Я все же рискну. Я бы мог послать гонца к отцу или к брату, но у меня нет времени — валлассар ближе всех от Нахадаса.
И я вспомнила, впилась сильнее в железные прутья.
— Алс…Алс дас Гаран… — прошептала я, — но как? Астран? Почему?
— Так захотел наш отец. Я всего лишь раб его и преданный вассал, я исполняю его волю. Воля велиара — это воля народа и Иллина.
В голосе нотки того же фанатизма, который я слышала у Аниса и который был когда-то во мне самой.
— Если пойдешь к валлассару, разве не нарушишь этим волю отца?
— Может, я фанатик, но я не идиот и я жизнь отдам за каждого из моей семьи. Так меня воспитала моя мать.
— Твоя мать была хорошей женщиной.
— Лучшей из всех, — с запалом сказал юноша, — а вы — единственная женщина в нашей семье, и я не позволю астрелю совершить свое правосудие без приказа отца. Если вам нечего мне дать, я поеду и так, и тогда, скорей всего, не вернусь обратно.
Как же он похож на Аниса. Тот же запал, те же речи. Приподнялась на носочки и перебросила через решетку волосы.
— Отрежь прядь, скажи, что я отдала ему часть его одержимости. Девочка-смерть просит жизни для ее брата. Но я не обещаю, что это поможет.
— Поможет… я знаю, что поможет, иначе никогда не пошел бы просить о чем-то врага, которого без сожаления убью при другой встрече на поле боя.
Когда он растворился в темноте, я сползла по каменной стене на пол и закрыла глаза. Мне было невероятно хорошо…впервые хорошо за все эти страшные месяцы после смерти моего сына. У меня появилась надежда. Нет, не на лучшее. Не на светлое. После того, как теряешь единственного ребенка от любимого, вера в светлое, скорее, была бы похожа на помешательство. У меня появилась надежда, что я все же увижу Рейна.
С первыми лучами за мной пришла стража, они связали мне руки и потянули за собой на длинной веревке, стянув с головы капюшон и платок, отобрали тулуп и сапоги. Сколько раз за последнее время меня вот так тащили сквозь толпу, зудящую от ненависти, как саананский улей пчел? Только самое страшное, когда тебя через толпу своих тащат, когда видишь среди них знакомые лица. Астрелей, стражников и воинов, некогда служивших отцу и мне, отданных на охрану храма Одом Первым.
