Пожиратель снов (СИ) - Линкольн К. Берд (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
Она никогда не говорила вслух, но она знала.
Сны о ее смерти ночь за ночью превратили меня в оболочку из костей и горя.
Слезы горели в уголках глаз.
Я сжала кулаки.
«Игрушки или слезы не помогут ни Марлин, ни папе. Соберись».
— Прошу, — умоляла Марлин. — Постарайся ему помочь.
— Мне… — я не дала себе произнести «жаль». Иначе я признаюсь, что все ее обвинения были правдой.
Марлин быстро вдохнула. Маска, которую она использовала с клиентами, встала на место.
— Две недели, — твердо сказала она и ушла.
Папа бормотал за мной. Темп слов увеличивался, и они полились из его слов неразборчивым и мрачным диалектом деревни в Аомори. Я повернулась, и он замолк.
С большими глазами и бледным от напряжения лицом папа произнес чистым английским без акцента:
— Тебе нужно уходить, Кои. Пока не стало слишком поздно. Беги!
Глава третья
Кен сидел рядом с папой на диване. Папа обвивал руками согнутые колени, раскачиваясь, бормоча снова бред на диалекте.
Мои щеки пылали. Мы были семьей безумцев.
— Можешь принести стакан воды? — попросила я Кена.
В моей ванной должны были остаться транквилизаторы после моей прошлой попытки опеки. Марлин напоминала мне обновить их, но я… да, вот они. Я схватила баночку и побежала в гостиную.
Кен стоял на кухне с нечитаемым выражением лица и со стаканом воды в руке. Я забрала стакан и пошла к дивану.
— Пап?
Больше лепета. Он бубнил на том диалекте. Вспышка, что заставила его произнести безумное предупреждение на английском, пропала.
Я опустила его на пол рядом с собой, прижала одной рукой локти к его бокам, а другой сунула в его рот маленькую розовую таблетку. Такой худой. Из кожи выпирали кости.
Папа боролся, выплюнул таблетку.
— Позволь, — Кен обошел диван.
— Я справлюсь, — едко сказала я. — Просто оставь нас одних на минуту.
Кен попятился и ушел в ванную.
Паника во мне утихла.
— Пап, таблетку нужно съесть, ладно? Пожалуйста, — я повторила это и на английском, и на его диалекте. На третий раз папа позволил сунуть таблетку сквозь его губы.
Он сделал глоток, кадык дернулся, но, когда я попыталась дать ему воды, она стекла по его подбородку на рубашку.
Я оставила его, хоть глаза жгло, и слезы не полились только потому, что я прикусила губу.
Папа мог поспать в моей комнате этой ночью. Но мне нужно было разложить диван для Кена.
Из ванной донесся звук смывающего унитаза.
Чем скорее, тем лучше.
Я быстро разложила диван, бросила сверху одеяла и подушку, потащила папу к себе.
— Чувствуй себя как дома, — крикнула я Кену и закрыла дверь.
На миг я села на край кровати рядом с папой и дышала, ощущая свою комнатку самым безопасным местом в мире. Безопаснее, чем там, где мне нужно было думать, что сказать Кену и его нарочито нейтральному выражению лица.
Папа зевнул, его глаза слипались после таблетки. Я помогла ему лечь на кровать, сняла с него тапки. Блин. Футон был свернут в шкафу снаружи. Я не буду выходить. Я ворчала, как старушка, сооружая гнездо из одеял на полу, но таблетка сработала на папе. Он лишь дышал с замиранием, а из гостиной не доносилось ни звука.
Хоть в теле оставался адреналин, я смогла лишь пару мгновений думать, что было на Кене, пока он лежал на моем диване, а потом я тоже уснула.
И увидела сны.
Лицо мертвой кинозвезды в макияже злодея из фильма было в чернильных слезах. Я бежала от безымянного ужаса, от тени, а потом поняла, что это был не мой сон, а кассира из аптеки.
Сон стал размытым, пропал в темном лесу.
Желтые глаза смотрели из-за темных веток. Сильные запахи мускуса и хвои со старым мхом оставляли след на моем языке.
Меня охватила тревога. Я пригнулась у хвои на земле, руки и ноги были неудобно выгнуты, но сильные, дрожали от желания бежать… и я побежала. Быстрое движение, дыхание обжигало легкие, и скорость была как падение во влажном воздухе.
После этого был еще один кошмар. Когда я проснулась, потея и задыхаясь, я ощущала себя опухшей, как после пира на День Благодарения.
Ни один из кошмаров не пропал к утру. Они толпились за моими глазами, давили на череп изнутри, расправляли темные крылья надо мной. Свет дня проникал сквозь шторы. Я приподняла голову с пола, увидела папу в одеялах под картиной баку, выполненной чернилами — единственным украшением в моей спальне.
Я хрипло рассмеялась. Впервые за десять лет я не спала под картиной.
Когда я была девочкой, папа укладывал меня спать с историями о злых воплощениях снов из деревни Хераи. Две сплетенные змеи, лис с голосом человека, кровавая одежда, говорящий котелок с рисом — обычная Япония, где постоянно были ужасы. Те картинки не пугали меня, и у меня не было кошмаров после историй папы.
Но в те ночи, когда у него была вечерняя смена в Маринаполисе, у меня были ужасные кошмары, не полные запутанных фрагментов, как в подростковом возрасте, но сны, где безымянные существа гнались за мной в темных местах.
Когда мне было восемь, даже вид мамы на пороге ночью вызывал у меня слезы, и папа взял кисть для каллиграфии посреди ночи. Он сел в позе сэйза на моем ковре, растер чернила об камень и сильными мазками набросал силуэт баку, пожирателя кошмаров из японского фольклора, на плотной рисовой бумаге. Баку выглядел как смесь слона и тигра. Неуклюжий, нескладный и немного грозный, но, если люди говорили: «Баку, приди и съешь мой сон» — три раза на японском, просыпаясь, они должны были получить защиту от плохих последствий кошмаров.
Папа повесил эту картину над моей кроватью, и кошмаров стало меньше. Они не пропали, но не заставляли со страхом просыпаться утром, потея и задыхаясь.
В начале шестого класса у меня начались месячные, и в мои сны стали вторгаться фрагменты других людей. По утрам я просыпалась со страхом, который окружал мою голову, в голове будто плавали электрические угри, и я открывала глаза и смотрела сразу же на картину баку.
Меня странно успокаивали его нескладные части тела, они сочетались с разбитым ощущением в моем теле. Чернила на белом фоне помогали отделить фрагменты других людей от моей реальности.
Жаль, но этим утром вид баку мне не помог.
Я глубоко вдохнула, воздух застрял в легких, словно их набили ватой. На лице были высохшие дорожки от слез. От поворота головы, чтобы проверить папу, мышцы закричали, словно я гребла сама в лодке по всей рек Уилламетт.
Сон про лес был непонятным в свете дня, и он не вызывал у меня тревогу.
Последние сны, которые я испытала ранним утром, перед тем, как выбралась из паутины сна, были фрагментом Хайка.
Уже не просто мертвая девушка.
Еще и юноша. Я смотрела сверху. Он лежал далеко внизу меня, то ли в колодце, то ли в яме. Густые черные волосы стали блестящими кудрями вокруг его головы, где вытекла кровь.
Парень был мертв. И я ощущала это с радостным смехом, жутким триумфом.
От воспоминания меня мутило.
«Хайк — очень плохой».
Хайку снилась смерть и убийства, и это его радовало. Это были не кошмары, они были слишком… радостными. Сильные эмоции показывали, что фрагменты были не просто фантазией, а отголоском реальности. Сны от воспоминаний. Жутких воспоминаний. Они давили на меня, и желудок мутило.
Я не переживала из-за проекта. Это был просто перевод слов. Но я не хотела помогать Хайку. Я не хотела снова быть возле него.
Я подавила тошноту, смогла усидеть, пока комната переставала кружиться. Я прижала большие пальцы к носу возле глав, чтобы голова не раскалывалась. Это немного помогло.
Желание пойти в туалет пересиливало смущение от мысли, что Кен увидит меня растрепанной после сна. Я пошла, спотыкаясь, в ванную, проглотила три ибупрофена без воды. Марлин заставляла меня пользоваться особым шампунем, и он холодил руку, но не помог гнезду на моей голове. Зато запах был приятным.
После пары минут борьбы с колтунами с помощью мокрой расчески, я стянула волосы в аккуратный хвост.
