Ветер Безлюдья (СИ) - Татьмянина Ксения (читать книги полные txt) 📗

— А я вот нес рюкзак Эльсы со станции и вспомнил, что точно также таскал ее школьный рюкзак. Ты вечно из дома брала еду, хоть хлебцы и яблоки, хоть холодные гренки и вареные яйца с зеленым луком. Я даже помню, — Тимур поднял палец вверх, — как меня стошнило один раз от испортившегося в жару печеночного паштета, а ты потом ревела от расстройства и извинялась до самого вечера. Еле успокоили.

— Серьезно?

— Да, Эльса. А еще ты вечно хвасталась тем, что сама приготовила.

И что-то вдруг сдвинулось… Карина начала ворчать, отвечать односложно, влезать со своей оценкой, — но говорить! Наталья пересела в кресло, ближе к собакам, мы поменялись местами, и Нюф, аккуратно вместив половину себя в зале, улегся отдыхать у ее ног. Она заметно расслабилась и все больше улыбалась. Андрей выпил стакан пива и его понесло в рассказы, как он за последние три месяца в трущобах вспоминал время старого Сиверска. А дальше, зацепившись за прошлое, заговорили про детство. За детством цепочкой пошли маленькие детали, за деталями один за другим вдруг то Тимур, то Андрей, то тихая Наталья начали говорить о чем-то, что случилось в нашем Безлюдье…

— Наташка сережку посеяла у речки! Мы весь песок перерыли, как археологи, домой без нее никак — там мать строгая.

— Илюха за ящерицей гонялся а наткнулся на суслика. Помните? Мы перепугались, что он так визжал, а оказалось — от восторга.

— А как мы воображали себя на заброшенном острове и весь день играли в выживание, пытаясь поймать рыбу в запрудье и построить шалаш?

— Дуб там валялся, Тимур! Ты еще по стволу пошел, навернулся с небольшой высоты расцарапав корой пузо! Решил, что всем непосвященным будешь рассказывать, что с тигром дрался и это он тебя когтями полоснул.

— Эльса учила нас облизывать кислые травяные прутики, после того, как их совали в муравейник, потом стряхивали насекомых. Говорила, что муравьиная кислота ужас какая полезная.

Я не вспомнила ничего, ни одного эпизода. Карина утихала, с вниманием слушая рассказы про себя или про мелкого Илью, но тоже не могла от себя ничего добавить.

Фотография

Начало темнеть. Из всей еды осталось немного фруктов, выпиты и соки и пиво. Два часа улетели так незаметно, словно и не было времени совсем. В зале открыли нараспашку окно, но воздуха все равно уже не хватало, и наша компания разбилась — Андрей позвал Карину на лавочку у подъезда, чтобы поговорить о брате, не напрягая этим остальных. Наталья пошла выгулять собак во двор и Тимур с ней на всякий случай, трущобы все-таки. А я осталась одна, взяв на себя хозяйскую рутину — убрать, помыть, собрать мусор и поставить чайник. Кружки было две, но при сильном желании чай можно влить и в вымытую бутылочку из под сока, делать нечего.

Я не возмущалась, что меня оставили одну. Это совпало с настроением — внутреннего тихого счастья с ощущением одиночества. Я была с друзьями, и в тоже время выпадала из нашего общего прошлого, так ничего и не вспомнив. Они меня знали. Они рассказывали обо мне, и я узнавала себя, удивляясь — как много привычек сохранилось и укрепилось во взрослом возрасте.

Вернувшись в зал, как закончила на кухне, села на пуф и проверила персоник. Он сигналил пару раз за вечер, как и у Наты, как и у Тамерлана. Но я не проверяла сообщения, это беспокойные за детей родители, немедленно отвлекались и смотрели — не от дочери ли? Не с сыном ли что, оставленном на выздоравливающую жену? Мне писали родители. Но мелькнула раз и надежда, что это Гранид. Что угодно, просто так, не по делу. Напишет только ради того, чтобы написать.

Я огляделась от нечего делать. Отметила вечную схожесть всех трущобных квартир, поняла — сколько же здесь всего, что принадлежит прошлому жильцу. Явно, ровный ряд книг по педагогике был не андреевский. И старые лыжи в углу за дверью, тоже. А вот стопка папок на полке за стеклом — очень походили на рабочие. Я не удержалась, и сунула нос. Не преступление — раз мы и так обсуждали колодезное дело. Открыла аккуратно первую, потом вторую — где распечатки, где листы, исписанные от руки. Скучно и непонятно. Я уже хотела оставить дела, но заметила папку другого рода — затертую, картонную, мышисто-серого цвета, всунутую между современных пластиковых собратьев. На ней даже были шнурочки, — раритет черт знает каких годов, или не очень давний архив, но в провинции.

Открыв ее, я на несколько секунд зажмурилась. Он, мальчишка, смотрел с фотографии. Его восемнадцать были слишком недалеки от пятнадцати, и лицо было почти таким же — немного суровее, жестче и строже, но все равно юным. Передохнув, начала читать первый лист-распечатку с данными о выпускнике детского дома № 11. Выхватила лишь пару строчек, как вздрогнула от голоса Андрея:

— Там все сухо изложено, — недостатки характера, успехи в учебе, короткая история одного усыновления… Эльса, давай, если тебе любопытно, ты сама у него все спросишь?

Я пристыженно кивнула и с трудом закрыла дело обратно. Но что-то поняв по моему лицу, Андрей сказал:

— Поделюсь с тобой, но только чуть-чуть и по большому секрету. Раз уж сболтнул. Нетерпимый был твой Гранид, слишком гордый и самолюбивый…

— Чего это «мой»?

Тот хмыкнул:

— А с чего бы тогда такой ин-те-рес? Лет с десяти характер у него, судя по записям, стал выравниваться, почти без драк, взялся за ум, занялся учебой, вызывался в активисты по мероприятиям. Приятели были, но сильно ни с кем не сдружился. Одиночка. Два года до выпуска — сплошные успехи.

— А что за усыновление?

— Ему повезло в одном, — с месяца от рождения он попал под опеку женщины, работавшей в роддоме. Та была не замужем, материально не достаточно обеспеченна, поэтому на все сто ей усыновить, конечно, не разрешили, но позволили забрать и заботиться. В те времена отказников много было, дома малютки переполнены. Службы закрывали глаза на такое, зато снижали нагрузку на бюджет. Она бы его и вырастила, если бы не погибла через два с половиной года. Ее родня переоформлять мальчика на себя не стала, Гранид оказался в детском доме и больше ни в одну семью не попал. Тридцатые все были кризисными, вся страна с хлеба на воду перебивалась, своих родных детей поднимая. Не до сирот. А потом он уже слишком вырос, чтобы кто-то рискнул взять на себя воспитание детдомовского дебошира с упрямым характером.

Он покачал папку в руках и накрутил на свои изящные пальцы шнуровку, задумавшись:

— Это все, что осталось в доказательство его прошлой личности. Я отдам ему при случае, пусть делает, что хочет с бумагами.

— А можно?.. Можно я заберу фотографию?

— Юноша бледный со взором горящим… — процитировал Андрей поэта, пустив в тон каплю насмешки, и добавил мстительно: — А кто однажды не постеснялся брякнуть про меня и Нату «тили-тесто»? Ты не помнишь, но я вспомнил, и не прощу.

— Мне пора, — Карина появилась в дверях зала. — На чай не останусь. Для посвященных — конверты оставила, с десяток, на тумбе у зеркала. Надо — пишите. Новости будут, — не забудьте обо мне. Эльса, завтра жду, где условились.

— Куда тебя проводить?

— Не надо. Здесь недалеко тетя-Мотя, нагряну к ней вне графика. На край — есть одно Убежище еще ближе.

— Так не пойдет…

— Пойдет, полиция, — отрезала она категорически. — Сегодня без провожатых. Бывайте.

Вернулись и Тимур с Натальей. Пока пили чай я рассказала им двоим про конверты и необычную почту трущоб. Навряд ли кого-то из них занесет сюда, жизнь обоих сейчас была почти полностью мегаполисной, но по паре конвертов на всякий случай забрали.

— Андрей, — я подумала про Илью, прикусив себя за язык в желании рассказать, что видела его. Хватит того, что выдала Карине, — ты можешь написать брату на адрес Лазурный двенадцать… Письмо может дойти, ведь он там бывает.

— Без квартиры?

— Кто знает, а вдруг достаточно этого и все сработает?

— Я попробую.