Наследники Фауста (СИ) - Клещенко Елена Владимировна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Он бросил пояс и наклонился к мешку.
— Книгой это пока не назовешь, так, наброски, но если захочешь, потом прочти. Я писал это, когда выдавалось время. Hе думаю, что записал все стоящее, но многое.
— Hет, все-таки… — Я не могла избавиться от страшного видения: беглые наемники-грабители с мечами на лесной дороге. — Ведь это целое состояние?
— По здешним меркам. А там все иначе, там эти камушки — что у нас стеклянные бусины. А вот эти кораллы, — он бережно коснулся сережки у меня в ухе, — там растут, как подводные деревья, сперва с ветвями, а затем… Ты смотришь, как на лжеца. Говорю же, сам видел!
— Лжец ты и есть, — я подняла руку с коралловым колечком. — Если бы я знала, на что ты способен…
— Я бы придумал что-нибудь другое, — невозмутимо докончил он. — А коралловые деревья были на самом деле.
— А золото на земле валялось?
— Ну что ты, там же испанские владения! На земле там давно ничего не валяется, кроме пьяных солдат.
— А прекрасные женщины с кожей цвета корицы?
— Женщины, индеанки? Ну да, коричневые, и мужчины, конечно, тоже.
— И вправду эти женщины так хороши?
— Не знаю, не приметил. Я свел знакомство только с одной, ей было лет восемьдесят, она была ведьма и знахарка, и притом добрейшая дама. Если бы не она, я бы пропал.
— Это она наколдовала, чтобы ты вернулся?
— Нет, это наколдовал один монах-испанец… А впрочем, если быть справедливым, и она тоже. Как видишь, я в отлучке жил самой достойной и праведной жизнью.
— О да, и ни с кем не вел дел, кроме язычников и папистов…
— И палачей, и тюремщиков, и самого черта.
— Верно, — я глядела во все глаза на дивное создание, которое Господь назначил мне в мужья. — Но все же, эти камни… Для чего было так рисковать? Что если бы каким-нибудь разбойникам пришло на ум обыскать тебя? Ведь есть же банкиры, дома…
— Дом Вельзеров, — в тон мне сказал Кристоф. — Hет, пропади они пропадом. Они меня на заработки отправили, и за то им низкий поклон, но денег моих они не получат!
Помывшись и одев чистое, Кристоф уже не отходил от колыбели. Сидел прямо на полу, как я сиживала ночами, и глаз не сводил с сына. Я и улыбалась, глядя на них, и гордилась — ведь, как ни крути, это я подарила ему такую радость!
— Насмотришься еще. Пойдем, Труда на стол собирает.
— Погоди, еще немного, — сказал он шепотом. — Спит. Hадо же, какое чудо — совсем беленький, как лен. Белее, чем ты.
— Волосы потом потемнеют. И глаза будут, как у тебя.
— Спасибо, что про имя не забыла. И за это спасибо, — он показал на образок, прибитый к стене. — Как ты только догадалась? Доминус его носил, еще в той, первой жизни. Он Иоанна Златоуста считал своим патроном, хотя родился в день другого Иоанна; вот этот образок на диспуты всегда брал, как талисман, сам же над собой смеялся, а без своего святого не уходил. Говорил, что купил его во Флоренции. Итальянское литье, у нас такого не делают. Смотри, какое лицо — похож на твоего отца в молодости, этот Иоанн… Hу, а потом он его перестал носить, спрятал, я и не знал, куда. Значит, лежал все эти годы там, в Сером Доме — ты где его нашла?.. Что — разболтался я, да? Проснется?
— Я не там его нашла, — медленно сказала я. — Hе в Сером Доме. Здесь, в шкатулке тетушки Лизбет.
Молчание.
— О, так вот что. Это, выходит, он подарил твоей матери… а она, верно, положила в твои пеленки…
— Тетушка всегда всем говорила, при мне не было ничего, никаких знаков или вещей. Стало быть — значит…
«Ищу дверь в стене, а стена рухнула». Я все поняла, но отказывалась верить. Стекленеющий взгляд Лизбет обращен ко мне, неверное движение, рука не повинуется, уходит в сторону — пальцы мимо собственного лица… Нет, касаются уха, проколотой мочки, в которую не вдета серьга. Никогда она их не носила, даже по праздникам. Не носила ни одного украшения, только крест. Серьги, коралловые серьги — это ты их взяла, только их, зачем?.. От гулящей не родится честная, я тебе говорю… Да нет, это тоже ничего не доказывает!..
— Я ведь просила отца рассказать о матери, — проговорила я вслух. — И он обещал рассказать потом, после моих родов, — а вот сам не дожил. Надо было настоять, заставить его… Мне и то казалось, что есть какие-то причины, почему он не хотел…
— Мария? — Кристоф взял меня за плечи. — О чем ты?
Ну вот и пришло, стало быть, время правды для нас обоих.
Что это все значило? Я, с десяти лет полагавшая себя несправедливо обиженной и угнетенной, сама была жестокой обидчицей — пусть по неведению, но можно ли оправдаться в том, что не узнала родную мать, живя с нею под одной крышей? Мой муж стремился избавить учителя от вечных мук — и едва не погубил его, не сделав простого дела, не осмотрев подаренный дом; тосковал о нем, мечтал снова услышать его голос — и не слышал его воплей о помощи, находясь в трех шагах. Славная пара — двое слепых.
Разумеется, мы говорили друг другу иное. Я уверяла Кристофа, что он не повинен ни в чем, и то же слышала в ответ от него — о себе. Но оба мы знали, что нет таких грехов, которые я бы не отпустила ему, а он мне, и каждый из нас понимал, что себе никогда не простит и навряд ли вымолит прощение у Господа…
Мы решили переселиться в другой город, как ради безопасности, так и потому, что открыть врачебную практику на этой улице было бы плохой услугой и скверной отплатой за добро господину Майеру. Позднее мы и выполнили это решение — как только сын был отнят от груди.
…Hочь наступила в свой черед. Сын спал в колыбели, под пологом. Здесь не было витражного окна, и потолок был ниже, и ноги мои ступали по деревянным половицам, а не по арабским коврам, и звезды не глядели в окно — ночное небо затянуло облаками, и все-таки настало верное, без погрешностей, повторение прошлой осени — или другой истории, еще более давней, древнее античных элегий, старой комедии, сыгранной столько раз, что герои потеряли собственные имена и стали называться просто — я и ты. Каким же было счастьем вновь примерить на себя эту личину, древнюю священную маску, что поглотила тысячи имен и всем дала взамен одно: «Любимая». — Коринна, Лиэлла, Таис, простушка Готлинда и печальная Барбара, синеглазая Янка и конопатая Кетхен, и досточтимая госпожа Мария Вагнер из дома Хондорфа — язычницы и христианки, праведницы и грешницы, невзрачные и прекрасные, злые и добрые, умницы и дурочки, а по правде всего одна женщина сидит на краю ложа и смотрит на огонек свечки, покуда любимый смотрит на нее.
Нет, и я тоже смотрела на него. Лицо казалось еще темнее на белой подушке, и даже в неверном свечном свете видно, что волосы седы, а не просто светлы, и ребра проступают под кожей, что твой нюрнбергский «Апокалипсис»… Я, должно быть, сумасшедшая.
— Не смотри. — Это сказал Кристоф.
— Но мне нравится. — Я положила голову ему на грудь, не давая натянуть простыню.
— Ты сумасшедшая. Или обманщица.
— Я сумасшедшая, а обманщик из нас двоих — ты.
— Я?!
— Ты. Кто написал мне в письме, что не пойдет на верную гибель?
— Я написал. Так почему я обманщик?
— И ты еще спрашиваешь! Стало быть, торговаться с нечистым и попадать в тюрьму по обвинению в пособничестве колдуну не значит идти на верную гибель?
— Стало быть, нет, — кротко ответил он, — коли уж я вернулся.
— Сильный довод, нечего сказать. Но посмотрим, что тебя выручило. Сначала, если бы ты не поменялся с Ауэрханом, — а ты сам сказал, что эта мысль тебе пришла случайно! — Господь знает, чем бы все закончилось. Потом этот алмаз… Кстати, куда он делся потом?
— Я отдал его Хауфу. Отдал сам и по доброй воле, когда уверился, что меня не придушат в тюрьме…
— Ну вот, а ведь могли и придушить!.. Постой, не сбивай меня. Гороскоп, который ты составил для себя, — ты не смог избежать плаванья, но задержал отплытие, и что же? — корабли, которые отплыли раньше, погибли в океане, а ваш достиг берега. Случайность!
