Ветер Безлюдья (СИ) - Татьмянина Ксения (читать книги полные txt) 📗
— Название. И мы в одном шаге, чтобы узнать больше.
— Карта. Понял.
— Пока ждем, все же хочу спросить, — не выдержал Андрей, — ты здесь насовсем?
— Нет. На потом не скажу, но пока нет. Я успел получить твое последнее письмо, если за мать переживаешь, то не стоит. Я схожу. С Колодцами разберемся, и сходим вдвоем.
Виктор появился бесшумно. Как бы и подошел к нашему кругу, оставшись все равно в шаге в стороне.
— Друзья, это Виктор, он…
— Не нужно, Эльса. Идемте за мной, я открою типографию и побуду рядом. Ни во что другое ввязываться не стану, в знакомство тоже.
Он шагнул к переходу первым, мы растянулись короткой цепочкой, но почти сразу я пошла вровень с ним:
— Витя, я хочу спросить… ты слышал о людях-собаках?
Схмурив свои темные брови, задумался и даже утратил нарочную холодность в лице. Произнес с расстановкой:
— Отец бы тебе больше рассказал… Я не очень… а зачем ты спрашиваешь?
— Интересно. Кто они?
— Это сказки.
— Какие?
— М… озадачила ты меня. Нашла время.
Пустынность Двора, как первого, так и второго, бросалась в глаза. Все закрыто, все тихо. Контраст с площадью был разительный. Из-за этой тишины мне казалось, что диалог наш слышен даже на крышах.
— Говорят, что первое пространство, первый Двор создал такой человек — с самого основания Сиверска в девятнадцатом веке. Что все Мосты выстроил, что карту нарисовал, что даже пробил путь к другим городам, но мы его утратили. Я не про кого-то одного говорю, конечно — в разные времена это разные люди. Собаками их называют потому, что им точно также не нужны никакие ходы-выходы. В любом месте, любой проем — дверь, арка, хоть окно, хоть ворота в поле, — и время тоже не важно. Это сказки, конечно. В подворских вестях даже публиковалось несколько, старшее поколение любит придумывать всякое, создавая местный фольклор.
— Сказки даже для Дворов? Даже для таких феноменальных мест?
— И отец за свою жизнь их не встречал, и не слышал от деда, чтобы тот встречал. Есть даже одна такая, где мальчик на самом деле оборачивается собакой и носится через пространства, спасая друзей. Чутье у них.
Он перестал рассказывать, решив, что выдал все, но я не смогла не зацепиться за последнее:
— Какое чутье?
— Нюфа вспомни. Чутье на своих и чужих. Чутье на пространства. Не знаю… на опасность еще, наверное. Собаки и есть.
Мне было приятно увидеть, что эти расспросы заставили Виктора немного оттаять. Мы будто бы снова на наших прогулках по Дворам, где он за рассказчика, а я за слушателя, а все те люди за спиной, следующие за нами — не существуют. И все, что случилось, тоже отошло на задний план — на минуту, на короткое ощущение прошлой жизни и прошлого нашего общения.
— Представится случай, лучше спроси у отца.
— Виктор, а ты ведь и сам ищешь путь к другим, уже не один год. Есть хоть намек?
— Не трави душу неудачами, Эльса. У меня и так набралась коллекция.
— А если спросить у карты?
Он даже запнулся, едва не остановившись, но внезапно вспомнил, что мы не одни, и, наоборот, ускорил шаг.
— Следующий уже Типографский… я… я рискнул однажды. Когда только загорелся этой мечтой. Но не сработало.
— А если спрошу я?
— Хочешь сказать, что ты особенная и с тобой она откровенней? Или думаешь, что ты со сверхспособностями, и потому про людей-собак выспрашиваешь? — Виктор скептически покачал головой, и даже выдавил из себя слабую печальную улыбку: — Дитя континента… Если бы ты была такой, ты бы с детства жила во Дворах, ты бы сюда дорогу нашла, едва научившись ходить. Ты бы уже давно творила и создавала любые свои пространства, какие душа попросит.
Мы
В типографии было прохладно и тихо. Пахло все также, а звуки исчезли — лишь гулко отражались наши шаги в просторном коридоре. Наконец-то! Важность момента зацепила меня ознобом, и я уже ни о чем больше Виктора не расспрашивала. Карта была на стене. Видела я ее всего третий раз, но при новом взгляде я прощупала ее памятью, как объемный город. Возможно, лишь игра воображения — но как будто в каждом квартале дрогнуло незримое очертание Двора, сверкнули паутинкой Мосты, очертанием зеленого моря колыхнулось у окраины Безлюдье. Мое? Или Гранида?
Я моргнула, и это секундное ощущение исчезло.
— Просто сказать нужно? Не тяни, рыжая! — Не выдержал первым Илья.
А Карина коротко коснулась пальцами моего плеча, подбадривая. Виктор ушел к дальней стене, подальше, Андрей и Гранид смотрели на меня, и я была благодарна этой поддержке. Следователь кивнул остальным:
— Смотрим во все глаза, где будет этот… значок, отметина. Если она не одна, придется быть еще внимательней. Мало ли, сработает один раз, и все.
— Палаты!
Звук раскатился громко. Но стена с огромной картой не показала ничего.
— Царские палаты!.. Палата!
Крикнула я еще раз, превратив в единственное число. Тишина после оказалась звонкой, а глазам стало больно от напряжения. Горло стало сжимать, и на выдохе я выдала последнее, что смогла:
— Елиссарио! Елисей! Пала…
Голос меня подвел, сорвался, сфальшивил, и все в моем теле похолодело от ужаса. Ничего, ни единого пятнышка или пробела на рисунке… возле уха и шею защекотало от капелек пота, который выступил резко, как от приступа. Я стояла, но ноги ослабели, руки и губы затряслись, и сердце сжало самое страшное — крушение всех надежд.
Я ошиблась… я всех обманула, обманувшись сама. Самонадеянно и жестоко. Никто ничего не говорил и, к счастью, не трогал меня. Отчаянье затопляло с ног, и накрывало с головы, как куполом. Я чувствовала его ток по венам, как от лихорадки и пустотой обожгло!
Отчаянье и безнадежность прорывались так, что я не могла идти. Огромным солнцем эти чувства полыхали где-то настолько сильно, что мне было и холодно, и страшно, как будто оказалась в космосе, и там не было воздуха! Спустя мгновение солнце превратилось в маяк, и вернулось ощущение пространства и жизни.
Едва отцвела черемуха, газоны еще не скосили, и улицы города приятно пахли начавшимся майским теплом. Я шагнула в сторону от тротуара, завернула к школьному сетчатому забору и остановилась у секции, где варварски проделали проход. Положила свой рюкзак в траву, пригнулась и проскользнула туда, куда меня звал яркий свет чужой безнадежности. За забором не было школьного двора, — лишь далекий горизонт раскинувшегося пространства. Здесь людей нет. Никого. Кроме одного человека…
Я чувствовала почти тоже самое, что и он — совершенное одиночество. Даже с родителями, даже среди полного города — одна, ни души рядом, никого, кто бы с принятием протянул тебе руку. Мальчишка, потерявший последнюю надежду на то, что в мире есть хоть кто-то, кому он нужен, сидел на зеленом валуне. Колени поджал, обхватил, уткнулся в них и плакал, вздрагивая острыми плечами.
Когда я заметила его, то была и услышана. Он поднял голову… мокрые от слез ресницы слиплись, превратившись в ряд темных коротких пик. Колючий взгляд, злой, с сигналом «всех ненавижу!» меня не остановил. Я просто подошла, забралась к нему и села рядом. У валуна была небольшая верхушка, так что пришлось пристроиться так близко, что я касалась мальчишки плечом, иначе скачусь, как с горки. Он плакать перестал, затих, всхлипнув и икнув пару раз. Я чувствовала, как это солнце рядом перестает так бушевать и гореть отчаяньем, и мне становилось хорошо. Давняя-давняя ледышка в груди исчезала.
А потом, дальше… я стала чувствовать, видеть эти разные маячки и поворачиваться к каждому. Девочка — яркая, но угасающая звездочка, с тихим отчаяньем и одиночеством, похожим на падение листа в реку. Мальчик — волчонок с голодными глазами и пониманием, что его бросили на выживание одного, как в лесу. Второй мальчишка — со страхом за других, не за себя, израненный, как одинокий воин в борьбе с драконом. Вторая девочка — как перекати-поле, с иссохшими чувствами, давно знающая, что на этом свете никто никому не нужен…
