Отражение в мутной воде - Арсеньева Елена (бесплатные версии книг txt) 📗
Разумеется, Тина не станет ждать его на пристани, нетерпеливо вглядываясь из-под ладони в туманную даль. Она вообще не станет ждать утра. В одиннадцать приходит последний «Метеор» на Николаевск – на нем-то сегодня же и уедет Тина. А оттуда… ну, самолет, ну, теплоход, да хоть лодка с веслами – авось сыщется что-нибудь! В любом направлении. Куда угодно, только бы снова отвязаться от погони и хоть на некоторое время кануть в неизвестность, в зыбкое подобие спокойствия, передышки…
Ее затрясло от подступающих слез, от навалившегося вдруг отчаяния, от этого холодного одиночества, которое снова становилось ее спутником, но Тина заставила себя усмехнуться. Усмешка получилась кривоватая… да все ж лучше, чем слезы. И лучше иметь спутником одиночество, чем того черного ангела, который провожает души умерших в загодя отведенные им местечки. «Каждому воздастся по заслугам его!» Как его там звали, Азраил какой-нибудь? Или этот Азраил затрубит в день Страшного суда? Тина никогда не была сильна в библейской мифологии…
Да какая разница, кто ее встретит? Может быть, там и ангела-то нет никакого, а просто глухая, неизбывная тьма, тьма, тьма…
Посмотрела на часы. Время еще есть… А может быть, не ждать одиннадцати? Вроде бы должна пройти еще какая-то «Ракета» из Комсомольска. Вот только когда? Не исключено, что уже и прошла; но лучше двинуть на пристань прямо сейчас. Вдруг успеет? Какое счастье, что, ожидая комариного нападения, Тина надела джинсы, кроссовки, пуловер с длинным рукавом (собственно, единственный, тот самый, в котором некогда дала деру из Нижнего, потом из Москвы) и прихватила Светкину курточку. Какое счастье, что в ее карманах по-прежнему припрятаны документы и остатки денег! Счастье… да, вот именно! Кто это сказал: счастье – мать, счастье – мачеха, счастье – бешеный волк? Вот этот последний и привязался к Тине!
Ну, теперь осторожно сойти с крылечка, чтобы ни одна ступенька не скрипнула, – и… и вечный бег! Покой нам только снится, увы.
Она успела сделать шаг, а может, два, и очень вовремя – иначе непременно получила бы дверью по лбу. Данилушка вылетел с веранды так стремительно, словно ему было противно и секунду лишнюю пробыть в обществе плачущей Лиды и Михаила, который все время молчал, словно язык проглотил.
Лицо Данилушки при виде Тины озарилось таким облегчением, что она чуть было не присоединилась к Лиде. Значит, и этого друга она должна потерять!
Данилушка спустился с крыльца, нарочно топая, чтобы заглушить шаги Тины. Ох, молодец дедок!
Молча вышли из калитки, молча двинулись по улочке.
– Все слышала? – наконец-то покосился Данилушка на Тину.
– Более чем, – кивнула она.
– Да… силен бес – и горами качает, а людьми, как вениками, трясет! – сокрушенно покачал головой Данилушка. – Ты на Лидку не сердись. Ну, дура баба, ну, что с нее возьмешь?
Тина только плечами пожала. Сердится она или не сердится – какое это теперь имеет значение? Да и слова не те, совсем не те.
– Я, сказать правду, думал, ты уже… того! – Данилушка помахал руками, будто крылышками. – Что, одиннадцатичасовым рванешь?
Тина даже споткнулась.
– Ну, вообще-то я хотела уехать комсомольской «Ракетой», – сказала наконец. Слава богу, что не надо вдаваться ни в какие объяснения. Данилушка – это просто чудо какое-то!
– Эва, хватилась, – усмехнулся дед. – Да она уже полчаса как прошла.
– Да… жаль, – понурилась Тина. – Не знала я.
– Нет худа без добра, – успокоил Данилушка. – Соберем тебе кой-чего на дорожку. Да и слишком светло сейчас, в темноте беглецу способнее.
У Тины в очередной раз перехватило горло.
– Вы меня даже ни о чем не спрашиваете?
– А зачем спрашивать? – искренне удивился Данилушка. – Я разве без глаз? Вижу, что от крови ты чистая, а если даже и нет… Моя, знаешь, родова в сем столетии только и знала, что от кого-нибудь бегала. Дед – от царских стражников с Сахалина – на Амур. Тот еще был варначище, душегубец… киллер по-нынешнему. Отец – от белых и красных по очереди, не хуже Гришки Мелехова. Шлепнули его те ли, другие ли, а может, и третьи какие – сие неведомо! Дядька, отцов брат, умудрился аж с Магадану утечь. А это тебе не кот начихал – с оловянных-то приисков, да зимой! Зимовал у чукчей, летовал с эвенками, потом опять зимовал – с ульчами… Домой пришел, чтоб на своей печи помереть. Ну что ж, тоже хорошее дело! – Данилушка сорвал кепку, быстро перекрестился, потом снова низко натянул козырек на лоб. – Если Веркиных начать вспоминать, еще и похлеще будет. История Отечества в побегах! Эх, написал бы кто такую вот книжку… ох, почитал бы я ее! Вот ты и напишешь – со знанием дела.
Тина в очередной раз покачала головой. Ну и дедок! Ну и Данилушка!
– Я тебе адресочек один скажу в Николаевске, – с будничным спокойствием продолжал тот, берясь за щеколду своей калитки и прикрикивая: – Атаманша, сидеть!
Впрочем, та, похоже, до того набегалась за день, что увалилась уже спать: только кончик бело-рыжего хвоста торчал из будки.
– Разленилась, тварь, – буркнул Данилушка и оглянулся на Тину: – Ты по этому адресочку сходи. Скажешь, что от меня, – и нынче же ночью, в крайнем случае поутру, этот человек свезет тебя на любое суденышко, которое путь на Сахалин будет держать. Но на острове не засиживайся. Падай на первый же борт – и лети, куда полетится, хоть во Владивосток, хоть в Новосибирск, хоть в Анадырь какой-нибудь, поняла? А уж оттуда… – Он лихо присвистнул. – Только помни старинное варнацкое присловье: на Бога уповай, а след заметай. Деньжат я тебе сейчас подкину.
– Не надо, у меня еще есть, – пискнула Тина.
– Все на свете когда-нибудь кончается, – философски возразил Данилушка. – Нам-то они на что? Доллары тут не в цене, а эти хороши только до новой реформы, потом ими стенки оклеивать, как мать-покойница не раз делывала. – И с верхней ступеньки высокого крыльца улыбнулся так ласково, что у Тины защемило сердце: – Да не убивайся ты так! Молодая еще, все избудешь. И помни: не тот казак, что повалил, а тот, что вывернулся. Вот и ты вывернешься!
Распахнул дверь, ввалился в избу:
– Веруха, собери-ка торбочку на дорожку! А где у нас Костенькин адресок был захован?
И вдруг замолчал так резко, что Тина, которая, не поспевая за разошедшимся Данилушкой, еще проходила через веранду, запнулась на ровном месте – и замерла, чувствуя, как обрывается, проваливается сердце.
Что-то не так. Что-то не так!..
Через плечо Данилушки ей была видна кухня с уже убранным, начисто вытертым столом. В углу, на стуле, деревянно сидела баба Вера: ноги вместе, руки на коленях, плечи закаменели, лицо неподвижное, только глаза… в глазах ужас, ужас!
– Веруха, собери, говорю, поесть, да поскорее, – ослабевшим, надтреснутым голосом пробормотал Данилушка, и Тина вдруг увидела, как он завел руку за спину и быстро, резко дернул ладонью в сторону, словно отгонял кого-то.
Это ее он отгоняет, поняла вдруг Тина, ей сигналит – уходи, беги, не медли! А она никак не могла поверить, что уже пришла беда – вот так, сразу, что ее опередили, она попалась…
Рука Данилушки снова яростно дернулась, и Тина наконец вырвалась из сетей ошеломляющей неподвижности. Неловко шагнула назад, еще не постигая до конца свершившееся, – и тут поверх Данилушкина плеча заметила какое-то движение в кухне.
Дверь, ведущая в горницу, медленно приотворялась, а за ней…
Баба Вера вдруг дико взвизгнула, сорвалась со стула, кинулась к этой двери, словно желая во что бы то ни стало прикрыть ее, не пустить тьму, которая, чудилось, так и клубилась в медленно расширявшейся щели, так и лезла наружу…
Хлопок – и баба Вера, покачнувшись, тяжело рухнула на колени, а потом медленно завалилась на бок.
– Веруха! – будто раненый изюбр, взревел Данилушка и метнулся вперед.
Хлопок! Он подскочил, тонко вскрикнул и упал так резко, словно пол вышибло из-под ног.
Дверь распахнулась, но Тина больше ничего не видела. Она вылетела с веранды и, перемахнув через перила, спрыгнула с крыльца прямо в клумбу с едва расцветшими мальвами.
