Тень и шелк - Максвелл Энн (книги без сокращений txt) 📗
— Мотив традиционный, — отметила Дэни, — наверняка позаимствован с узоров кимоно эпохи Эдо.
— Но в отличие от традиционных узоров периода Эдо, — возразил Нода, — карп выглядит весьма современно. В нем чувствуется почти постмодернистское самосознание. В особенности оно заметно в его глазах и хитром, неуловимо насмешливом выражении.
Шон вгляделся в изображение крупной рыбины. И вправду его «бакенбарды» выглядели как клочковатая бородка японского патриарха.
— Карп выполнен превосходно, — осторожно произнесла Дэни, — но боюсь, я не совсем поняла, что ты имеешь в виду, Том.
— Для этого следует вспомнить, что, согласно традициям, олицетворяет карп, — объяснил Нода.
— Карп — символ терпения или стойкости, — вспомнил Шон.
Нода улыбнулся, не удивленный его познаниями.
— В таком случае, — отозвался он, — можно сравнить карпа с бизнесменом, медленно пробивающимся вперед наперекор приливной волне и ждущим, когда его терпение будет вознаграждено.
— Это явно традиционные черты японского бизнесмена, — заметила Дэни.
— Но этот карп кажется особенно самодовольным, — возразил Нода, — словно он уверен в своей способности преодолеть волну.
— Любопытно… — пробормотал Шон.
— По правде говоря, — продолжал Нода, — именно этот карп — тонко задуманная и великолепно выполненная иллюстрация к сущности бизнеса в нынешней Японии.
— И все это — одна спинка кимоно? — удивленно округлила глаза Дэни.
— Видите шелковистое нижнее кимоно? — спросил Нода. — Это непременная деталь костюмов классического театра «но». Один из наиболее распространенных персонажей «но» — молоденькая девушка, стремящаяся войти в храм.
— Помню, помню, — закивала Дэни, — но зрители знают, что она вовсе не девственница.
— Да, — подтвердил Нода, — им известно, что она колдунья, потому что они видят блеск серебристых треугольников на белом шелке ее нижнего кимоно и понимают, что так может блестеть только змеиная чешуя.
Дэни молча рассматривала кимоно, выжидая и надеясь, что Нода станет менее загадочным и более откровенным.
Шон перевел взгляд на пояснительную табличку в витрине. На ней по-японски и по-английски был указан автор кимоно и владелец, предоставивший его организаторам выставки.
Собственником этого шедевра оказался Юкио Кояма. Шон молча обратил внимание Дэни на эту табличку.
— У японцев бытуют странные представления о взаимодействии официального и теневого обществ, — заметил Нода. — Определенная деловая практика, существующая в Японии, поразила бы американцев как откровенное мошенничество.
— Как это? — удивилась Дэни.
— Например, существуют так называемые сокайя — финансовые гангстеры, которые прерывают собрания корпоративных акционеров и вымогают деньги у крупных компаний. Большинство японцев считают, что сокайя — члены якудзы, японских организованных родовых преступных группировок.
— В таком случае, — возразила Дэни, — этому бизнесмену-карпу следовало бы тревожиться, а не усмехаться.
— За исключением одного случая, если карп связан с сокайя, — вмешался Шон. Нода снова улыбнулся.
— По-моему, этот карп, так сказать, крестный отец всех карпов, — произнес он, указывая на рисунок на спине кимоно. — Он управляет действиями сокайя, обеспечивая, если угодно, связь между организованной преступностью и законопослушными японцами.
— Неудивительно, что Кодзимура начал коллекционировать шелк: должна же у них быть хоть какая-то тема для разговоров при посторонних.
— Искусство подобно самой жизни, — проговорил Нода, — оно изобилует тонкостями, тайнами и сюрпризами.
Нода огляделся, убеждаясь, что в зале, кроме них, больше никого нет, а потом вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и вручил его Дэни.
— Надеюсь, в будущем нам удастся встречаться почаще, — сказал Нода и перевел взгляд на Шона:
— Мистер Кроу, вероятно, впоследствии мне придется обратиться к вам.
— Мой номер телефона есть у Дэни, — ответил Шон. — Звоните в любое время.
— Благодарю вас. Непременно позвоню.
Нода повернулся и вышел из зала не оглядываясь. Дэни воззрилась на конверт, оставленный Нодой. На нем не было никаких надписей, указывающих на отправителя или адресата.
— Можно, я сам? — спросил Шон, протягивая руку.
— Почему бы и нет? — насмешливо отозвалась Дэни. — Похоже, вы с Томом пришли к взаимопониманию.
Шон взял конверт и вскрыл его ногтем.
— Том понял, что ты спрашивала о шелке не для себя, — объяснил Шон. — И потому он вежливо напомнил, что теперь я в долгу перед ним.
— Я никогда не считала Тома особенно злопамятным.
— А разве я хоть словом намекнул на злопамятность?
Дэни развела руками.
В конверте оказался единственный лист бумаги — фотокопия газетной вырезки. Судя по узким столбцам и массивному заголовку, вырезка была старой. «Пятеро японских промышленников признаны виновными в военных преступлениях».
Шон держал вырезку так, чтобы Дэни могла читать ее одновременно с ним. Внимание обоих немедленно привлекло подчеркнутое имя.
Юкио Кояма.
В статье прямо излагались обвинения, выдвинутые против Коямы и других японских бизнесменов военным трибуналом, который судил военных преступников после второй мировой войны. Наказание было сравнительно мягким. По требованию правительства, желающего поскорее загладить все воспоминания о позорно проигранной войне, преступники были приговорены к недолгому тюремному заключению.
Шон издал удовлетворенное восклицание охотника, наконец-то напавшего на след крупной добычи.
— Кояма — военный преступник, — тихо произнес он. — Конечно, его вину не сравнить с виной нацистов, и тем не менее она существует.
— То же самое можно сказать о половине государственных деятелей нашей эпохи, — возразила Дэни. — И потом, прошло уже больше пятидесяти лет.
Шон еще раз перечитал вырезку.
— Здесь ни словом не упомянуто о возможности официальной амнистии.
— Даже так? — изумилась Дэни.
— Этого вполне хватит, чтобы навсегда перекрыть дорогу в США крестному отцу всех карпов — при условии что нужные люди узнают об этом заранее.
— И ты знаешь этих нужных людей?
Шон улыбнулся:
— Не я, а Кассандра.
— Ну и что в этом хорошего?
— Эта информация может дать то, чего нам отчаянно недостает, — время.
Глава 25
Катя лежала словно в дымке, которая была отчасти сном, но в основном результатом сексуальных излишеств. Она закинула руки за голову, по ее лицу блуждала редкая для Кати гостья — улыбка расслабления и покоя.
Касатонов обвел плавные контуры Катиных рук тупым сильным пальцем.
— Осторожнее, глупый, — пробормотала она, не открывая глаз. — Терпеть не могу щекотки.
Ничего не ответив, Касатонов прошелся пальцем по мостику ее плеча и спустился к ключице.
Катины веки остались опущенными.
Палец Касатонова соскользнул с ключицы. Он поддел ногтем ее грудь.
— Значит, ты боишься щекотки, — с расстановкой произнес Касатонов. — Должно быть, потому я и не помню, когда в последний раз слышал твой искренний смех?
Он обвел пальцем Катин сосок.
Улучив минуту, она схватила его за руку. Касатонов легко высвободился из ее пальцев.
— Нам обоим нечему радоваться, — напомнила КатД.
— Какой трагизм! Какое истинно русское страдание! Еще немного, и ты начнешь разыскивать свою балалайку и распевать слезливую чепуху.
С этими словами Касатонов принялся водить пальцем по ребрам Кати, как по струнам музыкального инструмента.
Она мгновенно открыла глаза. Они казались одновременно чистыми и мрачными, зрачки расширились от водки.
— Что-то ты сегодня чересчур игрив, — заметила она.
— И это тебя не радует.
Не ответив, Катя поднялась с постели, набросила халат и прошла через комнату к бару. Остановившись, она взглянула на отражение бледного лица в длинном зеркале в раме из золотистого мрамора, висящем над баром.
