Время для наград - Алюшина Татьяна Александровна (библиотека электронных книг .txt) 📗

Татьяна Алюшина

Время для наград

Одуряюще пахло сиренью, ну просто одуряюще. Этот запах сопровождал меня всю жизнь.

В детстве это был запах тайны — мы прятались в огромных кустах сирени, когда играли в казаки-разбойники.

Сад, в котором проходило мое детство, был совершенно сказочный — огромный заросший, запущенный сад позади старой купеческой усадьбы. Усадьбу с революционным энтузиазмом превратили во множество коммунальных квартир, но сад… Сад коммунальным сделать, видимо, не удалось.

Мы считали его своей вотчиной, своей тайной, полной неожиданностей и чудес. Там были совершенно секретные, затерявшиеся в глубине зарослей жасмина и сирени места, о которых даже и не подозревали взрослые. Здесь располагался наш штаб, здесь мы находили отдохновение от контроля, это была наша тайна, наше прибежище.

Господи, что только мы не постигали в том саду! Это абсолютное счастье свободы, потому что никто — ну просто никто из взрослых! — не знает, где ты, и только тебе решать, когда выйти из тайного штаба и выходить ли на призыв мамы, и, замирая от восторга непослушания, предполагать, что будет, если сделать вид, будто не слышала, как тебя зовут. Я вот еще чуть-чуть, ну одну минутку посижу и выйду победителем, потому что это я сама решила, что уже пора. И от осознания этого «я такая большая и значимая» было не страшно получить нагоняй. Пусть ругают, да и ругают как-то вяло, главное — нашли. И не догадываются, что это я сама, сама решила найтись!

А в саду все такое шуршащее, сказочное и все по-взрослому важно: и большой секрет, и тайный сбор, и глобальные проблемы детского возраста. Ах, как же это было прекрасно! Лето, солнце, запущенный купеческий сад, огромный, как мир. Засыпанный землей фонтан, дорожки в никуда, а впереди целое лето, важнейшие детские проблемы — качели, старые сараи, велосипеды и запах сирени. Запах счастья. Даже не счастья, а того, что гораздо, гораздо лучше, — преддверия лета, солнца, свободы и тайны будущего.

Потом этот запах настиг меня в больнице, после операции.

Я никак не могла открыть глаза после наркоза, но мне было так радостно, так легко и совершенно непонятно, что ж такого замечательного в моем пробуждении.

Ведь вроде очень больно, и трудно, и невозможно двигаться, тогда почему чувство полного счастья? А когда открыла глаза — поняла. Палату заливало южное солнце, светившее сквозь незашторенное окно, и все видимое пространство было уставлено букетами сирени.

Это была царица всех сиреней — огромные темно-фиолетовые цветы. Они пахли так сказочно, так празднично, что затмевали мысли о боли, об операции. Наверное, даже о прошлом. Это был запах детства, тайны, счастья, преддверия лета, перемен, всего самого лучшего в жизни.

Одуряюще, просто одуряюще пахло сиренью, когда я расставалась с ним.

Мне казалось, что уж сирень-то меня никогда не подведет, это постоянная величина, которая ассоциируется только со счастьем, вернее, с преддверием счастья. И вдруг!..

Ну почему сирень, господи?! Все было так хорошо в моей жизни с этими цветами, ну почему именно сирень? Теперь всю мою жизнь она будет нести ощущение несчастья, потери всего: любви, мужчины, прошлого, будущего.

Ну почему именно сирень?!

Он знал, конечно, знал, что больше всех цветов на свете я люблю сирень. Миллион раз ему это говорила и рассказывала о детстве, о купеческом саде, о тайных местах, об ощущении безграничного детского счастья.

В тот день, когда мы расстались, он принес мне сирень. Огромный букет крупной южной темно-фиолетовой сирени. Только теперь мне казалось, что пахнет она как на похоронах. Ну конечно — это ведь я ухожу от него, а не он меня выпихивает из своей жизни, всеми правдами и неправдами сделав мою жизнь совершенно непереносимой, потому что дальше прогибаться под него — это только уровень половой тряпки. Как трудно, как страшно принимать такое решение. Когда ты на грани: либо — либо.

Да, да, конечно, все, что можно было выдержать, я выдержала. Мы ведь, девушки, такие терпеливые, такие понимающие. И трудности начального периода, и квартплата пополам, и ужасы потери первых копеек, и торты из макарон, потому что ни на что другое нет денег, и твои сопли и пьянки от страха перед «завтра деньги отдавать», и болезни, и переломы, и дешевая колбаса, и одни всесезонные колготки.

А дальше еще интересней!

Первые победы, и первый отдых в дешевом отеле, и первая битая-перебитая десятилетняя машина, и ужасы съемной дешевой квартиры. Мои бухгалтерские балансы и ночи спасения бизнеса — это когда ты спишь, заглушив страх водкой, а я сижу всю ночь, рисую схемы и считаю цифры, а наутро, одурев от кофе и сигарет, нахожу! Нахожу выход!

Первые надутые щеки — «Я заработал!» и «Я не могу платить тебе зарплату, ведь ты моя жена, и, кстати, свою зарплату ты проедаешь». Первая заграница и первый контракт, который я считаю и стыкую до зеленых чертей в глазах, пока ты спишь, отметив успех водкой. Первый костюм от «Хьюго Босс» и уговоры его купить, а потом и надеть. И твое «Не могу с ними пить и общаться, они все такие крутые, чувствую себя кретином!», и мои долгие уговоры, миллион слов о твоей неординарности, уме, выносливости, изворотливости, черт знает еще о чем, только бы поднять. И твое победное: «Ты не представляешь, они как дети — стадо идиотов, я сделал их на раз-два!»

Первый срыв с «больших» денег, и неделя запоя, и снова «ты самый…», и снова раздувание щек, и первые личные вложения, и праздник с друзьями по этому поводу. Три дня застолья — это у тебя. А у меня посуда — плита — посуда. И утро четвертого дня: «Ну, видишь, ты же самый-самый…»

И дефолт… Конечно, твоя паника: все, все пропало! Мои уговоры: ничего не пропало, осталось это, это и это. Все поправим, затянем пояс, поживем у мамы, не будем снимать квартиру, поедим макароны. И цифры по ночам, цифры, а утром — смотри, мы вылезем!

И вылезли, вылезли! Ничего не надо начинать сначала — там подтянули, здесь урезали, опять же после дефолта многие конкуренты отпали — и все, все, прорвались!

И победа, и обороты, и экономия на всем, по большей части на мне.

И вдруг твое «Я крутой!». Да, ты крутой, а я?.. А ты делай теперь так и так, нет — это плохо, лучше, лучше. Это уже не так вкусно, это не вовремя, и вообще, прав всегда только я. И так по нарастающей!

И ночи без сна у темного окна: «Что я не так сделала? Господи, ведь невозможно терпеть!» И все, нет сил, и выбор — либо ложиться без боя и становиться ошметком при «начальнике всей твоей жизни», либо уходить.

И понимание, что выбора-то нет, да никогда и не было.

И конечно же: «Ты решай, но ничего не получишь — все мое».

И букет сирени!

Господи! Но почему, почему сирень?!

Сильно дернуло вагон, и Наталья выскочила из этих мыслей.

«М-да, дорога. Задремала, и все это предательски влезло в голову. Сразу чувство вины — ну кого и в чем я обвиняю! В любом случае это мое решение, и в начале — жить с этим человеком, строить что-то, и в конце — расстаться с ним, построив ему что-то. Я могу тысячу раз говорить себе, что он не виноват. Я могу тысячу раз обвинять себя и сомневаться в правильности решения. Я могу охрипнуть мысленно и горлом, утверждая, что сама, сама виновата, но я обвиняю его и не могу остановиться! Господи! Ну сколько можно ходить по кругу! Все понимая, оставаться там же, где и была?! И какого хрена сирень! А собственно, откуда запах?»

Наталья повернулась лицом к купе. На столике стоял букет сирени в обрезанной бутылке из-под минеральной воды. Она занимала верхнюю полку, и здесь, наверху, запах от цветов был особенно сильным. Рядом с букетом сияла лучезарная улыбка девушки лет семнадцати.