Время расставания - Ревэй Тереза (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Но теперь, глядя на Максанса, надевающего куртку и повязывающего шарф вокруг шеи так, будто он пытался задушить свою боль, мадемуазель Фонтеруа осознала, что ее усилия были тщетными.
— Твой отец — очень хороший человек, — сказала она. — Достойный человек. Он будет счастлив наконец получить возможность узнать тебя.
На короткое мгновение взгляд Максанса вновь обрел детскую невинность, а его голубые глаза зажглись светом надежды.
В глубине магазина вполголоса болтали две продавщицы. После полудня в салоне не появилось ни одной клиентки. Наступил май, и дни стали длинными, ясными и солнечными. Легкий весенний ветерок предвещал чудесный вечер.
Александр, сидящий за рабочим столом, поднял глаза от бухгалтерских книг и снял овальные очки. Он решил, что обеих молодых женщин отпустит на полчаса раньше. Обрадованные служащие торопливо накинули кардиганы поверх легких кофточек и, смеясь, окунулись в суету улицы Фобур-Сен-Оноре.
Александр бродил по пустынному магазину, осматривая изделия из норки, поправляя кашемировые шали на манекенах. Случайный солнечный луч скользнул по сероватому паркету и исчез. Заложив руки за спину, Манокис приблизился к витрине и стал наблюдать за прохожими. Вот медленно проехал кабриолет. Сидевшая за рулем молодая женщина с платком на голове лениво разглядывала витрины. За нею пристроилось такси: недовольный шофер сердито нажал на клаксон. Невозмутимая дамочка продолжала двигаться по улице со скоростью улитки. Глядя на нее, Александр не смог удержаться от улыбки.
Именно в эту секунду грек заметил мужчину, прислонившегося к стене здания напротив. Без видимой причины сердце Александра забилось быстрее. Молодой человек был худощавым, пожалуй, довольно высоким. Он казался напряженным и даже раздраженным, как будто ждал кого-то, кто сильно опаздывал.
Александр жадно разглядывал черные волосы, куртку, бежевые брюки, голубую рубашку с расстегнутым воротником. Вне всякого сомнения, это — он.
Когда Манокис увидел его в первый раз, тот был еще шестилетним ребенком в матросском костюмчике; мальчик вцепился в руку матери, идущей по павильону Элегантности Всемирной выставки. Именно в тот день, опустив глаза и увидев лицо малыша, Александр понял, что Максанс Фонтеруа — его сын. Позже, уже после войны, когда Максанс был еще подростком, Манокис разговаривал с ним на торжестве в доме Валентины, и его сердце сжималось от боли, потому что он не мог открыть сыну правду. И вот сегодня, увидев этого чуть сутулого мужчину, Александр ощутил ту же радость, смешанную со страхом и тревогой. Максанс пришел. Он сам выбрал день и час, как дуэлянт.
Как он узнал правду? Кто выдал ему тайну? Валентина отказывалась это сделать. «Сейчас неподходящий момент, — сказала она, когда Максанс только-только вернулся из Будапешта. — Он слишком потрясен тем, что пришлось пережить там. Дай ему немного времени». И мадам Фонтеруа рассказала бывшему любовнику о молодой венгерке, убитой пулей, попавшей в голову. Александр запасся терпением. Господи, что же должен был испытать его сын!
Он часто представлял этот момент, надеялся на встречу и одновременно боялся ее. Однако грек никогда не думал, что будет чувствовать себя настолько оробевшим, растерянным. Как ему поступить? Пересечь улицу и подойти к долгожданному гостю? Ждать, когда он подойдет сам? Но вдруг Максанс передумает и уйдет, так и не поговорив со своим настоящим отцом? Как не дать ему уйти? Броситься следом, схватить за рукав, умолять?
Манокис подошел к двери и застыл на пороге магазина. Их взгляды встретились. Взгляд Максанса казался беспощадным. Александр задержал дыхание. Меж ними мелькали прохожие, медленно проезжали автомобили, но Александр видел лишь своего сына, сына, которого он так долго ждал, сына Валентины, женщины, которую он любил уже много лет, более четверти века, почти вечность.
Наконец Максанс принял решение. С беспечным видом он пересек улицу, не обращая внимания на машины: молодой человек даже положил руку на капот «Симки-Аронд», которая была вынуждена затормозить, чтобы пропустить пешехода. Он двигался с грацией матери, но в то же время это была совершенно особенная, мужская грация — его движения были полны сдержанной силы.
Мужчины продолжали молча смотреть друг на друга, оба по-прежнему держались настороже. Было видно, что Александр вызывает у Максанса некоторое недоверие. Манокис подумал, что лучше уж недоверие, чем враждебность. Но что он скажет сыну, который уже вырос и стал мужчиной?
Он отступил на шаг. Не говоря ни слова, Максанс последовал за греком внутрь магазина. Александр тотчас закрыл дверь и повернул ключ, будто опасался, что гость ускользнет от него.
Максанс прошелся по залу, посмотрел на лепной потолок, окинул взглядом зеркала и люстру с подвесками. Он не мог оставаться на месте. Ему потребовалось шесть месяцев, чтобы решиться прийти сюда.
Молодой человек десятки раз проходил мимо магазина грека-меховщика. Он сфотографировал его витрины, как и здание на улице Тревиз. Прячась за прямоугольником видоискателя, он запечатлел и малознакомого ему отца, 24x36 — безжалостная точность. Он фотографировал Александра, когда тот выходил утром из дома, — на лице следы недавнего сна, фотографировал на террасе кафе читающим газету, среди шумной толпы, направляющейся к метро в конце дня.
В квартире, расположенной под самой крышей, в квартире, которую он снял недалеко от Люксембургского сада, проявляя снимки в темной комнатушке, он поздравил себя с тем, что его план удался. Однако, глядя на негативы, Максанс понял, что нервозность подвела его. Многие кадры вышли расплывчатыми, изображение было чересчур зернистым. Фотографии неопытного любителя. Когда снимки были готовы, он налил себе скотча. Максанс не думал, что будет испытывать столь сильное волнение, изучая черную с проседью шевелюру, крупный нос, руки в тонких белесых шрамах. Молодой человек надеялся, что, заключив отца в двумерное пространство фотографий, он обретет над ним власть. Увы, Александр остался неуловимым.
И вот вчера он не смог нажать на кнопку спускового механизма фотоаппарата. Он держал камеру в ладонях, как раньше держал раненых птиц. Максанс смотрел, как выходит из такси мать, как она звонит во входную дверь дома на улице Тревиз. И когда массивная дверь захлопнулась за хрупкой женской фигуркой, молодой репортер почувствовал себя вором и трусом.
«Решительно, они просто преследуют меня», — думал Максанс, глядя на роскошные шубы и манто. Он сожалел, что Александр Манокис, как и Андре Фонтеруа, был скорняком. Ему был чужд их мир, показавшийся бесполезно жестоким. Чтобы предстать во всей своей полноте, красота женщины не нуждалась в мертвых зверях. Женская красота была чудом сама по себе.
— Я хочу поблагодарить вас, — сказал Александр.
Максанс обернулся к отцу, злясь на себя за участившийся пульс.
— За что? — бросил он резко, даже грубовато, вскинув подбородок.
— За ваше мужество, которого мне не хватило. За то, что вы сделали первый шаг.
Александр успокоился. Теперь все было не важно, он видел своего сына и говорил с ним. Отныне с ним не может случиться ничего плохого.
— Выпьете со мной чашечку кофе? — и добавил, улыбнувшись: — Греческого кофе?
Максанс пожал плечами, но Александр уже исчез в маленькой комнате в задней части магазина. «Надо же, — думал пораженный Максанс, — получается, что я наполовину грек!» И чтобы обрести уверенность, молодой человек коснулся кончиками пальцев лежащей в кармане куртки такой родной фотокамеры «Лейка».
Париж, 1964
Камилла перевернула стриженую норку и стала внимательно изучать мех. «Можно принять это за замшу», — подумала она. Куртка была легкой, как дыхание, изысканные бежевые полутона подчеркивали строгие геометрические линии. С широкой улыбкой владелица Дома Фонтеруа подняла глаза на Рене Кардо.
— Вы — гений, Кардо! — воскликнула она.
И хотя модельер уже давно не сомневался в своем таланте, было видно, что комплимент доставил ему удовольствие. Мужчина горделиво подкрутил свои тонкие черные усики.
