Милый, единственный, инопланетный (СИ) - Монакова Юлия (книги полностью .TXT) 📗
Мне нравится идея, хотя сейчас, с распухшим от слёз носом и красными глазами, я меньше всего тяну на “сексуальную”. Но всё равно слова Лёльки вдохновляют. Я её обожаю. Только она одна в целом мире умеет правильно подбодрить!
— Это ещё не всё! — загадочно прищуривается Лёлька. — На сегодняшний вечер у меня планы. Собственно, теперь и у тебя тоже.
— Какие планы? — я подозрительно буравлю подругу взглядом. От неё можно ожидать чего угодно: может позвонить вечером и приказать спуститься вниз, к подъезду, захватив с собой паспорт, а утром ты обнаружишь себя в Питере, на Невском проспекте, с горячей шавермой в одной руке и стаканчиком кофе — в другой.
— Мы идём тусить в клуб! — объявляет Лёлька, и я незаметно выдыхаю с облегчением — уф, это не так страшно, как могло бы оказаться. Но в это время Лёлька заканчивает фразу:
— Это будет поцелуйная вечеринка! Все-все-все целуются с симпатичными молодыми людьми, даже с незнакомцами!
И, пока я растерянно хватаю ртом воздух и пытаюсь что-то возразить, хлопая ресницами, Лёлька добавляет безапелляционным тоном:
— То, что надо в твоей ситуации. Тебе точно должно понравиться!
20
НАШИ ДНИ
Илья, сентябрь 2019
В шесть часов вечера заезжает мама. Она в курсе, что я не выношу неожиданных гостей, поэтому о сегодняшнем визите мы договаривались заранее. Я очень люблю её и ценю, что она всегда принимала меня таким, какой я есть, не ломала и не перестраивала под себя или общепринятые нормативы. Даже когда я объявил, что собираюсь снимать квартиру и жить отдельно, она отнеслась к этому с пониманием, хотя призналась мне однажды, что ей это далось не очень-то легко. У неё нет никого ближе меня, но она всё равно старается не превышать дозу своего присутствия в моей жизни. Мне сложно в полной мере понять её чувства, лично мне не бывает скучно одному: даже если я не вижу её или Руса подолгу, не встречаюсь и не созваниваюсь с ними, мои мысли заняты чем-то другим и у меня нет времени на тоску. В тот период, когда у меня были отношения с девушкой, я тоже не слишком печалился, если не встречался с Алёной несколько дней и даже дольше.
Мама целует меня в щёку и обнимает. Я не очень-то люблю объятия с поцелуями, но здесь иду на уступки: знаю, что ей это важно.
— Ты ел сегодня? — спрашивает она, присаживаясь на край дивана.
— Ну конечно, ел. Человек же не может существовать без еды, — отзываюсь я. Она вздыхает. Это тоже одна из её тайных печалей, о которой она честно мне рассказала: ей хотелось бы приезжать ко мне с полными сумками продуктов, забивать ими холодильник, жарить-парить-варить для меня обеды и ужины, а затем кормить чуть ли не с ложечки. Только тогда материнское сердце может быть спокойным, это её собственные слова.
Я же предпочитаю покупать продукты сам — раз в неделю, по списку, чётко всё планируя, чтобы не было излишков еды и не приходилось затем от них избавляться. Готовлю тоже самостоятельно — ровно столько, сколько требуется мне одному.
Мы сидим рядом на диване, она задаёт мне стандартные вопросы, я на них терпеливо отвечаю, хотя этот традиционный ритуал кажется мне скучным: помимо питания, она всегда интересуется одним и тем же — здоровьем, настроением, делами на работе. Когда очередь доходит до Руса (“Как поживает твой друг?”), я сообщаю о том, что сегодня приглашён на празднование его дня рождения в клуб.
— Ой, передавай ему самые искренние поздравления от меня! — говорит мама. — Такой отличный парень, я ведь его совсем ещё мальчишкой помню, сколько вам было, когда вы подружились? Лет шесть?
— Пять, — уточняю я.
Я помню детали нашего знакомства так же ясно и хорошо, как будто это случилось совсем недавно, а не девятнадцать лет назад.
Выдался дождливый день, из-за чего нашу группу не повели на прогулку. Честно говоря, я был этому только рад. Уселся в углу, чтобы меня не беспокоили, и принялся собирать из куцего детсадовского конструктора модель лунохода.
Через какое-то время я почувствовал, что кто-то молча присел рядом. Я покосился в ту сторону и увидел мальчишку. Как его зовут, я не помнил, а может, и вовсе не знал — лица всех пацанов в нашей группе сливались для меня в одно.
— Ты чего строишь? — поинтересовался мальчик.
— Луноход, — ответил я. — Только нескольких важных деталей не хватает, потерялись.
— Ну, построй что-нибудь другое, — предложил он. — Робота сумеешь сделать? А динозавра?
Я молча принялся подбирать детали для робота и соединять их друг с другом. Мальчик тоже хранил молчание, наблюдая за моей работой.
— Круто выходит, — сказал он наконец. — А как тебя зовут?
— Илья Тошин.
Мы ещё немного посидели в тишине.
— Что, тебе разве не интересно, как меня зовут? — не выдержал он.
— Нет, — честно ответил я.
— Блин, — он опять некоторое время молчал, видимо, подбирая подходящий ответ, но так и не смог ничего придумать, поэтому спросил другое:
— А ты чего сердитый такой?
— Я не сердитый.
— А чего всё время отворачиваешься?
Я пожал плечами:
— Мне так удобнее.
— Ты боишься меня, что ли?
Я старательно прислушался к своим ощущениям.
— Нет, не боюсь. Но если ты начнёшь меня щекотать, мне будет неприятно и больно.
— Да с чего мне тебя щекотать? Вот ты странный, — сказал он.
— Другие щекочут… — отозвался я.
— Да они придурки все! — заявил мой собеседник. — Они и ко мне тоже приставали. Я там одному уроду руку прокусил до крови, воспиталка разоралась…
— Почему?
— Что “почему”? Почему разоралась?
— Почему руку прокусил, — пояснил я.
— А, да он сам напросился, — отмахнулся мальчик. — Чуркой меня обзывал.
— Как?!
— Ну, чуркой.
— Чурка — это обрубок? Кусок дерева? — уточнил я, вспомнив всё, что вычитал в детских энциклопедиях. У нас дома было очень много книг, мама мне покупала и про динозавров, и про строение человека, и про роботов, и историю древнего мира, и задачки по математике для дошкольников, и ещё полно всяких.
— Сам ты обрубок! — сказал мальчик. — Чурка — это значит, нерусский. Не видно, что ли?
Я искоса взглянул на него и покачал головой. Пацан как пацан…
— Нет.
— Нет?! Да ты посмотри, у меня и кожа темнее, чем у тебя, и волосы чёрные, и глаза…
— И что?
— Остальные не такие, понимаешь?
Я не понимал. То есть я, конечно, видел всё, что он называл: и кожу, и волосы, и глаза. Но не мог сообразить, что в этом странного и почему теперь он называется “чуркой”.
— А ты кто? — спросил я на всякий случай.
— Дагестанец. Меня, кстати, Руслан зовут. Руслан Керимов. Хоть это тебе и неинтересно.
Я равнодушно пожал плечами. Ну, Руслан и Руслан…
— У тебя, я смотрю, тоже в этой группе друзей нет? Правда же, тут ни одного нормального пацана?
— Мне с ними скучно и непонятно, — признался я.
— Я у вас первый день только, но мне уже тоже с ними скучно и непонятно. Слушай, а давай с тобой дружить? Ты мне будешь братом.
Необычные речи мальчика всё больше и больше сбивали меня с толку.
— Как я могу быть твоим братом? Моя мама — она ведь не твоя мама.
— Да блин, ты правда странный какой-то… Брат — это просто так говорится. Значит, очень хороший и близкий друг, который никогда не бросит и не предаст.
Я снова кинул на него испытывающий взгляд искоса, а затем проверил на всякий случай:
— Ты меня никогда не бросишь и не предашь?
Руслан отозвался:
— Никогда. Если мы поклялись в дружбе, то слово нельзя нарушать даже под страхом смерти!
— Хорошо, — согласился я, не совсем, впрочем, поняв про “страх смерти”. — Тогда я тоже не нарушу слово.
— Ну что, здравствуй, брат? Давай лапу! — он протянул мне ладошку с растопыренной пятернёй. Я покачал головой.
— Мне не нравится, когда меня трогают. Это обязательно?
