Аристотель и Данте открывают тайны вселенной (ЛП) - Саэнс Бенджамин Алир (первая книга TXT) 📗

— Ладно, — сказал он. — Больше никаких слез. Парни не плачут.

— Парни не плачут, — повторил я. — Я устал от всех этих слез.

Данте рассмеялся. А потом стал очень серьезным.

— Ты нырнул так, будто находился в бассейне.

— Мы не обязаны говорить об этом.

Он просто продолжал говорить.

— Ты напал на меня, как футболист, который нападает на парня с мечем. Ты оттолкнул меня. Все случилось так быстро, будто… Будто ты знал, что ты делаешь. Не учитывая того, что ты мог убить себя. — По его лицу снова покатились слезы. — И все из-за того, что я идиот, стоящий по средине улицы, пытаясь спасти тупую птицу.

— Ты снова нарушаешь правило «никаких слез». И птицы не тупые.

— Ты почти умер.

— Ты ничего не сделал. Ты просто был собой.

— Больше никаких птиц.

— А мне нравятся птицы, — сказал я.

— Я бросаю их. Ты спас мою жизнь.

— Я же сказал тебе. Я сделал это не специально.

Из-за этих слов все рассмеялись. Боже, я так устал. Мне было так больно. Я помню, как Данте сжал мою руку и снова и снова повторял «Мне жаль. Прости меня, Ари. Прости меня».

Из-за операции и морфия я чувствовал себя немного опьяненным.

Я помню, как напевал «Ла Бамбу». Я знал, что Данте и мои родители все еще были в комнате, но я засыпал.

Я помню, как Данте сжимал мою руку. И я помню, как думал «Простить тебя? За что, Данте? Что означает простить?»

Я не знаю почему, но мне снился дождь.

Мы с Данте были босиком. И дождь не прекращался.

И мне было страшно.

ДВА

Я не знаю, как долго пробыл в больнице. Несколько дней. Четыре дня. Может пять. Шесть. Черт, я не знаю. Казалось, что прошла вечность.

Они проводили тесты. Вот, что делали в больнице. Они хотели убедиться, что у меня нет никаких внутренних повреждений. Особенно повреждений головы. Ко мне приходил невролог. Он мне не понравился. У него были темные волосы и ярко зеленые глаза. Казалось, что ему все равно. Или наоборот, слишком не все равно. Но на самом деле, он не очень хорошо общался с людьми. Он почти не разговаривал. Он много записывал.

Я узнал, что медсестры очень любят разговаривать. Этим они и занимались. Они дают таблетки, чтобы помочь уснуть, а потом будят всю ночь. Черт. Я хотел спать. Я хотел проснуться и увидеть, что мои гипсы пропали. Это я и сказал медсестрам.

— Можно я просто усну и проснусь, когда мне уже снимут гипсы?

— Глупый мальчик, — ответила медсестра.

Да. Глупый мальчик.

Я кое-что помню: вся моя комната была в цветах. Цветы от всех подруг моей мамы. От родителей Данте. От моих сестер. Цветы от соседей. Цветы из сада моей мамы. Цветы. Черт. У меня никогда не было мнения по поводу цветов. Теперь оно появилось. Я ненавижу цветы.

Мне нравился мой хирург. Он делал операции спортсменам. Он был довольно молодой и был похож на спортсмена. Но у него были руки пианиста. Я помню, как размышлял над этим. Но я ничего не знаю о руках пианистов или руках хирургов. Я даже помню, как мне приснились его руки. В моем сне, он держал птицу Данте, а потом отпустил ее, и она улетела. Это был хороший сон. У меня не было хороших снов уже давно.

Доктор Чарльз. Так его звали. Он знал, что делает. Хороший парень. Да, вот что я думал. Он отвечал на все мои вопросы. А у меня их было много.

— В моих ногах есть штифты?

— Да.

— Постоянные?

— Да.

— И вам не придется снова менять их?

— Надеюсь, нет.

— Вы не очень-то разговорчивы, да, доктор?

Он рассмеялся.

— Ты крепкий парень, да?

— Я не думаю, что я такой уж и крепкий.

— Что ж, я думаю, ты крепкий. Очень крепкий.

— Да?

— Я постоянно был возле тебя.

— Серьезно?

— Да. Серьезно, Аристотель. Я могу кое-что сказать тебе?

— Называйте меня Ари.

— Ари. — Он улыбнулся. — Я удивлен, как хорошо ты держался во время операции. И я удивлен, как хорошо ты держишься сейчас. Это действительно замечательно.

— Это удача и гены, — сказал я. — Гены, которые я получил от мамы и папы. А моя удача, ну, я не знаю откуда она появилась. Возможно, от Бога.

— Ты религиозный парень?

— Не совсем. Это все из-за моей мамы.

— Да, мамы и Бог хорошо ладят.

— Наверно. Когда я перестану чувствовать себя так ужасно?

— Нет определенного времени.

— Нет времени? Мне будет так больно все восемь недель?

— Станет лучше.

— Конечно. А как так получилось, что мои переломы находятся под коленями, а гипсы — выше колен?

— Ты должен лежать спокойно в течение двух или трех недель. Ты не должен сгибать ноги. Ты можешь снова поранить себя. Крепкие парни, они давят на себя. Через несколько недель я поменяю твои гипсы. Потом ты сможешь сгибать ноги.

— Черт.

— Черт?

— Несколько недель?

— Три недели.

— Три недели не сгибать ноги?

— Это не так уж и долго.

— Сейчас же лето.

— А потом ты будешь ходить к физиотерапевту.

Я вздохнул.

— А это? — сказал я, указывая на руку. Мне становилось очень грустно.

— Этот перелом был не таким сильным. Я сниму гипс через месяц.

— Месяц? Черт.

— Тебе нравится это слово, да?

— Я предпочитаю использовать другие слова.

— «Черт» вполне подойдет, — с улыбкой сказал он.

Я хотел плакать. И я заплакал. В основном я был зол, и я знал, что он скажет, что мне нужно немного терпения. Именно это он и сказал.

— Тебе просто нужно быть терпеливым. Ты будешь как новенький. Ты молод. Ты силен. У тебя отличные, здоровые кости. У меня есть все основания, чтобы верить в то, что ты очень быстро восстановишься.

Очень мило. Терпение. Черт.

Он проверил, чувствую ли я свои пальцы, послушал мое дыхание и попросил проследить взглядом за его пальцем.

— Знаешь, — сказал он. — То, что ты сделал для своего друга, Данте, было очень храбро.

— Послушайте, я хочу, чтобы люди перестали говорить мне об этом.

Он посмотрел на меня.

— Ты мог остаться парализованным. Или еще хуже.

— Хуже?

— Ты мог умереть, молодой человек.

Умереть. Ладно.

— Люди продолжают говорить это. Послушайте, доктор, я же жив.

— Тебе не очень нравится быть героем, не так ли?

— Я сказал Данте, что сделал это не специально. Все подумали, что это было шуткой. Но это не так. Я даже не помню, как рванул к нему. Я не говорил себе «я спасу моего друга, Данте». Все было не так. Это был просто рефлекс. Прям как когда кто-то ударяет тебя под колено. Твоя нога сгибается. Вот как все было. Это просто произошло.

— Просто рефлекс? Это просто произошло?

— Именно так.

— То есть, ты не ответственен за это?

— Это обычное дело.

— Обычное дело?

— Ага.

— А у меня есть другая теория.

— Конечно, вы же взрослый.

Он рассмеялся.

— Ты имеешь что-то против взрослых?

— У них слишком много идей по поводу нас. Или по поводу того, кем мы должны быть.

— Это наша работа.

— Славно.

— Славно, — повторил он. — Послушай, сынок, я понимаю, что ты не считаешь себя храбрым, отважным и так далее. Конечно, ты не считаешь себя таковым.

— Я просто обычный парень.

— Да, именно так ты себя и видишь. Но ты оттолкнул своего друга от приближающейся машины. Ты сделал это, Ари, и ты не думал о себе или о том, что случится с тобой. Ты сделал это, потому что ты тот, кто ты есть. На твоем месте, я бы подумал об этом.

— Зачем?

— Просто подумай.

— Я не уверен, что хочу думать.

— Ладно. Просто, чтобы ты знал, Ари, я думаю, что ты очень редкий парень. Вот, что я думаю.

— Я уже говорил вам, доктор, это был просто рефлекс.

Он усмехнулся и положил руки мне на плечи, а затем сказал:

— Я знаю, что ты добрый, Ари. Я с тобой.

Я понятия не имею, что он имел в виду. Но он улыбался.