Я, ты и любовь - Уайлдер Джасинда (электронная книга TXT) 📗

Погиб, спасая меня.

Я сделала еще шаг, позволив волне боли разлиться по телу. Я опустила голову — мокрые волосы свесились на лицо, отгородив от всего. Я слышала, как Колтон шагает за мной следом, слышала его дыхание, чувствовала острый, но уже выветрившийся запах табака, еще слабее — одеколона и пота. Запах мужчины. Свойственный только Колтону, слишком приятный, слишком знакомый.

Оставшееся расстояние до дома я шла очень долго. Щиколотка опухла и страшно болела, посылая вверх стрелы боли. Я распахнула входную дверь, не обращая внимания на родителей в гостиной, которые повскакали с мест и принялись звать меня по имени. Колтон вошел за мной.

— Она ногу подвернула, — сообщил он. — По-моему, растянула мышцы.

— Спасибо, что ты с ней пошел, — сказал отец с сомнением в голосе. Я была уже на верху лестницы.

— Нет проблем. — Я слышала, как скрипнули подошвы Колтона на мраморной плитке и открылась входная дверь.

— Колтон, мы скорбим о твоей потере, — послышался голос мамы.

— Да, — единственное слово от него и звук закрывающейся двери. Он ушел. Я поковыляла к себе в комнату, уже не сдерживая хромоты, раз меня никто не видит. Заперев дверь, сорвала с себя липкое платье, промокшие трусы, обернула пленкой гипс и встала под душ. Горячая вода, почти ошпарившая спину, смывала боль, но не вину.

Когда вода пошла уже еле теплая, я вытерлась, завернулась в халат и легла на кровать, натянув на себя несколько одеял. В комнате стояла глубокая тишина.

Закрыв глаза, я увидела Кайла, раздавленного деревом, проткнутого обломком толстой ветки, истекающего кровью. Услышала свистящее дыхание и шепот: «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…» Он повторял это снова и снова, пока уже не мог дышать, и вой сирен вдалеке ознаменовал его уход.

Я услышала, как открылась дверь, и почувствовала, как дрогнул матрас, когда мама присела рядом. Я зажмурилась, и что-то горячее и мокрое потекло по щекам. Это не слезы. Я не буду плакать, не могу. Расплакаться означает излить печаль, а она бесконечна. Я не выдержу. Я просто умру. Наверняка по щекам сочится кровь моего израненного сердца.

— Нелл, доченька, — мягко начала мама. Она откинула одеяла и попробовала пальцем мою щиколотку. — Господи, Нелл, тебе нужен врач — все распухло и посинело.

Я покачала головой:

— Ты перебинтуй и приложи лед. Там ничего не сломано.

Мама вздохнула, долго сидела молча и, наконец, принесла пакет со льдом и эластичный бинт. Обиходив меня в лучшем виде, она снова присела.

— Я не знала, что ты знакома с Колтоном.

— Мы не знакомы.

— Ты курила.

Я не ответила. Мне нечего было сказать в качестве причины или предлога.

— Поговори со мной, дочка.

Я покачала головой:

— О чем?

Я накрылась одеялом с головой. Мама стянула одеяло и откинула прядь моих мокрых волос, падавших на глаза.

— Я не могу сказать, что боль пройдет. Но постепенно жить с ней станет легче.

Ее старший брат разбился на машине, когда мама училась в колледже. Она до сих пор плачет, когда говорит об этом. Должно быть, они были очень близки.

— Я не хочу, чтобы становилось легче.

— Почему? — Мама взяла щетку с тумбочки и заставила меня сесть. Она расчесывала мои волосы долгими плавными движениями, напомнив о днях детства, когда она пела мне колыбельную и расчесывала волосы на ночь.

— Потому что если боль ослабеет, я его забуду. — В сломанной руке я по-прежнему сжимала записку Кайла. Сейчас я взяла ее здоровой рукой, открыла и прочла. Бумага была сырой, синие чернила выцвели, но строки еще читались.

Мама прерывисто вздохнула, словно всхлипнула.

— Нет, дочка, нет, ты его никогда не забудешь. Ты должна дать себе возможность исцелиться. Излить боль — вовсе не предательство его памяти. Он бы сам хотел, чтобы с тобой все было в порядке.

Меня начало душить что-то плотное и горячее. Я считала как раз наоборот. Если перестану помнить, отпущу боль, я предам Кайла — и нас.

— Это не твоя вина, Нелл.

Меня передернуло. Дыхание сбилось, стало неровным.

— Спой мне, а? Как раньше?

Мне требовалось ее отвлечь. Я не могла признаться, что Кайл погиб по моей вине. Мама попытается убедить меня, что это не так.

Она вздохнула, словно разгадав мою хитрость, и запела, продолжая водить щеткой по волосам. Она пела «Песню Дэнни» Кенни Логгинса, свою любимую. Я знала слова наизусть — мама много раз пела ее мне на ночь, чуть не каждый вечер, пока я росла.

Когда последний дрожащий звук замер в воздухе, я затряслась, чувствуя, как из глаз снова течет кровь сердца. Я не вытирала лица, позволяя ей стекать по губам на подбородок.

Мама отложила щетку и встала.

— Поспи, Нелл.

Я кивнула и легла. В конце концов я заснула, и мне снились сны. Неотвязные, мучительные сны. Взгляд умирающего Кайла, устремленный на меня. Все понимающий взгляд Колтона.

Я несколько раз повторила записку, шепотом проговаривая слова, как стихи.

Я проснулась, задыхаясь от тяжести горя, когда часы показывали 3.38 утра. Казалось, стены грозят сомкнуться надо мной и размозжить мне череп. Сняв пакет с растаявшим льдом, я заново перебинтовала щиколотку, надела свои любимые широкие спортивные штаны и анорак Кайла. Толстовка все еще пахла Кайлом, и на сердце стало еще тяжелее, но запах отчасти и успокаивал, пробивая окутавшее меня онемение и трогая сердце, щипая его горячими пальцами. Я сошла вниз тихо, медленно, неловко, не в силах толком наступить на ногу. С черного хода на крыльцо, по мощенной булыжником дорожке, ведущей к мосткам.

Тихие гитарные аккорды долетели до меня с мостков Кэллоуэев. Я знала, кто это играет. Влажная от росы и прошедшего дождя трава пружинила под стопами, холодная, бодрящая. Ночной воздух был тонким и прохладным, небо раскинулось будто черное одеяло, вышитое серебром. Мои босые ноги беззвучно ступили на отполированное бесчисленными подошвами дерево мостков. Гитарные аккорды не сбились, но я знала — Колтон понял, что это я.

Он сидел в деревянном шезлонге, скрестив ноги, положив гитару на живот. Рядом стояла бутылка.

— Надо было обуться, — сказал он, заиграв медленную напевную мелодию.

Я не ответила. Второй шезлонг стоял в нескольких футах от Колтона. Перехватив гитару за гриф, он переставил его поближе, для меня. Я села, почувствовав его напряжение — Колтон протянул руку, чтобы я могла опереться.

— Как нога? — Он поднес к губам бутылку, сделал длинный глоток и подал мне.

— Болит, — ответила я и нерешительно отпила. Горло обожгло. — Боже, что это? — прошипела я, хрипя и кашляя.

Колтон засмеялся.

— Ирландский виски «Джеймсон», детка. Лучший виски на свете. — Он опустил руку куда-то по другую сторону своего кресла и подал мне пиво. — Вот. Заполируй.

Я открыла банку и сделала глоток.

— Хочешь меня напоить?

Колтон пожал плечами:

— Ты всегда можешь отказаться.

— А это помогает? — кивнула я на виски.

Он отхлебнул пива из своей банки.

— Не знаю. Я еще мало выпил, — и сделал большой глоток из «Джеймсон». — Как выясню, сразу скажу.

— Может, я сама узнаю.

— Может, и узнаешь. Только не говори родителям, что бутылка моя. Ты несовершеннолетняя.

— Какая еще бутылка? — Я сделала новый обжигающий глоток.

В голове стало легко и пусто. Тяжесть вины и горя не уменьшилась, но действительно отошла на второй план, отодвинутая виски.

— Если мало пьешь, придержи коней, а то в два счета опьянеешь.

Я отдала бутылку и сжала холодную пивную банку.

— Откуда тебе знать, что я мало пью?

Колтон открыто засмеялся.

— Ну, я не проверял, конечно, но ты не пьешь.

— Как ты это определил?

— Ты хорошая девочка. Кайл бы не стал встречаться с гулящей. — Он приподнялся в шезлонге и принялся шарить в карманах в поисках сигарет и зажигалки. — Да и твоя реакция на первый глоток все мне сказала.

— Ты прав, я не пью. Мы с Кайлом однажды напились — это был ужас.