Танец с лентами (СИ) - Зингер Татьяна (мир бесплатных книг txt) 📗
Но решать за себя он ей строго-настрого запретил. Хватит, решила один раз. Он после расставания с Сашей похудел на десять килограмм. Как давно это было… Неужели действительно он переживал и волновался, искал и надеялся, худел и перечитывал её открытки?
С другой стороны, мама жаждет увидеть ту, которая готовит Никите блины? Он плотоядно улыбнулся. Что ж, она познакомится. Сколько месяцев мама ежедневно, ежечасно повторяла, что Саша — ему не пара, что Сашу надо забыть.
— С удовольствием, мам, завтра заедем, — пропел Никита и нажал на сброс.
Затем он набрал номер Саши — та не ждала, кажется, ни гудка. Ответила сразу же радостным «Алло». Интересно, хоть кто-то спит этой ночью?!
— Сашенька, — начал Никита, ковыряя ногтем угол стола, — не согласишься ли ты стать моей компанией на завтрашнем ужине с моей мамой?
Она не нашлась, что ответить, только как-то неопределенно пискнула. Никита подождал. Ну же, решайся, что как маленькая!
— Конечно.
— Во сколько и куда за тобой заехать? Ты — чудо.
Он записал адрес и, довольно усмехнувшись, накрыл блины тарелкой — завтра выбросит, а пока пусть лежат. Любопытно, узнает ли маменька ту неухоженную девочку, которой когда-то запретила появляться в их чистенькой, убранной квартире? Которая когда-то носила мамино дорогущее кольцо (интересно, сохранила ли Саша его)? И если да — что она предпримет?
Сейчас.
28.
Мы долго смотрим друг на друга. Родственные души говорят без слов, читала я где-то, чужие даже в разговоре молчат. Есть в этой фразе доля правды, разве что мы и близки, и далеки одновременно: когда мы говорим, не слышим друг друга; зато в его молчании я читаю отчаяние и ненависть.
— Я бы тебя утопил где-нибудь, — признается Герасимов, начав бродить по веранде. — Ты просто неадекватная идиотка, раз пришла после всего, что натворила.
Пожимаю плечами.
— Пустые угрозы. Переехал бы меня вчера на машине, раз так. Почему вильнул в сторону?
— Что? Что за бред? — он морщится. — И в мыслях не было тебя переезжать. Уж не знаю, кто на тебя вчера охотился, но явно не я. Ты мне чужие заслуги-то не приписывай, ага? У меня и без тебя проблем хватает.
Не понимаю. Если в той машине сидел не Герасимов, то кто? Неужели случайность? Впрочем, а мало ли лихачей, которые проносятся перед самым носом и ещё сигналят, если человек идет, по их мнению, недостаточно быстро?
Живот сводит сплошной судорогой. Я закашливаюсь. Герасимов беспокойно смотрит в мою сторону. Далась мне его жалость!
— Раз уж ситуация патовая, — ничего себе, какие он слова знает! — и оба живыми и здоровыми мы отсюда не выйдем, — от этих слов у меня по спине бегут мурашки. — Расскажи вот что. Тебе понадобилось всего три дня?
Вполне. В первый день разрушила репутацию, во второй — изгнала с учебы, в третий — унизила в глазах семьи. Оборвала все нити, которые были хоть сколько-то дороги этому бесчувственному ублюдку. Другое дело, что план мести зрел во мне долгие месяцы.
Только открываю рот для ответа, как в сумочке заходится мелодией телефон. Полминуты, минуту, две. Он звонил и раньше, а теперь не останавливается ни на секунду — звонок за звонком. Герасимов морщится, но не подходит.
Вдруг опять что-то с «Ли-бертэ»?! Звонить перестает, но приходят сообщения: одно за другим. А мы молчим, и время замедляется. Я зажмуриваюсь, надеясь как в детстве: всё исчезнет, испарится, пропадет. Герасимов, не выдержав, подлетает к сумке и, вывалив её содержимое на стол, хватает мобильный. Снимает блок. Как раз успевает к новому пиликанью — очередное сообщение.
— Твою мать! — изрекает он, видимо, открыв текст.
— Никит… — я хнычу точно маленькая девочка. — Что там?..
— Твоя подруга мертва. Её убили, — и добавляет на всякий случай: — Я тут ни при чем!
Как убили? Кого, Иру? Или Леру? Мамочки, почему убили? Что произошло?
Он кидает мне телефон, и я перехватываю его онемевшими пальцами. По веранде плывет горечь табака — Герасимов опять закуривает.
Звонила Лера, и пишет тоже она. У меня холодеют поджилки, когда я вчитываюсь в крошечные буквы: «Саша, срочно ответь! У нас — беда!», «Саша, кто-то вынул из сейфа все наши деньги!», «Почему Ира не берет трубку?! Где вы шляетесь?!», «Саша… Ирку убили…»
— Можно я позвоню?
Герасимов ощущает безысходность, с которой я прошу об этой маленькой услуге. Последняя просьба жертвы, не более того. Он кивает.
Лера отвечает сразу. Она ревет, и слова плохо слышны:
— Сашка… Сашенька… Я позвонила, а мне… а она… Дом в крови… Говорят, убийство… А наши деньги… Мы разорены… Сашенька… Мне страшно…
— Говори спокойно! — рявкаю я, подтянувшись на связанных ногах и стараясь сидеть прямо.
Низ живота сводит, и не оставляет озноб — но я терплю.
А она объясняет: днем её потянуло глянуть нашу отчетность. Зашла в офис, огляделась. Во-первых, её смутил испорченный диван. Во-вторых, наше отсутствие. И почему-то дернуло залезть в сейф, где мы храним основные накопления. В сейфе, припрятанном так, что, как нам казалось, его не найти — пусто. Она обзвонилась Ире — тишина. Позвонила мне — тоже. Уж было решила, что это мы нагрели её и слиняли со всеми деньгами, но тут ей перезвонили с мобильного Иры. Следователь заявил, что Ира мертва, и попытался допросить Леру. Та допрашиваться отказалась и, сбросив звонок, написала мне.
Ира… Как же так… Ира… По щекам текут слезы. Я захожусь в истерике, скатываюсь в клубок на жестком диване и кричу. Вою, плачу. Захлебываюсь, задыхаюсь.
Он поднимает меня за подбородок, смотрит долгим пронзительным взглядом. Отрезвляющая пощечина.
— Успокойся.
И, перекинув через себя, куда-то уносит.
29.
Мы несемся обратно к городу. Скорость не вызывает былой паники — во мне не осталось того, что способно паниковать. Нервы выжжены дотла. Чувства отморожены ноябрьским холодом. Мое настоящее и будущее, мой «Ли-бертэ», моя свобода, кажется, разорен. Моя коллега — нет, подруга! — Ира мертва.
— Почему ты помогаешь мне? — спрашиваю, потирая саднящие запястья. Мне нестерпимо холодно, и печка работает на максимуме. У него на лбу выступают капельки пота, но он не выключает отопление. Даже странно, неужели заботится о той, кого собирался расчленять в ближайшей лесополосе?
— Потому что я любил тебя, дура. — Герасимов всецело принадлежит извилистой трассе и урчанию мотора.
И неожиданно мне кажется, что он сроднился с автомобилем. Я никогда в здравом уме не восхищалась скоростью, но мне, обезумевшей от горя и непонимания, даже нравится, как Герасимов выворачивает руль, как тормозит на резких поворотах и как обгоняет полосу дождя.
Любил… Но когда: тогда или сейчас, совсем недавно?
Нет слова хуже, чем «любил». Оно убивает всяческую надежду. От чувств остался пепел, который человек кидает в лицо той, которую когда-то считал единственной.
С Лерой мы встречаемся у отделения полиции, куда она всё-таки съездила для дачи показаний. Хотя, зная Леру, предположу, что именно она устроила допрос. На ней нет лица, губы трясутся, а тушь — невиданное дело! — потекла и лежит черным слоем под глазами. Я и сама, думаю, выгляжу не лучше. Герасимов остается сторожить в автомобиле, бросив напоследок:
— Я за тобой слежу.
Пускай следит. Так дальше спокойнее.
Мы обнимаемся, и Лера ревет мне в плечо.
— Саш, — выдает после, стерев сопли кулаком, — ты пахнешь… листвой?
Непонимающе косится на мой помятый наряд в грязевых пятнах. Я развожу руками, мол, мне сказать нечего. Да и неважно это всё.
— Расскажи, что произошло.
— Иру не нашли, — рапортует Лера, хватая меня под локоток и отходя в сторонку от тропинки. — Соседи вчера вечером слышали, что она кричит и просит о помощи, но не проявили участия. А какая-то бабушка сегодня зашла к ней, всё-таки забеспокоилась — никто не ответил. Ну, бабушка и вызвала добропорядочных ментов. И вот. Саш, там весь коридор в крови. Сделают экспертизу, но сама понимаешь, случайностей не бывает. Они пока не называют её мертвой. Официально — пропавшая без вести.
