Все впереди - Брэдфорд Барбара Тейлор (книги txt) 📗

Я закрыла глаза и, скрестив руки, уронила голову на письменный стол, понимая, что меня охватывает паника. Я ни в коем случае не могла позвонить Ричарду, как накануне обещала. Просто мне нечего ему было сказать, не было для него ответа.

Внезапно я подскочила от резкого звонка телефона и, постаравшись успокоиться, взяла трубку.

— Алло?

— Мэллори?

— Да.

— Это я, Ричард.

— Я знаю.

— Мэл, мне надо уехать из города. У меня командировка.

— О! — сказала я, удивленная этим заявлением. — Это очень неожиданно, не правда ли?

— Да. Я об этом узнал только что. Журнал посылает меня в Боснию. Я уезжаю немедленно. Миротворчество ООН и НАТО постепенно оборачивается полным поражением. Так что я уезжаю…

— Но ведь обычно подобные вещи не относятся к твоим темам, не так ли? — перебила я. — Я имею в виду, что ты не военный корреспондент.

— Я не в этом качестве туда еду, вернее, не совсем в этом. Я собираюсь написать что-то вроде аналитической статьи специального корреспондента. На фоне всеобщих разговоров идет массовая кровавая бойня, западные лидеры в смятении, а мир проявляет ужасное безразличие к человеческим страданиям. — Он помолчал, а потом добавил вполголоса: — Это реакция на все, что произошло в нацистской Германии шестьдесят лет тому назад… — Его спокойный, озабоченный голос замолк.

— Что за кошмар! — воскликнула я. — Мир не более цивилизован, чем был в десятом веке! Ничего не изменилось, мы ничему не научились. Люди нравственно испорчены, злы.

— Да, я знаю, Мэл, — ответил он, чуть слышно вздохнув.

Стараясь овладеть собой, я сказала:

— Значит, ты сегодня уезжаешь?

— Через пару часов я еду в аэропорт Кеннеди.

Последовала небольшая пауза, и он произнес:

— Мэл…

— Да, Ричард.

— У тебя есть ответ для меня?

Минуту-другую я молчала, затем, внезапно охрипнув, сказала:

— Нет. Боюсь, что нет. Извини меня, Ричард. Мне нужно время. Я тебе говорила… — Теперь мой голос звучал едва слышно.

Ричард не сказал ни слова.

Я крепко держала телефон и ждала, гадая, как он примет мой отказ.

Внезапно он заговорил:

— Может быть, когда я вернусь из Боснии, — сказал он твердо и решительно, — у тебя будут хорошие новости для меня: ты мне скажешь то, что я хочу услышать. Ведь ты скажешь, да?

— Когда ты вернешься? — спросила я, не клюнув на его приманку.

— Через неделю или десять дней.

— Будь осторожен, Ричард. Там, куда ты едешь, опасно.

В трубке раздался его звонкий, беззаботный смех, к которому я уже начала привыкать:

— Я не намерен поймать шальную пулю, если ты это имеешь в виду. Это не моя судьба.

— Тем не менее, будь осторожен.

— Я буду. Ты сама будь осторожна, Мэл. Пока.

Он повесил трубку, прежде чем я успела попрощаться.

Через пару минут, оставив офис, я прошла через задний холл и вышла наружу в сад.

По мощенной камнем дорожке, пролегающей среди обширного газона за домом, я быстро прошла до холма, возвышающегося над частью моего владения и над долиной далеко позади него. Холмы, темно-зеленые от мощных великолепных деревьев, возвышающиеся над долиной, защищали ее от ветров в холодные зимние месяцы. Два маленьких домика ютились в седловине между холмами и даже в плохую погоду были всегда такими живописными, теперь же они выглядели прохладными и гостеприимными, сияя белыми крышами с темными коньками; их сады пестрели разноцветными красками.

Я отвела взгляд и посмотрела прямо вниз перед собой. Здесь, у основания зеленого травянистого склона, ниже места, где я стояла, постоянно паслись лошади. Слева от них, завершая буколическую картину, стояли старые конюшни, свежевыкрашенные в красный цвет с белой отделкой. Справа от вытянутой лужайки блестел на солнце пруд, спокойный и гладкий, как зеркало; семейство канадских гусей плыло, выстроившись в прямую линию, по его темной поверхности среди восковых бледно-розовых водяных лилий.

Через некоторое время я перевела взгляд на роскошные кусты роз в полном цвету, затем взглянула на свой огород за белым частоколом, отгораживающим его от сада с многолетними растениями, сверкающими всеми оттенками цветов. Здесь все так хорошо цветет; до чего же прекрасная земля, такая богатая, такая подходящая для жизни!

Я подняла голову и посмотрела на небо. Оно было самого яркого, самого пронзительного голубого цвета, с высоко клубящимися ослепительно белоснежными пушистыми облаками. Я несколько раз моргнула от яркого света, а затем внезапно поняла, что плачу.

По моим щекам все продолжали бежать слезы, а я думала о недавних словах Ричарда. «Я не намерен поймать шальную пулю», — сказал он, заканчивая разговор.

Я вздрогнула: на ярком солнце меня неожиданно окатило ледяным холодом, хотя воздух по-прежнему был знойным. «Никто не знает, что готовит ему жизнь, что имеется у судьбы в запасе», — подумала я. И я понимаю это лучше, чем другие.

Прошло уже пять лет.

Я погрузилась в прошлое, вернувшись в лето 1988 года, воспоминание о котором навсегда выгравировано в моем сердце.

Часть первая ИНДИАН-МЕДОУЗ

1

Коннектикут, июль 1988

Я проснулась словно от толчка, как будто кто-то дотронулся до моего плеча, и была почти уверена, что увижу Эндрю, стоящего у моей кровати. Я лежала в полутемной комнате и моргала, но его здесь не было. А как он мог здесь оказаться? Он уехал в Чикаго по делам, а я была здесь, в Коннектикуте.

Хорошенько натянув на себя одеяло, я сползла поглубже в постель, надеясь снова заснуть. Вскоре мне стало ясно, что я не засну, поскольку в моей голове началась усиленная работа. Ранее, на этой неделе, мы поссорились с Эндрю, и эта глупая малая ссора, причину которой я уже с трудом могла вспомнить, все еще стояла между нами.

Я должна была бы проглотить свою обиду и позвонить ему вчера вечером, ругала я себя. Думала об этом, но не сделала. Он тоже мне не позвонил, как он обычно поступал, когда был в отъезде, и я беспокоилась, не примет ли эта ссора нездоровые размеры; тогда наш уик-энд, который мы собирались провести вместе и которого я с нетерпением ожидала, будет испорчен.

Я это сделаю, как только он вернется сюда завтра, решила я. Я попрошу прощения, хотя на самом деле все произошло не по моей вине. Я ненавидела ссориться с теми, кого люблю, и почти никогда не конфликтовала с близкими мне людьми.

Охваченная беспокойством, я выскользнула из постели и подошла к окну. Приподняв занавеску, выглянула наружу, пытаясь угадать, какая будет погода.

Полоса чистого прозрачного света медленно продвигалась вдоль края далекого горизонта. В этот ранний предрассветный час небо над ним все еще было пепельного цвета, холодное и далекое, с легким зеленоватым оттенком. Я вздрогнула и потянулась за махровым халатом. В спальне было прохладно, почти холодно; кондиционер был установлен на шестьдесят градусов — я так установила его вчера вечером, пытаясь как-то отдохнуть от июльской жары. Я выключила его, выходя из спальни и направляясь по коридору к лестнице.

Внизу были полумрак и прохлада, слабо пахло яблоками и корицей, медом и розами в полном цвету — я любила эти запахи, они всегда у меня ассоциировались с деревней. Я включила несколько ламп, пока шла сквозь тихий и сонный дом. Добравшись до кухни, я поставила вариться кофе и вышла на террасу.

Отперев двустворчатые стеклянные двери, я ступила наружу на широкую мощеную площадку, окружавшую дом, и увидела, что небо стало совсем другим. У меня, как всегда, захватило дух от чудесного утреннего света, который можно увидеть только в этих северных краях Коннектикута. Он был яркий, сказочно прекрасный и, казалось, исходил из некоего тайного источника далеко-далеко за горизонтом.

Насколько мне известно, такого неба, как здесь, не бывает нигде в мире, кроме, конечно, Йоркшира; мне приходилось там наблюдать поистине великолепное небо, особенно в болотистой местности.

Меня всегда очаровывал свет, может быть, потому что живопись всегда была моим призванием, и я склонна смотреть на природу глазами художника. Я вспоминаю, как я в первый раз увидела картину Тернера — один из его шедевров, висящих в галерее Тэйта в Лондоне. Я как вкопанная простояла перед ней почти целый час, зачарованная ослепительным светом, придающим его картинам захватывающую дух красоту. Ведь частью великого гения Тёрнера как раз и является умение улавливать свет и переносить на холст с таким совершенством и невероятной точностью.