Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
– Дамы и господа, у меня все это вызывает недоумение, – сказал Эйб. Он начал потеть. – Мы сделали экранизацию, вы видели фильм, а то, о чем вы спрашиваете, разве можно назвать настоящими вопросами? Я просто ошеломлен!
– У меня есть вопрос к мистеру Свиту, – раздался новый голос.
Говорила молодая женщина с длинными гладкими волосами. Она стояла в самом конце зала. У нее было вытянутое невыразительное лицо, а одета она была в такую же теплую полушинель, какие были на всех остальных.
– Мой вопрос касается того, как на экране изображается секс, – сказала женщина; глаза ее абсолютно ничего не выражали. – Не могли бы вы, мистер Свит, изобразить какое-нибудь сексуальное действие прямо перед камерой?
– О, Атене, ради бога! – раздался чей-то голос.
– Ну что ж, меня как-то сфотографировали, когда я кого-то кусал за ухо, если не ошибаюсь, – сказал Пит. – Я полагаю, что это действие – сексуальное.
– Однажды ты кусал мое ухо, – приятно улыбаясь, произнесла Анна.
– Я совсем не считаю ваш ответ смешным, – произнесла молодая дама. – Я имела в виду эротический стимул. Я говорила о сек-су-аль-ном акте. Другими словами, о половом сношении, – добавила она совершенно бесстрастным тоном.
Пит не произнес ни слова. Я бы мог доказать, что в этот миг он очень сожалел, что не поехал на скачки.
– Мы все должны радоваться, что не поехали в Рэдклифф, – изрек читатель. Он встал, засунул свою книжку в свою теплую полушинель и вышел из комнаты.
– Я говорю о цельности, – сказала дама. – Могли бы вы играть со всею цельностью, если бы это… требовалось по сценарию?
– Скорее всего, со всей нервозностью, мадам, – нервно ответил Пит.
Эйб решил, что с него хватит.
– Все это было очень интересно, – сказал он, – но мы почти вышли из графика. Осталось совсем немного времени, только на один вопрос к мисс Джилл.
Ко всеобщему удивлению, с места встал Джейм Пратто. Всю встречу он сидел вдали у колонны и переживал свое поражение так, как будто бы это был его последний шанс выжить, прежде чем закроется бар. Я до этого его не заметил, другие тоже. Но в тот момент, как он всплыл на поверхность, мы все поняли, что нас ждет. Фантом пресс-конференции разом обрушился сверху, с балкона.
– Мисс Пил, вам не кажется, что вас выставили на распродажу? – спросил Пратто. Архитипичный режиссер из Нью-Йорка снова бросал вызов филистерам из Голливуда.
– Нет, – сказала Джилл.
– О, так вы не считаете, что вас выставили на распродажу? – повторил он, изменив несколько слов. Кожа у Пратто по цвету напоминала синяк, приобретший нездоровый желтый оттенок.
– Не считаю, – снова сказала Джилл. – Я так не считаю, мистер Пратто.
– О, – произнес Пратто. – Вы меня знаете. Я потрясен! Не стану думать, что эти членолизы, для которых вы работаете, вдруг будут обо мне говорить. Если бы у них было хоть на йоту честности, они бы сгорели со стыда, зная, что они сотворили с моей картиной. Но они творят это со столькими фильмами, что про мой, наверное, уже и забыли.
Эйб был всего лишь взрослеющий мальчик – он отнюдь не был запрограммирован выслушивать столько оскорблений. Он схватился за микрофон так, словно это было горло самого Пратто.
– Мы вас помним, поганый вы осел! – заорал Эйб. – Мы помним, как вы сделали самый скверный из всех задрипанных фильмов, которые когда-либо выходили на экраны под нашим именем.
Кто-то нечаянно включил систему Агентства печати, разумеется, чтобы тут же ее выключить. Его слова загрохотали так, что мы чуть не оглохли.
Марта бросилась на сцену и схватила Эйба за руку.
– Мой дедушка едва не умер от разрыва сердца, прямо там, во время съемок, когда увидел, какая это дрянь, – брызгал слюной Эйб.
– Да ваш дедушка не мог отличить, где истинное искусство, а где бутерброд с требухой, – сказал Пратто. – Да и вы тоже, затраханный вы мясник. У меня был не фильм, а чудо-ягненок, а вы его мерзко убили. И ни единый человек не станет сидеть на одной сцене с вами, если он сам не распродается!
– Ах, так! Послушайте, мы завтра же могли бы купить и вас! – визжал Эйб. – Но только мы этого делать не собираемся, потому что вы не можете отрежиссировать даже то, как пролезает в дверь ваша собственная задница!
Как раз под эти слова Эйба Пратто вышел из комнаты.
С общего согласия объявили, что пресс-конференция закончена. И тут же толпа из теплых полушинелей бросилась к Джилл. Фолсом выглядел еще более несчастным, чем всегда. Он начал собирать неиспользованные наборы для прессы.
– Я хотел надежности, хоть чуточку надежности, а наткнулся на этого ничтожного членососателя, трахающего свою собственную мать, – совсем запутался в ругательствах Эйб. Его крупное жирное лицо было настолько мокрым от пота, что он мне вдруг напомнил молодого гиппопотама, вылезающего из водоема. Марта натягивала на себя пальто.
– Ладно, мы всех увольняем, – сказал Эйб. От этих слов Фолсом вывалил из рук несколько журналистских наборов.
– Всех не можем, – сказала Марта, – сотрудники безопасности – в штате отеля.
– Ну так что? – разозлился Эйб. – В этом отеле нас знают. Поверьте мне, знают. Скажите, что они плохо несли службу, в рот мать их, совсем плохо. А как сюда попал этот сосунок, а? Нам никаких таких сосунков не надо. Почему не было Кэнби? И где была Паулина Каель?
– С мистером Кэнби Пил встречается завтра за обедом, – сказала Марта. – А про мисс Каель мы до сих пор еще ничего не знаем. Возможно, они встретятся в субботу.
– Нам вообще не стоило привозить эту траханную картину, – рвал и метал Эйб. – Вот из-за таких-то вонючих заумных фильмов всегда оказываешься в дерьме. Надо было привезти «Убийцу младенцев», а еще лучше – не приезжать совсем.
– Ну ладно вам, не так уж и вредно время от времени делать картины для полоумных, – примирительно сказала Марта.
– Фолсом, машина здесь? – потребовал Эйб. – Вы так и не достали мне винт-о-гриновских «Спасателей жизни», как я велел. Машина здесь?
В этот момент Фолсом тащил уже столько журналистских наборов, что походил на вьючное животное, и к тому же просто отчаянное: такое животное может ринуться со скалы, прямо со всем своим грузом. Так вьючные животные иногда себя ведут в фильмах, где им приходится пересекать горные местности. Такое отчаянное состояние Фолсома было вполне объяснимо: только что ему было одновременно задано два вопроса, а мозги его могли справиться лишь с одним вопросом за раз.
– У них все Винт-о-Грины кончились, – выдавил из себя Фолсом, смиренно кладя свою голову на плаху.
– Ну и пусть! Это что, был один на весь мир киоск, и других не было? – спросил Эйб. – Я, что, велел вам не ступать на тротуар или еще чего-нибудь такое. Вместо того, чтобы хорошенько поискать вокруг нужные мне таблетки, а для этого надо проявить изобретательность, вы приволокли мне эти перетраханные, эти приправленные вишней говняные свечи. Я бы с удовольствием запихал их прямо в задницу Джейма Пратто. Всадил бы ему в зад пару приправленных вишней свечек, как бы это выглядело, а?
Представив себе это зрелище, Эйб развеселился. И до того, как он снова водрузил на нос свои темные очки, в его глазах мелькали довольные огоньки. А потом, очевидно, взгляд его упал на меня. Очки Эйба сфокусировались на мне, как дула револьверов в фильмах-вестернах. Дула револьверов никогда не дрожат, как никогда не дрожат Мондшиемы.
– Не будь таким мрачным, Эйб, – сказал я. – Пресс-конференции ровно ничего не значат. Ведь у тебя фильм-призер.
– Мы с ним разговариваем или нет? – спросил Эйб у Марты. – А зачем это нам? Он ведь не с нами.
– Возможно, ты, молодой человек, об этом забыл, но ведь я был на твоем первом дне рождения, – сказал я. – Тебе тогда было годика три.
– А это ничуть не значит, что вы собой что-то представляете, – сказал Эйб. – Это совсем не значит, что мы желаем с вами разговаривать.
– Это ты ничегошеньки собой не представляешь, ты – щенок-сосунок, – сказал я, как нельзя более удачно подражая манере Сиднея Гринстрита.
