Будьте моим мужем (СИ) - Иванова Ксюша (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
А любовь никуда не исчезла, до сих пор накатывала безумной тоской по ночам, когда думалось, что предложи только, и душу отдам за его руки, за пару слов, прошептанных в темноте, за одно короткое "Люблю", сказанное Андрюшиным голосом…
Кто я? Я — лгунья, обманщица! Какая я? Лживая, подлая, ветреная, легкомысленная. Я — предательница! Я недостойна его памяти! Я недостойна того, чтобы зваться матерью его детей…
В каком-то исступлении я кусала костяшки пальцев, цеплялась пальцами за собственные волосы, с силой тянула их, выла в подушку, закутавшись с головой в одеяло, все-таки помня о детях и боясь разбудить и напугать.
А когда, обессиленная, затихла, надеясь, наконец, провалиться в сон, дверь в комнату приоткрылась и раздался испуганный Полинкин голосок:
— Мам, мама! Там Андрюшка заболел!
29. Эмма
Андрюшу рвало. Вызвав скорую, я по старому, но много раз проверенному методу, заставляла его пить теплую воду с несколькими, растворенными в ней крупинками марганцовки, чтобы промыть желудок. Он послушно пил, глядя на меня испуганными, молящими о помощи глазенками, потом его тошнило вновь, буквально выкручивая маленькое тельце.
Полинка крутилась рядом, напуганная, но как всегда все желающая знать:
— Мам, а ему укол будут делать, да? Как мне зимой, когда температура была?
— Спи давай, Поля! Не пугай ребенка! Доктор просто посмотрит тебя, Андрюша, — я держала его на руках, молясь только о том, чтобы это не оказалось что-то опасное для жизни.
Градусник, засунутый подмышку на всякий случай, хоть я и не ощущала высокой температуры, прикладываясь губами к его лбу, показал обычные 36,4. И это меня немного успокоило — значит, не инфекция какая-нибудь.
Потом скорая, укол после пятнадцатиминутного плача и уговоров, причем не только Андрюшиного плача, но и Полинкиного — за компанию или от живущего в детском подсознании извечного страха перед врачами, уколами, лекарствами и больницами.
Фельдшер посоветовал утром показаться детскому врачу, а пока, если не станет хуже, оставаться дома.
Я смогла лечь только к утру, когда Полина и Андрюша заснули рядом на одной кровати. И самое главное, при всей моей усталости я не могла заснуть — болела голова, а встать и сходить за таблеткой не было сил, да и мысли мучили всякие.
В закрытое шторами окно смотрелся серый рассвет, через открытую форточку доносилось пение какой-то ранней птахи и тарахтенье чьей-то заводимой, но не желающей служить своему хозяину, машины. И мне, сжавшейся в комочек на Полиной кроватке, почему-то уже не казалось таким уж ужасным то, что произошло между мною и Павлом. Даже наоборот. Вот именно в эту минуту хотелось, чтобы он оказался рядом. Мне хотелось поддержки, понимания. И я была уверена, что он бы сейчас просто обнял меня, прижал своими сильными ручищами к широкой груди и все сразу же наладилось.
Проваливаясь в сон, я совсем не думала о муже…
… - Давай усы нарисуем? Не хочешь? Да ты боишься просто. Ха-ха, трусишка-зайка серенький! Пошли тогда Кирюхе татуху набьем? Где? На лбу, конечно. Пошли? Ага.
Шепот отдалялся, а я отлично понимала умом, что нужно во что бы то ни стало открыть глаза, но они отказывались подчиняться. И я снова засыпала, словно проваливалась в глубокую яму.
Окончательно проснулась и даже резко села в кровати, услышав веселое из прихожей:
— Что? Кушать хочешь, наверное? Ну пошли, я тебя накормлю. Что тут у нас есть?
Еще толком не придя в себя, я уже бежала в кухню, на ходу крича:
— Эй, мелкие, ничего не есть! Андрюша, тебе доктор что сказал? "Лучшее лекарство — голод"! До обеда голодать будешь!
На часах было почти одиннадцать часов! Вот это я поспала! Хорошо хоть на работу не нужно! Ох, а нужно ли в интернат сообщать о том, что с Андреем ночью случилось? По сути, документы-то еще не совсем готовы, и он пока моим ребенком не является. Поставив вариться курную грудку — лучше бульона в лечении разных болезней мир еще ничего не придумал, а Полине с Кириллом на этом же бульоне можно лапшу сварить с морковью и луком, я заглянула ко все еще спящему старшему сыну, сегодня получившему выходной, и отправилась на поиски мобильного телефона.
Собственно, я догадывалась, что Полинка, как обычно по утрам, когда мне поспать подольше хочется, взяла телефон и смотрела на нем видео про слаймы, капризных девочек-блогерш и розовых поняшек. Так оно и было. Дети спрятались от меня в импровизированный шалаш — два стула со спинками, сверху укрытые одеялом, и смотрели что-то веселое и громкое.
— Так, вылезайте! — я согнулась, пытаясь разглядеть, чем они там заняты. — Одеваться, умываться и прибираться! Андрюша, животик болит? Тошнит тебя?
Мальчик остановился в своей обычной позе — ручки опущены вдоль тела, глаза — в пол. Но головой помотал из стороны в сторону, что я посчитала очень хорошим знаком — впервые он откликнулся мне, пошел на контакт!
… На телефоне было два пропущенных. Один от Назарчук. Перезвонив ей, я была озадачена новостью — завтра можно будет приехать и подписать документы! И Андрюша может оставаться у меня навсегда! Эта весть могла бы быть очень радостной для меня, если бы не одно обстоятельство. Подписывать документы должны оба родителя… Как я теперь, после вчерашнего (вспоминать было стыдно и даже немного страшновато из-за пощечины) смогу позвонить и попросить Павла приехать и снова мне помочь? КАК? Нет, это совершенно невозможно!
Я изо всех сил старалась гнать прочь мысли о случившемся, но они снова и снова лезли в голову. Я пыталась уговорить себя, пыталась подобрать слова, которые скажу Паше, придумывала массу грубых ответов, которые якобы скажет мне он. Но так и не решилась… Телефон, который минут пятнадцать я задумчиво крутила в руках, зазвонил сам. Номер был незнакомый.
— Добрый день, Эмма Сергеевна!
Голос был веселый и дружелюбный. Голос был незнакомый и мужской.
— Здравствуйте!
— Вас беспокоит с утра пораньше Антон. Помните? Журналист из газеты! Мы с вами об интервью договаривались…
Разве договаривались? Вроде бы, я советывала ему к Назарчук обратиться и про какую-то другую, более опытную приемную семью написать? Видимо, поняв мое замешательство, он затараторил в трубку:
— Понимаете, я подумал, что можно будет сделать серию репортажей. Это будет первый, вы расскажете о причинах, по которым решили взять ребенка из детского дома, о том, как с ним впервые встретились, о том, как остальные члены семьи реагировали. Потом, спустя, ну, допустим, полгода, мы встретимся еще раз и посмотрим, что изменилось, вы расскажете об успехах малыша, его адаптации, о трудностях возникающих, о приятных, радостных моментах…
Он был настойчив. И, как я ни пыталась отвертеться, это мне не удалось. Единственное, что мне показалось странным — Антон предложил встретиться в кафе вечером без детей! На мой удивленный вопрос "почему?", ответил, что сегодня он хочет набросать статью, а завтра или послезавтра ко мне приедет еще раз уже домой с профессиональным фотографом, который сегодня очень занят, и сфотографирует Андрюшу и нас всех вместе. Я согласилась, с ужасом думая, что для фотосессии мне снова нужен Павел! О, ужас! Просто замкнутый круг какой-то! Без него уже и шагу ступить нельзя!
30. Павел.
Что говорил ей, уходя, и как оказался в машине, я помнил плохо. Два года со мной не было такого — тюрьма, наверное, подлечила… А раньше случалось. Зайдя в свою квартиру, сразу же полез в аптечку за таблетками. Да, я опасен. Да, я знаю, я осознаю это. Да, мне, наверное, в психушку надо. И я мог туда попасть еще тогда, до тюрьмы. И срок не получить. Но мне казалось, эти приступы — случайность, и они пройдут со временем, исчезнут сами. А быть сумасшедшим, становиться им, пусть только на бумаге, не в реальной жизни, вовсе не хотелось. Размышляя так, сам пугал себя мыслью, что алкоголики тоже никогда себя таковыми не признают.
Это началось еще во времена моих занятий боксом — не зря в той, особой среде меня называли Берсерк. Я неплохо дрался, но и мои соперники были сплошь хорошими бойцами. Просто однажды в серьезном бою я разозлился настолько, что, словно обезумев, бросился на соперника. Помнил потом только дикое желание убивать, крушить, такое, что глаза застила кровавая пелена. Того моего соперника унесли с ринга на руках и восстанавливался он потом очень долго. А я победил. Причем победил эффектно, так, что хоть в фильмах снимай. И сам испугался своей победы, а еще больше — того, что не контролировал себя в бою! И с этого момента всегда боялся наступления вот этого безумия. Не всегда но порой оно наступало. Поначалу только на ринге — во время серьезной встряски, тяжелого боя.
