Шиза. История одной клички (Повесть) - Нифонтова Юлия Анатольевна (бесплатные полные книги .TXT) 📗

«Разговорчивый слишком. Ещё и впрямь привяжется», — ужаснулась Янка и с нескрываемым раздражением, совсем как мама Ира, сунула открытую пачку в том же направлении и чуть не свалилась от неожиданности со своего скрипучего трона, когда тусклый огонёк мельком осветил лицо незнакомца. Молодой человек был удивительно похож на Аграновича. Блондин, тот же тип лица, прямой, чуть загнутый по-кавказски нос. Темнота и воспалённое Янкино воображение моментально дорисовали образ, придав ему ещё больше схожести.

— А я гляжу, ты всё в нашем дворе. Кого пасёшь?

— Вам не всё равно? И не тыкайте мне, пожалуйста! Мы с Вами гусей вместе не пасли!

— Дык какие проблемы, давай попасём! — пошловато загоготал парень и смачно сплюнул.

«Нет, это явно не Агранович! Ничего общего!» — Янка молча встала и решительно двинулась прочь от назойливого незнакомца.

— Не, ну чё сразу убегаешь то? — парень крепко держал Янку за рукав. — Я, мош, такую девчёнку всю жизнь искал. Да я, мош, тебе всю душу готов отдать!

— Ерунда какая! Не гони!

— Я гоню?! Ну, нахн. Ты меня плохо знаешь!

Было ясно, что парень очень желает познакомиться, но в силу ущербного интеллекта получалось это у него из рук вон плохо. Понимая, что так просто от него не избавиться, Янка достала из внутреннего кармана карандаш с блокнотом, где делала ежедневные зарисовки:

— Тогда пиши.

— Чё? — парень с энтузиазмом схватил блокнот и карандаш.

— Я такой-то, такой-то, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, отдаю данной девушке свою бессмертную душу, безвозмездно то есть даром. Число, месяц.

— Подпись?

— После… У тебя булавки нет?

— А чё?

— Необходима капелька крови. Так, для формальности.

— Ну, лады, — оловянный взгляд молодого человека озарило подобие удивления, и он с энтузиазмом начал царапать крупные каракули.

— Готово? — Янка взяла листок, тускло освещаемый зажигалкой: «Я, Агранович Александр Серафимович, находясь в здравом…» Слова заплясали у неё в глазах и враз рассыпались.

— Ты чего понаписал? А?! Я сказала свою фамилию писать. Своё имя, а не чужое!

Лицо у мошенника вытянулось. Он уставился на Янку, округлив глаза:

— А ты чё, как узнала то? Ну, понял, я тада… — под тяжёлым Янкиным взглядом парень засуетился и вроде бы засобирался уходить, но что-то его удерживало. Внезапно он резко выхватил блокнот и порывисто написал: «Я, Олег Антипов, нОхАдясь в здравом уме и твёрдой памяти, очень хочу познакомиЦА».

— Меня, ваще-то, Антипом зовут — погоняло, — он с жаром протянул Янке свою руку, сплошь покрытую татуировками, проглядывающими даже в тусклом свете от зажигалки. Пальцы были увиты вензелями наколотых перстней с одним реальным кольцом-печаткой, на котором угадывалось раздутое изображение черепа с признаками гидроцефалии.

— Творческий псевдоним? — язвительно усмехнулась Янка.

В единый момент она почувствовала, насколько все эти клички, татуировки, лагерный шансон, жаргонные словечки, весь блатной антураж чужды ей и глубоко отвратительны. Она ещё раз мельком взглянула на мятую расписку. — Знаешь Аграновича? — спросила она, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

— А то! Корефан мой. С детства в одной песочнице косяки шкерили.

Это самоуверенное заявление, совершенно не сопоставимое с Аграновичем, стало решающим в дилемме: продолжать знакомство с подозрительным субъектом или всё же послать? «Конечно. Немедленно. Задружить насмерть. Влезть под шкуру, стать самой лучшей, единственной, необходимой. Ведь он знает Аграновича! Это главное. А вдруг, чем чёрт не шутит, эта гнилая ниточка приведёт к НЕМУ?!» Но ниточка вилась, опутывала, вязала по рукам и ногам и не приближала, а всё дальше и дальше уводила от мечты.

— Да хрен его знает, где он щас, Санёк, этот шарится. Неважная тема! Я сам, слышь, в непонятках…

Скороспелая весна успела несколько раз сменить гнев на милость, принарядиться, подобрав с улиц вытаявший мусор, ослепить солнечными зайчиками, гоняя по двору одуревших котов. Как обычно. Но всё же что-то разительно и безвозвратно изменилось и никогда уже не будет прежним.

Пройти по ЕГО двору — вот оно первое, простое оправдание порочного влечения к Антипу, придуманное Янкой для самой себя. Странное смешение чувств отвращения и зависимости она нарекла термином «эстетика безобразного», вычитанным из чужих конспектов по истории искусств. Мучительно и одновременно притягательно видеть двойника Аграновича. Он словно эрзац из подкрашенного желатина, претендующего на звание красной икры. Когда Антип курил молча, Янка любовалась им, впадая в благоговейный экстаз, но стоило ему открыть рот, как очарование моментально испарялось, сменяясь на досаду и раздражение. Зато теперь у неё появилась волшебная возможность каждый вечер пересекать священный двор уверенной походкой человека, спешащего по делам, а не мозолить людям глаза под окнами назойливой попрошайкой. Каждый раз Янка подходила сюда, как на исповедь, с отчаянным призывом и мольбой в замирающем сердце. Но неподкупный Дух Его Величества Сашиного Двора оставался глух к Янкиным страданиям и при внешней приветливости хранил ледяное равнодушие, как хитрюга — японский бизнесмен. Янке так и не удалось повстречать ни самого Аграновича, ни его странной сожительницы, похожей на Геллу.

Первый необдуманный шаг. Второй. Третий. Как легко решиться на первые шаги, ведь кажется, так далеко ещё до вершины, а значит, и расплата не скоро. Всё, что было связано с Антипом, окутывала серая, беспросветная муть. В глубине души Янка надеялась, что до серьёзных отношений с ним никогда не дойдёт, однажды она встретится с Аграновичем — и всё счастливо решится само собой.

Однокомнатная «хрущоба». Продавленный диван. Густой замес табачного смрада в сочетании с вонью кошачьей и человеческой мочи. У облупленной стены запущенной комнатёнки теснится железная кровать без матраца. Прямо на металлической сетке лежит великовозрастный детина без единого проблеска интеллекта, напоминающий гигантскую мокрушу. Это Валик — младший брат Антипа. Его основные занятия — под нечленораздельное мычание пускать пузыри слюней и обильно орошать свежей порцией испражнений свой прогнивший матрац, который каждое утро вывешивают на перила балкона, на радость мухам, отпугивая издёрганных соседей.

Людмила Ивановна — Мамлюда, бывший секретарь партийной организации, завуч престижной физмат школы, а ныне конченная хроническая алкоголичка, редко вмешивалась в общее течение жизни. Обычно, если она присутствовала по месту жительства, то представала в одной из двух ипостасей: спящей где придётся либо передвигающейся на автопилоте, в безумном сомнамбулическом состоянии, с обмороженными глазами и с песней собственного сочинения: «Напилась до усрачки… Не дойду я до тачки…» В те редкие осознанные фрагменты биографии, когда она была в состоянии говорить, вспоминала своего мужа — офицера, грубого и запойного, бросившего её в дальневосточном гарнизоне с двумя малолетними детьми. Строгая женщина на замусоленной фотографии, которая каждый раз при относительном протрезвлении демонстрировалась Янке, даже отдалённо не напоминала Мамлюду — прокуренное, пропитанное суррогатным спиртом существо, с нечесаным реденьким седым хвостиком, в разбитых очках и засаленной, побитой молью кофте неопределяемого цвета.

— Послушай меня, Клеопатра, — поучала она, тряся перед Янкиным лицом тёмно-коричневым, потрескавшимся кулачком, похожим на куриную лапку. — Запомни, с любым человеком жизнь может сделать всё! Как бы кто нос ни задирал, а и не заметишь, как можешь стать бомжом, вором, да кем угодно. Любая самая гордая и правильная девочка сделается вокзальной проституткой. Запросто! Потому что обстоятельства так могут сложиться. И против не попрёшь. Вот я…