Мгновения жизни - Коббольд Марика (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Ты очень заботливый, — заплетающимся языком пробормотала Грейс. — Мне это нравится. Ты не хочешь заставлять ждать этих бедных официантов, ну, а мне все равно, ведь я ужасная эгоистка, думающая только о себе. Кроме того, я считаю, что они выставили непомерный счет за второсортные блюда, которые, как мне кажется, уже кто-то ел, а еще они презрительно оглядывают своих клиентов, поэтому их следует хорошенько наказать, заставив ждать как можно дольше. Видишь, — продолжала она, нетвердой походкой направляясь к выходу, — я — ужасное создание, а ты очень мил; вот потому мы так хорошо ладим. — В дверях она обернулась и, широко раскрыв глаза, пристально уставилась на Эндрю, задержав взгляд на несколько секунд. — Можно даже сказать, что мы дополняем друг друга.
Грейс помнила, что ее стошнило в раковину и Эндрю одной рукой убирал ей со лба волосы, а другой гладил по спине. Она помнила, как он наполнил ванну водой и помог ей раздеться. Она помнила, что не испытывала никакого стыда, думая только о том, чтобы сохранить равновесие, когда он опустился перед ней на колени и принялся стягивать с нее колготки. Она наблюдала из ванны, как он аккуратно сложил ее одежду, положив сверху колготки, и, наконец, помог ей выбраться из ванны и завернуться в огромное розовое пушистое полотенце, о котором она совсем забыла.
Грейс проснулась с ощущением, что ее разбудил маленький человечек, который у нее в голове изо всех сил колотил по наковальне. Язык не помещался во рту, и она отдала бы последний пенни из своего кошелька за стакан воды. Но когда ей удалось оторвать голову от подушки, застонав от боли, в дверях появился Эндрю с подносом в руках. На нем стояли стакан свежевыжатого апельсинового сока, баночка живого йогурта и ваза с одной желтой розой. Грейс попыталась выдавить улыбку, но у нее ничего не вышло. Она протянула руку за стаканом сока и залпом выпила его до последней капли. Обретя наконец способность изъясняться членораздельно, она улыбнулась и произнесла слабым голосом:
— «Пей до дна, милая, до последней капельки» — так говорила моя мама. По крайней мере, отец всегда утверждал, что именно так говорила моя мама.
Опустив поднос на ночной столик, Эндрю присел на краешек кровати.
— Так, наверное, говорят все матери. Моя, во всяком случае, говорила и, наверное, говорит до сих пор.
— Ну, хорошо, хорошо, моя мать была не первой, кто сказал это. Не будь к ней слишком строг, она умерла молодой. Ей не хватило времени придумать нечто более оригинальное.
— Вот, попробуй лучше это. — Эндрю протянул ей баночку йогурта. — В нем полно полезных бактерий. Это как раз то, что сейчас нужно твоему желудку после вчерашней ночки, когда мы так славно повеселились. — Он поправил подушку, чтобы она могла сесть поудобнее, и Грейс улыбнулась, услышав, как он сказал «мы» — когда мы так славно повеселились, — хотя было совершенно ясно, что веселилась она одна. Он был совершенно трезв, а ее стошнило в раковину. — Извини меня, за то что тебе пришлось быть свидетелем моего вчерашнего состояния, — сказала она. — Это было не самое удачное завершение вечера. Хотя, наверное, это было любопытно…
Склонив голову набок, Эндрю рассматривал ее так, словно она новорожденный ребенок, хрупкая драгоценность, о которой он должен был заботиться, а не высокая крепкая двадцатидевятилетняя девица, страдающая жутким похмельем. Он протянул руку и нежно убрал с ее лба прядку взмокших волос.
— Ты очень красивая, — заметил он.
Она уставилась на него.
— Красивая? Сейчас?
— М-м.
— По-моему, мне пора убрать за собой. — Грейс отбросила в сторону покрывало.
— Сиди смирно. Все уже убрано.
— Тебе не стоило заниматься этим. Я верю в две вещи: в мир во всем мире и в то, что свою блевотину каждый должен убирать сам.
Эндрю улыбнулся, с нежностью глядя на нее. На глаза Грейс навернулись слезы: она вспомнила о тех временах, когда рядом не было никого, кто бы смотрел на нее вот так.
— Мне нравится ухаживать за тобой, Грейс, — сказал Эндрю. Он коротко и негромко рассмеялся. — Ты выглядишь такой уверенной, я бы даже сказал, самоуверенной. И ты совсем непохожа на тех женщин, которые нравились мне раньше.
— А теперь ты видишь, что я оказалась в конце концов все той же старомодной маленькой штучкой, которая вырубилась после пятнадцатой двойной порции водки с мартини.
— Остальные обычно останавливаются на двух, ну да ладно.
— Расскажи о своей матери.
— О моей матери? — Его удивил столь неожиданный поворот в разговоре. — Робина, э-э, в общем, сама понимаешь, она моя мать.
— Вот это да! Столь интимные подробности мужчины обычно разглашают, только после того как их очередному роману исполняется не меньше шести месяцев. И, нет, я не понимаю. А как насчет отца? Полагаю, он просто, э-э, твой отец?
— Вроде того. Но они очень милые. Они тебе понравятся. А тебя они уж точно будут обожать.
— Почему? С чего бы это им обожать меня? Я не из тех, кто достоин обожания.
— У тебя всегда такое воинственное настроение с похмелья?
— Не знаю. Обычно я просыпаюсь в одиночестве. Они любят друг друга?
Он выглядел так, словно до сих пор никогда не задумывался над этим.
— Да, да, я полагаю, любят.
— Как они встретились?
— Мне казалось, что ты неважно себя чувствуешь.
— Так оно и есть. Поэтому мне нужно отвлечься от мыслей о том, как неважно я себя чувствую.
— Ну, тогда слушай. Моя мать приехала в Оксфорд к своему старшему брату. Очевидно, мой отец, который учился в том же самом колледже, что и мой дядя, имел репутацию человека высокомерного, с большим самомнением. Наверное, поэтому после вечеринки дядя с приятелями решили подшутить над отцом. Они вышли на улицу и подменили его велосипед точно таким же, только маленьким, решив, что в темноте он…
— Раньше мне очень нравилось слушать о том, как познакомились мои родители, — сообщила ему Грейс и в следующую секунду заснула, по-прежнему сжимая в руке баночку с недоеденным йогуртом.
— Этот мужчина заслуживает лучшего, — заявила она в тот же вечер Анжелике, разговаривая с ней по телефону.
— Этого не заслуживает ни один мужчина.
— Ты озлоблена.
— Подожди, и ты станешь такой. Просто до тебя медленно доходит.
— Он хочет познакомить меня со своей семьей. Они все живут в Девоне. Совершенно очевидно, что у них очень близкие отношения.
Робина Эббот укладывала волосы в высокий шиньон с блестящими заколками и шпильками, выкрашенными китайским лаком, которые просвечивали сквозь серо-стальную гриву. «Сорочье гнездо», — подумала Грейс. Мать Эбби встретила Грейс у передней двери белого домика в викторианском стиле, стоявшего на вершине самого крутого в городке холма, широко раскинув руки для объятия. Грейс посмотрела налево, потом направо, даже оглянулась через плечо, пока наконец не поняла, что объятие предназначалось ей. Она шагнула вперед, испытывая одновременно неловкость и облегчение. Под свободным вязаным джемпером Робины оказались сильные руки и мягкая грудь. С решительным восклицанием «Моя дорогая!» она провела гостью в коридор, благоухающий стряпней и мокрым мехом, и принялась выкрикивать чье-то имя, Грейс решила было, что она зовет кота, но это оказался отец Эндрю.
— Тимми, Тимми, ты где? — надрывалась Робина. — Я знаю, что ты где-то здесь.
В коридор стремительной походкой ворвался Тимоти Эббот с уже протянутой рукой, чтобы избежать возможных недомолвок.
— Грейс, — выдохнул он, энергично встряхивая ее ладошку. — Грейс.
Затем Грейс была представлена Кейт, младшей сестре Эндрю. Никто точно не знал, следует ли ожидать Леонору, ту самую сестру, которая любила кабачки и жила в Лондоне.
— Все зависит от Арчи, — заметила Робина. — Он славный мальчик. Мы безумно любим его, но он слишком много работает.
Они выпили шерри в гостиной, которая производила двоякое впечатление: убогая и запущенная, но с глубоким альковом и высокими, с раздвижными переплетами окнами, откуда открывался потрясающий вид на бархатные зеленые холмы города. Ленч был подан в большой кухне. Грейс усадили напротив Кейт. Глядя на сестру Эндрю, у Грейс складывалось впечатление, будто все черты Эндрю, придававшие ему такое очарование, были искажены в ее облике каким-то злобным гоблином. Золотистые кудри превратились у Кейт в рыжеватые завитушки, а сильный фамильный подбородок — в выступающую нижнюю челюсть. Если римский нос смотрелся на лице Эндрю очень уместно и гармонично, то у Кейт он доминировал, и остальные черты служили лишь приложением к нему. Однако у нее была такая открытая и обезоруживающая улыбка, какую Грейс еще не доводилось видеть. Заметив, что ее внимательно рассматривают, Кейт залилась краской, что совсем не шло к ее рыжим волосам.
