Мгновения жизни - Коббольд Марика (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Молоко?
— Да, если можно, — кивнула Грейс.
— Сахар?
— Грейс предпочитает мед. — Эндрю поднялся на ноги. — Пойду принесу.
— Не стоит беспокоиться, — запротестовала Грейс, которой не хотелось причинять лишнее беспокойство, но он уже вышел в кухню.
— Почему же, если вам нравится мед, то не нужно от него отказываться, — заявила Робина, присаживаясь рядом с Грейс и поворачиваясь к ней лицом. — А теперь я бы хотела узнать о вас все. Я ведь вижу, что Эндрю сражен наповал. — Она взяла руки Грейс в свои. — Я хочу, чтобы мы с вами стали настоящими друзьями, вы и я. — В ее маленьких глазках цвета кайенского перца появилось озабоченное выражение, и она несильно сжала шершавые руки Грейс своими мягкими ладошками. — Эндрю говорил нам, что ваша мать умерла, когда вы были совсем маленькой.
Грейс кивнула.
— Но вскоре у меня появилась миссис Шилд, моя мачеха, она сделала все, что было в ее силах, чтобы заменить мне маму.
— Пусть так, все равно это не одно и то же. А потом умер и ваш отец.
— С ним случился сердечный приступ.
— О Боже! Какой ужас.
— Вы правы. Мне почему-то кажется, что он устал от бесконечных попыток найти компромисс между тем, кем он желал быть сам, и тем, кого хотели видеть в нем его жены. — Непонятно почему Грейс вдруг охватило чувство стыда, словно это ее беспечность привела к потере стольких родственников.
Робина отпустила ее руки.
— Ох, моя дорогая, я расстроила вас. Я слишком прямолинейна.
В комнату вернулся Эндрю.
— Грейс не нравится, когда ее жалеют, — предупредил он. Он положил мед в крошечную стеклянную вазочку, и Грейс улыбнулась ему, думая о том, что не припоминает, когда за ней последний раз вот так заботливо ухаживал мужчина.
— Нет, нет, твоя мама очень добра. Я ценю участие. Я бы просто свихнулась, если бы за все эти годы мне никто не посочувствовал бы. Просто иногда мне кажется, что обо мне судят по тому, чего я лишилась, а не по тому, что у меня есть, и какая я сама. Мне нравится думать, что меня ценят ради меня самой.
Воцарилось молчание, которое прервала Робина:
— Вы совершенно правы.
Эндрю благодарно улыбнулся матери и пробормотал:
— Ох, Грейс! — Ей понравилось, как он сказал это: получалось, что, хотя от нее можно было ждать любых сюрпризов, она все-таки умная и интересная. Это был достаточно неожиданный поворот, обычно ее не считали ни умной, ни интересной. — У тебя так хорошо получалось, — продолжал он. — Целое предложение о своих чувствах, безо всяких дурацких шуточек, а потом ты взяла и все испортила. Перестань сражаться хотя бы на время. Позволь другим помочь тебе. — Он перегнулся через спинку дивана и поцеловал ее в щеку, его губы оказались в такой близости от ее губ, что она повернулась к нему, совершенно забыв о Робине. Но тут до ее слуха донесся звон посуды и голос его матери, говорившей:
— Ступай к остальным, дорогой, и скажи им, что кофе готов. А я обещаю, больше никакой жалости. — Эндрю снисходительно улыбнулся им обеим и удалился. Его мать смотрела ему вслед. — Он такой добрый и хороший мальчик, — сказала она. — Временами он проявляет слабость, но виной всему его доброе сердце.
— Проявляет слабость? Мне он не кажется слабым. — Грейс сама удивилась тому, что подобное предположение оскорбило ее. Слабая улыбка тронула утолки ненакрашенных губ Робины.
— Вы любите его, не правда ли?
— Да. Да, люблю.
— Очень хорошо. Ему нужен кто-нибудь вроде вас.
Грейс была так поражена услышанным, что даже забыла о том, что собралась протестовать против того, что Эндрю бывает слабым.
— Мой опыт свидетельствует о противном: матери как раз думают, будто я это совершенно не то, что требуется их сыновьям. Может быть, они чувствуют, что я не умею холить и лелеять. И, должна признаться, тут они правы.
Ответом ей послужила понимающая улыбка.
— Знаете, если дело в этом, то значит вас просто этому никто не научил. Я подозреваю, что на вашу долю выпало не слишком много ласки и доброты.
Грейс знала, что это неправда, она была любимым ребенком. Но, подумав о том, что сказал Эндрю, решила оставить все как есть. Она чувствовала себя спокойной, умиротворенной и счастливой, как кошка, которую гладят так, как нужно, — не слишком грубо, не слишком мягко и, конечно же, по шерсти, — поэтому не стала возражать против этой неправды, позволив посеять семя лжи в отношениях со своим прошлым. Она гордо несла свой флаг — свою силу, свою независимость, привычку полагаться только на себя и ни на кого больше. А теперь вот она устала, ей захотелось опустить его и отдохнуть, ощутить себя маленькой, слабой, похожей на себя прежнюю.
— На самом деле все было не так уж плохо, — пробормотала она.
— Я вижу, вы — храбрая девушка, — заметила Робина.
— Я бы не стала этого утверждать, — проговорила Грейс. Ей стало стыдно за то, как хорошо ей было в теплом свете проявленного к ней интереса и участия. — Вы не будете возражать, если я налью себе еще чашечку чая?
— И вы фотограф. Это, должно быть, такая интересная работа. И такая гибкая.
Грейс выпрямилась, словно услышав сигнал тревоги, и улыбнулась так, как если бы в комнату вошла ее ближайшая подруга.
— Да, и я ею занимаюсь.
К ним присоединились остальные, Грейс сделала несколько групповых снимков, а Эндрю настоял на том, чтобы сфотографировать и ее, сидящую на диване рядом с Кейт, смеющуюся вместе с Робиной, ломающей голову над загадками Тимоти.
Позже, оставшись одна в своей квартире, она не могла оторваться от этих фотографий. Ее поражало, как она на них выглядит. Неужели эта круглолицая девушка — действительно она, ведь раньше она была такой угловатой? Неужели эта женщина с безмятежной улыбкой — это она? Откуда она взялась такая — помолодевшая, счастливая, посвежевшая, то есть такая, какой ей всегда хотелось видеть себя в зеркале, но никогда до сих пор не удавалось? И самое поразительное: у нее возникло чувство, будто она нашла свою судьбу.
— Я буквально влюбилась в его семью, — сообщила Грейс Анжелике. Они сидели у открытого окна и пили чай. Грейс курила.
— Неужели тебе никогда не хочется вдохнуть свежего воздуха? — пожаловалась Анжелика. — А как насчет него? Забудь о его семье и скажи, его-то ты любишь?
Вопросы, всегда одни вопросы. За последние десять лет Грейс до смерти замучила себя вопросами. Знала она и то, что однажды уже встретила любовь всей жизни, для которой у нее были все ответы, но она не надеялась когда-либо снова обрести любовь.
— Ты действительно любишь этого парня?
— Я очень люблю его.
— Хочешь чаю или кофе?
— Мне все равно; я очень люблю его.
— А как ты относишься к тому, что США выводят свои войска из Вьетнама?
— Слава Богу, он жив; я очень люблю его.
— Слева или справа?
— Он живет по левую руку отсюда. И я очень люблю его.
— Права животных: что ты думаешь по этому поводу?
— Животные обожают Джефферсона, а он обожает их, что же касается меня, я очень люблю его.
— Каким тебе представляется будущее человечества?
— Знаешь, его дедушка и бабушка еще живы, хотя им обоим уже перевалило за восемьдесят, и, если гены действительно передаются по наследству, он пробудет рядом со мной еще долгое время, и я очень люблю его.
— Ты веришь в Бога?
— Господи, как же я люблю его!
— Итак, ты любишь его? — настаивала Анжелика, желая услышать ответ.
Грейс отвернулась от окна.
— Кого? Ох, что я говорю, Эндрю, конечно, я… все так… нежно и ласково. Эндрю, его семья — это как тихая гавань, а она мне сейчас очень нужна, Анжелика. Помнишь эти большие фотографии счастливых семейств, которые собираются за столом или у камина? Таким семейством хотели обзавестись и мы, когда были детьми. В общем, когда я с ним — с ними, — это похоже на то, как если бы я оказалась на одной из этих фотографий. — Она в растерянности накрыла рукой руку Анжелики. — Я устала, Анжелика. Я спрашиваю себя: почему я одна должна нести на себе всю тяжесть ответственности? Пусть кто-нибудь попробует подставить мне плечо. И как приятно сознавать, что, если я умру, об этом поведает миру какой-то близкий мне человек, а не тошнотворный запах из-под моей входной двери. Когда в прошлый раз я отправлялась в командировку, то забыла распорядиться, чтобы мне не приносили молоко. И каждый день на моих ступеньках появлялась новая бутылка. К тому времени, когда я вернулась, их было уже девять. Интересно, сколько бы их потребовалось, чтобы кто-нибудь забеспокоился и заметил, что меня больше нет?
