Должница (СИ) - Гуляева Евдокия (полная версия книги txt) 📗
Снег до сих пор шел стеной!
Большие, невесомые хлопья медленно кружа, парили вниз, к земле, безветренно прекрасно танцуя, сплетаясь между собой в идеальные узоры, будто профессиональные парашютисты складываясь в фигуры, рисуя замысловатый, только природой ведомый орнамент. Интимно, очень живописно, изящно кружа, очаровывали меня нарядной круговертью.
Мне очень нравилось, что Сережин дом стоит обособленно, в отдалении от соседей, спрятанный от них большими кедрами. Снег, оседая на хвойных лапах, своей тяжестью пытался оттянуть их вниз, но те, упруго капризничая, не прогибались, не поддаваясь играм природы, стойко держа маленькие сугробы на своих ветках.
Когда я была маленькая, в такую погоду лепили снеговиков… Мороза нет, поэтому снег влажный, липкий, легко принимающий любую форму. Природа за окном нарядна, поэтому привлекает внимание, притягивая взгляд. Мои глаза очень устали от сырой, грязной, дождливой осени…
Не заметила движения портьер, только почувствовала, как меня обняли горячие мужские руки.
От неожиданности вздрогнула, но с благодарностью прильнула к, пышущему жаром, обнаженному телу, склонив к нему голову, поцеловав в грудь. От моего порывистого поцелуя он вздрогнул, словно я обожгла своими его губами. Не привыкший… Такой же сиротливый, как и я…
Оба одинокие…
Прижавшись друг к другу, щемяще-ранимые, эмоционально обнаженные, замерли, глядя на завораживающий снег за окном…
— Я сирота, — неожиданно для себя, едва шевеля губами, прошептала в тишину.
Не для него, признаваясь и озвучивая свои страхи только для себя…
— С десяти лет осталась одна. Без мамы.
— А отец?
— Его вообще не знала. Умер, погиб, еще до моего рождения.
— А как же бабушки-дедушки?
— Нет никого. Близких нет, а двоюродным, оказалось, не нужна. Есть братик… Не родной, сводный… Там, остался, в Воронеже.
— Почему не живешь с отчимом?
— Пьет, — пожав плечами, не желая озвучивать причины своего ухода, задрожала, когда почувствовала, как поцеловал меня, прижавшись губами к моей голове, ощущая, что прекрасно понимает мои не озвученные вслух страхи.
— Я сам детдомовский…
Развернувшись к нему, обняв его ногами, прильнула щекой к груди, отсчитывая удары сердца…
— Значит, буду только я… — откровенно прошептала ему.
— Только ты, — подытожил он, обнимая меня двумя руками, крепче прижимая к себе, признаваясь не мне… самому себе…
Впервые не больно от произнесенной вслух правды!
Не обваривает кипятком сердце, не протыкает его насквозь, на живую, ножом реальности, рассекая надвое, безжалостно, жестоко. Сколько раз мне приходилось потом вот так сшивать его нитками объяснений, пытаясь стянуть, доводами разума оправдать бессердечие жизни, стягивая до безобразных рубцов, остающихся на нем до сих пор, некрасивых, видимых только мной… и Сережей…
И я вижу сейчас его шрамы!
Такие же уродливые, как мои, непривлекательные, крайне неэстетичные, но такие знакомые мне…
Прохожусь губами по левой стороне его груди, припечатывая, влажно мазнув рядом с его сердцем, чувствуя барабанящий отклик, бьющий прямиком по моим нервам. Каждый стук — оглушающее отражение моего сердцебиения. Обнимаю его руками, пытаясь притянуть к себе, еще ближе, жадно стерев любое, даже минимальное расстояние между нами.
— Слава, — мучительно стонет он в ответ на мои действия, — тебе будет больно…
— Мне больнее сейчас, без тебя…
Поднимаю к нему лицо, вглядываясь в глаза. Ему мои совсем не видны, а вот его, словно чернильное зимнее небо передо мной, открытое, хмурое, великолепное, с яркими звездами желания, которые не горят, только разгораются, маня своим блеском.
— Сережа…
Чуть вытягиваюсь, привстаю, пытаясь достать до его сомкнутых губ, целуя его в подбородок, лаская губами, проходясь по четко очерченным скулам, заразительно влажно, высунув кончик языка, подстегивая к действию и получая в награду томный, хриплый стон и его рот, ищущий мои губы. Зарываясь в короткие волосы на его затылке пальцами, провожу рукой по всей голове, поглаживая, наслаждаясь тем, как кончики пальцев покалывает от жесткости, током вожделения раздражая все и без того возбужденные окончания.
Хочу его губы! Жаркие, безумные, ненасытные, до крайности бесстыдные…
Впиваюсь сама, не дождавшись, раскрывая его рот своим языком, желая почувствовать его, погладить, возбудить…
Вырываю томный мужской стон и уступаю его натиску, сдавая позиции инициативы, капитулируя, но не поддаваясь, покусывая его губы в ответ с не меньшей страстью, втягивая полную нижнюю, посасывая, проводя по ней языком, зализывая эмоциональный укус. Горю! Сгораю снова, дотла, только теперь в разожжённом мной пожаре вожделения.
Чувствую, как он прикасается ко мне, между ног, слегка проходясь подушечками пальцев по раздраженным, припухшим от прошлого вторжения складочкам и шумно втягиваю воздух, борясь со страхом боли и невыносимым жжением разбуженного томления.
Мокро… Его палец скользит легко, бесстыдно ныряя чуть глубже, чем в первый раз, задевая, раздразнивая, обещая…
— Девочка моя, — возбужденно шепчет мне в приоткрытый от желания рот, проскальзывая внутрь своим языком, заигрывая, настаивая…
Его слова дернули меня вверх, на самую вершину горы возбуждения, подведя к самому краю пропасти… снова… Но, в этот раз, я была там не одна. С ним. Всматриваясь в его глаза, я четко видела его вместе с собой, там, на пике раздразнившего нас удовольствия.
— Сережа, — постанываю ему в губы, потираясь о его пальцы, умело-играющие на мне, плотью, заводя его, подводя, как и себя, к самому пепелищу…
Потираясь о меня вставшим членом, он, смачивая, увлажняя распухшую головку, придвигает меня ближе, на самый край подоконника, прижимая попку, стискивая ее, сжимая, до тех пор, пока не ныряет в меня чуть-чуть, слегка раздвигая, попадая внутрь, но не продвигаясь дальше…
Больно! Боль прошивает насквозь, от волос на затылке до кончиков пальцев на ногах!
Но только она унимает бесстыдный зуд, изводящий меня, поэтому с благодарностью принимаю, хочу ее, желаю…
Чувствую, как скользко протискивается дальше, раздвигая воспаленные стеночки, растягивая, заставляя меня стонать от желанного вторжения. Глубоко. Больно. До предела соскальзывая до самого дна, упираясь, распирая, замирая…
— Сделай, как ты любишь, — постанываю вместе с первым, нерешительным толчком.
— Слава, так, как я люблю, будет больно…
Но я мотаю головой, не желая соглашаться с разумными доводами, привлекая его голову к себе, еще ближе, впиваясь в основание шеи судорожно сжатыми пальцами.
И да, вот так, все красиво! Сзади нас, за окном идет снег, сплошной стеной продолжая огораживать нас от скупости жизни, а тут, между нами пожар страсти, сжигающий нас до костей, до пепла, беспощадно сжигая в труху наши сомнения.
Резко вышел и снова вошел. Глубоко. Сильно. Раздирая. Высекая искры из моих глаз…
Не щадя, так как я просила и так, как желал он сам. Грубо. До влажных шлепков, сводящих с ума своей откровенной сексуальностью, изводящей пошлостью, резко, нещадно набирая темп, жестко, вбиваясь в меня, на всю длину, свирепо растягивая.
— Сама. — Толчок. — Просила. — Толчок. — Сама… Слава. аа!!! Прости!
А я прощаю, разрешая беспощадно врезаться в меня, принимаю, стеночками внутри, чувствую всю мощь его каменного члена. Хочу! Страстно желаю всевозрастающей боли, которая пульсирует во мне ярким желанием, разбуженная возбуждением от реакции на меня моего мужчины.
— Мой! — вырывается у меня, предательски выдавая силу бушующих внутри меня эмоций.
Прижимаю его еще крепче, врезаясь ногтями в шею, так же как он безжалостно врывается в меня, разрывая, нещадно завоевывая…
— Твой…
Отвечает мне, на выдохе меняя наклон своего проникновения, опрокидывая меня спиной к холодному стеклу окна, проскальзывая еще глубже. Контраст температур только накаляет, прожигая насквозь. Холодящая кожу реальность и пронзающий жар эмоционального волнения, который пульсирует во мне, с каждым, сделанным им глубоким, откровенным толчком, заставляют сделать шаг в ту пропасть, на грани которой я с ним стою.
