Шиза. История одной клички (Повесть) - Нифонтова Юлия Анатольевна (бесплатные полные книги .TXT) 📗

И действительно, «развязка», довольно сильно окровавленная, не заставила себя долго ждать. Включился свет. В дверном проёме стоял Антип, прижимая к груди обмотанную полотенцем руку. К стене напротив был прислонён прямоугольник зеркала: «Это что ж, меня собственное отражение в зеркале чуть не сделало заикой? Какой придурок ставит на кухнях зеркала?!» Антип, нисколько не удивляясь тому, что невеста сидит под столом, уныло сообщил охрипшим голосом:

— Я его отогнал. Порезался вот… Пойдём отсюда быстрее… пока он не вернулся…

В половине пятого утра по пустой предрассветной улице они спешили в ободранную антиповскую берлогу, чтобы вволю отоспаться рядом с пропитанным древними отложениями ложем Валика и передохнуть от утомительной брачной ночи. Пожалуй, это было самое приятное из всех последних событий.

Помянем!

Утром несостоявшийся супруг повёз Янку в училище, чтобы взять законное освобождение от занятий на три дня «в связи с похоронами близкого родственника». Не сопровождал, а именно повёз на руках. На Янку навалилась такая слабость, что головы не повернуть. Язык непослушный, толстый. Всё время спать хочется, а уснуть невозможно ни днем, ни ночью…

Одногруппники восприняли Антипа — хуже некуда, даже обычно лояльный ко всем мужчинам Шмындрик. Смотрели молча, с расширенными от ужаса глазами, как научный симпозиум на прооперированного профессором Преображенским Шарикова. Они ж его не видели никогда. Впечатлений наверняка хватит теперь надолго. Антип же додумался с самым серьёзным видом представиться Янкиным мужем!

От потрясения быстрее всех оправился неутомимый Цесарский, так как тут же вернулся к своему нормальному состоянию и стал изощрённо изгаляться. Он нарочито почтительно пожал антипкину руку и без тени улыбки (это ж надо такую выдержку иметь!) заявил, что теперь неделю эту руку мыть не будет, гордится, мол, что с таким важным человеком знаком, которому САМА себя беззаветно доверила!

Антипу изощрённые издёвки были невдомёк. От такого льстивого «реверанса» тот вовсе «поплыл» и пригласил на поминки всю группу. «Придём, обязательно! Святое дело! Как не прийти. На свадьбу не удостоились, так хоть помянем, дружно, по-человечески…» — не меняя приторно-сладкой интонации в голосе, пообещал подлый Цесарский.

От стыда Янка не могла из себя слова выдавить. Она из последних сил изображала, что всё идёт как надо, мечтая только о том, чтобы провалиться сквозь землю и не видеть унылого скепсиса на лицах сокурсников. Но когда Антип принялся расхаживать по мастерской, заглядывая в подмалёвки, и с видом знатока комментировать: «Пестровато!» или: «Цветотени мало», не замечая откровенных усмешек, Янка не выдержала. Мастерская — милое сердцу место — вдруг стала враждебной. Нет наказания страшнее, чем презрение самых близких и любимых людей! Будто внезапно включился свет и она оказалась голой на сцене.

Все в ужасе молча созерцали её позор, и никто уже не мог помочь!

Голова кружилась до тошноты, шатало во все стороны, и Янка, держась за стену, как можно незаметнее выскользнула из кабинета. На лавке в скверике перед училищем сидела Никотинка с неизменным окурком в коричневых пальцах и с таким же мутным потерянным взглядом, какой, наверное, был в тот момент и у Янки.

— Коматозит? — понимающе кивнула Никотинка.

Без предисловий они дружно затянулись по новой.

Со стороны отрывистый тезисный диалог мог показаться диким. Недоговорки, бессвязные, незаконченные мысли… Но сейчас им вообще можно было бы обойтись без слов. Как брошенные в приюте недоразвитые дети, они потянулись к друг другу, полностью доверяя собрату по несчастью.

Янка с ужасом поймала себя на мысли: «Как мы с ней удивительно похожи сейчас! Два серых, бесполых существа, питающихся ядом». Всем в округе было известно, что Никотинка колется и давно зависима от наркотиков. Как она до сих пор умудряется держаться в училище? Талант!

Съёжившись, как худой побитый воробей, Никотинка взгромоздилась на спинку лавки и раскачивалась взад-вперёд, глядя прямо перед собой воспалёнными, стеклянными глазами. Она и обычно-то была не в себе, но сегодня её состояние не вызывало сомнений даже у наивной Янки. Как поглощённый общением с потусторонним миром медиум, Никотинка вещала безжизненным тусклым голосом, лишённым даже намёка на эмоции. Казалось, она не нуждается в собеседнике, и если бы Янка повернулась и ушла, это никак не повлияло бы на течение повествования. Никотинка вспоминала прошлый сентябрьский «колхоз».

— Мы тогда с Бесей, прикинь, с двуми кадрами состыковались. Вадя и Сосок. Конкретно так, до лямуров. Мой Вадя был — ничего, прикольный. А Сосок этот — хоббит, не выше сидячей собаки, зато борзый! Они-то с Бесей быстро… лапти сплели. Там еще какой-то сабантуй общенародный был — День села, что ли? Местные гопники наши трусы на верёвке вместо флажков повесили на свой сельсовет. Украсили, значит… Празднично! Неделю трусера на ветру реяли… Ты вообще этот день хорошо помнишь?

— Я себя не помню, как зовут, а ты мне про какие-то сабантуи…

— Ну, уж этот эпизод, я думаю, всем запомнился. Мы на болоте руку отрубленную нашли, кисть. Чёрную, раздутую. Я её на проволоку нацепила и ходила пугала всех. Дура! Девки визжали благим матом, разбегались, пацаны тоже приссыкали — сторонились.

Янка невольно поёжилась. Ранимая и впечатлительная, она не могла не помнить эту отвратительную сцену, долго преследовавшую в жуткие одинокие минуты. Никотинка понуро продолжала, отстранённо водя рассеянным, слепым взглядом.

— Я хоть и капитально ужаленная тогда была, но в голове мысль прям выстрелила, что мне моя «забава» отрыгнётся ещё. Рука отомстит мне за шуточки… Так и вышло… Как-то ширнулись мы славненько и в стогу всю ночь прокуролесили… Под утро возвращаемся… Отходняк пошёл. Сели у болота курнуть на прощание, кинулись, а спичек джок… Вадя грит, щас я быро в барак сбегаю… Ушёл и нету… нету… А на меня жуть такая напала. Темно. Сыро. Холодец! А на болоте будто кто вздыхает тяжко, протяжно… Я в склон впечаталась… глаза закрыла. Вдруг слышу всплеск… тихий такой… ещё… ещё… И водичкой кто-то в меня брызгает… Не знаю, сколь времени прошло, но мне вечностью показалось… Решилась я, так сказать, правде-то в глаза взглянуть… И вижу. Стоит буквально в двух метрах, прям на поверхности воды… она — РУКА!.. и не тонет. Брызгает в меня, брызгает… А потом пальцем, значит, это… грозит мне, грозит-грозит, долго та-ак…

Янка вдруг почему-то вспомнила, как издевательски подобострастно Цесарский тряс «благоверному» его бледную руку в голубых татуировках. Всплыли в памяти события прошлой ночи… Ведь папа Антипу тоже пальцем грозил!

— Янк, ты, кстати, в курсе, как тебя в училище прозвали?

— ?

— ШИЗА…

Похороны прошли скомкано, зато поминальные столы были сервированы с неоправданной помпой. Больше всего беспокоило маму Иру, чтоб не пропали заготовленные на свадьбу продукты. В остальном всё складывалось удачно. И водка оказалась кстати, и все необходимые для помощи в организации похорон родственники заранее были на месте. Даже оплаченные услуги фотографа и то пригодились. Гроб с телом покойного мама Ира в дом распорядилась не заносить. На заднем дворе городского морга приехавшие на свадьбу гости скорбно помолчали несколько минут и, не снимая крышки, сунули гроб в маленький пыльный катафалк. Без сопровождения оркестра. Могилу спешно забросали землёй и приступили, наконец, к главному действу, ради которого все, собственно, и собрались к пышному застолью с обильным возлиянием. То, что вместо свадьбы состоялись похороны, казалось лишь недоразумением, которое помогло сэкономить на подарках. По сути дела покойного уже и так все давно похоронили в своей памяти и смирились с его исчезновением, как с само собой разумеющимся обстоятельством чужой жизни. Смирились все… Кроме Янки. Чем больше проходило времени со дня гибели отца, тем усугублялось Янкино душевное состояние. Она ясно осознавала, что невыносимая тяжесть поселилась в её душе навсегда, подминая под себя всё: привычный ритм, цели, мечты, всю её жизнь!