Что сделала моя лучшая подруга - Доусон Люси (читать книги бесплатно .txt) 📗
— А она скоро придет в себя, как вы думаете? — встревоженно спрашиваю я.
— Гретхен сейчас в глубоком бессознательном состоянии, — мягко произносит медсестра. — Она не реагирует на окружающее. Это не то же самое, что сон, поэтому мы не можем ее разбудить. Один из симптомов тяжелой передозировки лекарств, которые вы нашли около нее, — кома.
— Она в коме? — с ужасом повторяю я, резко поворачиваюсь и смотрю на Гретхен.
Для меня «кома» означает, что пациент вот так лежит дни за днями, подвешенный между жизнью и смертью, а еще так бывает в дешевых больничных телесериалах: кому-то нужно принять страшное решение — отключить аппаратуру, поддерживающую жизнь коматозника, или ждать неизвестно сколько времени, может быть — целую вечность. Но ведь здесь все не так?
— А долго она пробудет в коме?
— Не знаю, — отвечает медсестра. — Слишком рано судить.
— Так вы поэтому сказали, чтобы я говорила с ней? — догадываюсь я и в поисках подтверждения своей мысли смотрю на медсестру. — Она может услышать меня? Она может понять, что я здесь?
Сестра немного растеряна. Я чувствую, как осторожно она подбирает слова, чтобы не обнадеживать меня понапрасну.
— В некоторых исследованиях подтверждается, что коматозные пациенты, когда приходили в себя, пересказывали услышанные ими разговоры.
Вот черт.
Я поворачиваюсь к Гретхен и смотрю на нее. Как-то раз в начальной школе нас водили в поход, и я притворялась спящей, чтобы услышать, о чем говорят другие. На самом деле никто не говорил ничего интересного — так, пустяки вроде «я съем ее печенье». Конечно, мне вовсе не кажется, будто Гретхен сейчас делает что-то подобное — притворяется и подслушивает нас. Но при мысли о том, что за сомкнутыми веками моей подруги работает мозг, осознающий все, что происходит в этой маленькой комнате, у меня холодеет кровь. Если я предам ее, если выболтаю ее секреты, она узнает об этом.
— Если захотите о чем-нибудь спросить меня, я буду здесь, — говорит медсестра.
Она встает и уходит в дальний угол палаты.
— Да, я и вправду хотела бы кое о чем спросить, — бормочу я. — Когда… если… она начнет приходить в себя, она просто откроет глаза?
Медсестра отвечает не сразу.
— Люди, находящиеся в коме, — говорит она, предусмотрительно обобщая и не упоминая имени Гретхен, — так не делают — разве что по телевизору такое могут показать. Когда они приходят в себя, то начинают понемногу двигаться — пытаются приподнять голову или пошевелить пальцами.
— А говорить они могут? Сразу?
Медсестра качает головой.
— Видите эту трубку у нее во рту?
Я киваю.
— Она помогает ей дышать, но говорить с этой трубкой во рту она не сможет.
— А писа́ть сможет? — спрашиваю я и добавляю: — Когда очнется?
— О да. Она сможет общаться с нами. Это точно.
Медсестра пристально смотрит на меня.
— Я боюсь, что она в сознании, но парализована, — говорю я, но это неправда, и если Гретхен действительно слышит меня, то должна, по идее, насмешливо фыркнуть. Но на самом деле она не станет фыркать. Ей есть о чем подумать — к примеру, почему сорвались все ее тщательно продуманные планы — из-за меня. Мне кажется, я слышу, как она говорит: «Ты же обещала! Какая же ты после этого лучшая подруга?»
— Я недавно прочла книгу про одного француза, у которого был, как там написано, «синдром запертых дверей», — говорю я, пытаясь сосредоточиться на звучании собственного голоса.
— Это не тот случай, — заверяет меня медсестра и, немного помолчав, добавляет: — Гретхен не сможет общаться с нами, пока не вернется в сознание. Состояние ее крайне тяжелое. Так, как показывают в кино, она не очнется. Мне очень жаль.
Мы обе молчим. Я снова смотрю на Гретхен. Опять у меня мокрые глаза. О, Гретх. Как, черт побери, мы тут оказались? Как это могло с нами случиться? Мне просто хочется, чтобы мы смеялись вместе, хохотали до упаду. Я даже слышу звук нашего смеха! Пожалуйста! Мне так хочется вернуть эти мгновения!
Я не могу сделать это. Могу только сидеть здесь, в палате, и притворяться. Потому что знаю, знаю, что мы обе натворили…
— Мне нужно выйти. Проверить сообщения, — говорю я, не в силах больше терпеть, и встаю так стремительно, что у меня чуть ноги не подкашиваются. — Может быть, Том звонил.
— Хорошо, — говорит медсестра и ободряюще улыбается.
Но я уже разворачиваюсь и выскакиваю в коридор. Потом почти бегом покидаю отделение интенсивной терапии и, выйдя в больничный коридор, вижу над одной из дверей табличку с надписью «Выход». Решительно толкаю створку двери и вздыхаю с облегчением, оказавшись на маленькой служебной автостоянке. Правда, я понятия не имею, где нахожусь относительно приемного покоя. Пошарив в сумке, нахожу мобильник, включаю. Есть три новых голосовых сообщения.
Первое — от Тома. Пришло через двадцать минут после того, как я ему позвонила. «Элис? Какого черта? Что случилось?» Его голос звучит грубовато, но я понимаю: он ужасно волнуется. «Что это значит — вы обе в больнице? Почему? Слушай, если получишь мое сообщение в ближайшие пять минут, перезвони мне, ладно?»
Следующее сообщение тоже от него, шесть минут спустя. «Это снова я. Я позвоню в больницу».
Третье — опять от него, через восемнадцать минут. Я слышу, как он кричит на фоне рева мотора машины. Видимо, он в пути. «Я еду, не паникуй, Элис. Все будет хорошо. Постараюсь приехать как можно скорее, обещаю. Я выехал из Бата — сколько это займет времени, не знаю. Но к счастью, пробки только на встречной полосе, так что надеюсь не застрять».
Я представляю, как он крепко стискивает руль одной рукой, а другой прижимает к уху мобильник, как он в своем деловом костюме гонит автомобиль по автостраде. Мне хочется заплакать от облегчения — он в пути, он едет сюда! У меня дрожит нижняя губа, опять наворачиваются слезы. Слава богу. Мне лучше только оттого, что я услышала его голос.
Том надежный человек, на него можно положиться. Он из тех, кому друзья звонят, когда нужен совет, как выгоднее продать машину, или когда требуется правильно заполнить налоговую декларацию, или когда необходимо переставить тяжелую мебель. Мой отец захотел, чтобы я вышла замуж за Тома, в ту же секунду, как только узнал, что у него есть полный набор инструментов, а главное — он знает, как с ними обращаться. В день нашего знакомства он починил мой протекающий кран. Господи…
«Ну вот», — сказал он, вылез из ванны и на пробу включил воду и выключил, держа в руке плоскогубцы, которые я ему дала, — единственный инструмент, который сумела разыскать в доме. Мы с Вик, моей соседкой по квартире, таращились на кран и ждали, что вода опять начнет капать — но она не закапала. Мы были в полном восторге.
«Так вы говорите, Том, — зашла издалека Вик, — вы консультант по менеджменту — а похоже, это стабильная и неплохо оплачиваемая работа…»
Том сдержанно кивнул.
«Вы — друг моей подруги, а значит, вряд ли чокнутый, — продолжала рассуждать Вик. — Вы умеете чинить разные вещи…»
«Ты вообще хоть куда», — подумала я, глядя в его голубые глаза, возле которых под очками собрались морщинки, потому что он улыбнулся.
«Комната ваша, если захотите», — объявила Вик, для начала глянув на меня в поисках одобрения.
«Вот как? — рассмеялся Том. — А справки навести не желаете? Вообще-то следовало бы, — неожиданно серьезно сказал он. — Я могу оказаться кем угодно. То есть на самом деле я не кто угодно, но мог бы оказаться».
Но конечно, он оказался образцовым соседом, а как выяснилось десять месяцев спустя — образцовым бойфрендом.
В моей замерзшей, онемевшей руке звонит мобильник. Это он.
— Том? — поспешно отвечаю я. — Где ты?
— Сверн… Эм четыре… как идиот… но тут эстакада… проехал «Олимпию» [2]… двадцать мин…
Связь такая ужасная, что я его почти не слышу, но, похоже, он все еще в машине.
— …случилось? …справочное больницы и я…
Потом связь прерывается окончательно. Я перезваниваю Тому и попадаю на голосовую почту. Но он сказал «двадцать минут» — я точно расслышала. Сжимая мобильник, как талисман, я пытаюсь вернуться в больницу через ту дверь, из которой вышла, но, оказывается, сделать это не так просто, потому что на ней кодовый замок.
