Лизонька и все остальные - Щербакова Галина Николаевна (онлайн книга без .txt) 📗
Интересно было наблюдать за бюстгальтером. Как он скисал, принимая повседневные формы. Так вот после случая с Розой и слов Нюры о том, что может случиться, если Роза не укротит родившуюся в ней злую энергию, старик решил, что нужно предусмотреть все. И возможность репрессий, и возможность смерти туповатого, но смирного Леонида Ильича, – а кто там после объявится? – одним словом, сам о себе не позаботишься, кто о тебе позаботится?
Вот тогда он стал писать в свои тетрадки факты своей жизни и возможные последствия от этих фактов.
Например. Ниночка и детки были на оккупированной территории. Если опять за это начнут таскать, справка о ее участии в партизанском отряде
прилагается. И действительно, прилагалась четырежды разорванная бумажка, старательно выклеенная на картоне. Когда-то в сердцах Ниночка ее рванула с криком: «Я что? Детьми рисковала из-за этой бумажки? Да пошли они все…» Он тогда поднял ее и тихонько наклеил. Откуда мы знаем, что нас ждет? Так по деталям, по мелочи вел старик реестр. Дошло дело и до собаки. Ведь он умрет раньше Нюры – это ясно. А собака в свою очередь может пережить Нюру. Тогда ее путь будет определен категорически – живодерня. Народ у нас пошел крутой, своя, человеческая жизнь копейки не стоит, а уж собачья?
Надо сказать, что после того, первого раза старик бывал у Женьки, старой Колюниной пассии, еще и еще. Нюра про это ничего не знала, что уж, конечно, странно. Болтливый наш народ по всем правилам должен был ей это донести в уши. Не донес. В этом было даже что-то плохое, какая-то перемена народного естества. Что ж сталось с вами, люди, если вам неинтересно, зачем это я беру свою палочку с лошадиной мордой и прусь далеко от дома к чужой бабе? Старик думал: Нюре донесут, я ей все объясню, и мы пойдем тогда к Евгении вместе. Будет Нюре подружка, когда меня не станет. Но Нюра так ничего и не узнала. Берет он свою палочку, а она ему: «Ты, случаем, не в сторону Нелеповки? Глянь там в сороковом магазине мойву. Но сначала понюхай, а то у них лежит, лежит и заванивается». Что он делал, когда приходил к Женьке? А ничего… Приходил, садился на табуретку, Женька рассказывала, как болит у нее культя, «аж до паморок». Говорила и то, что обычно мужчине не говорят: «Мажется у меня, дед, и мажется… Наверное, рак… Но глянь, я ведь с тела не спала, а раковые, они ведь худеют до скелета». Иногда угощала его, если попадал к ней во время еды. Готовила Евгения грубо, но вкусно. Туда-сюда накидает в чугунок крупными кусками все, что в доме найдет, поколдует с какими-то травками, глядишь – так все сочно, так духовито, что уже и не откажешься попробовать. Подливку Женька вылизывала кусочком хлеба и обязательно пальцами. Да как же так можно? Да что мы – дикари какие? Ты б еще и языком тарелку лизала. А тут, у Женьки, все это терпел. Даже не то что терпел, просто это его никак не раздражало и не задевало. Однажды он ей сказал: «Когда нас заховают, возьмешь собаку, Шарика». – «Так у меня ж рак»,– гордо так сказала Женька. Получалось, при наличии такой важной болезни дворняга ей как-то не личит. «Не думаю, – ответил старик. – Ты, кроме ноги, здоровая». – «Почему это?» – обиделась Женька. «Пищу твою больной организм не принял бы. Она у тебя… Со звоном… У тебя внутри все колом встало бы, если б что…» – «Пища как пища, – ответила Женька, – не кацапская».
10
Теперь Женька висела на своих костылях и смотрела на Ниночку, а собака, умница, ничего, не загавкала на чужую, а наоборот, вышла на середину кухни и стала громко чесаться. Вроде поняла, судьба, мол, моя решена, можно и блохами заняться.
– Слава Богу! – перекрестилась Ниночка. – Слава Богу! – Она подала Женьке табуретку, подумала и предложила: – Наливку не хотите? От мамы осталась…
– Она так все тайком и баловалась? – спросила Женька.
– Стеснялась, – ответила Ниночка.
И когда они уже глотнули из стареньких треснутых чашек, которые всегда жили в летней кухне и даже на зиму не перебирались в дом, Ниночка вдруг сообразила, кто перед ней.
– Вы? – уточнила.
– Ну… – сказала Женька.
Потом на пороге появилась Лизонька.
– Ничего себе! А я что, собака?
Наливать было уже нечего, пришлось дать ей глотнуть из Ниночкиной чашки.
– Воды! Воды! – закричала Лизонька. – Это же невозможно сладко!
Потом заявилась Роза, кивнула Женьке, села на чурбачок, закурила. Пришла и Леля, и прежде всего сказала твердым голосом:
– У меня послезавтра пленум. Еще надо читать материалы.
– Ну, и отваливай, – сказала Ниночка.
Скандал бы случился определенно, он уже вполне накопился в воздухе летней кухни, плотный и горячий, и только искал себе жертву, которую легче всего запалить с обоих концов.
– Если вы оставите деньги, – сказала Женька, – то я справлю и девять дней, и сорок. А хотите – сами. Мое дело предложить.
– Да! Да! – закричала Леля. – Конечно, оставим деньги…
– Нет, – тихо сказала Лизонька. – Это не по-людски. Спасибо, конечно! Но тут должны быть свои люди, родные…
– Она – своя. Наша, – громко, на всю кухню прогремела Ниночка. – Она – Женя, Колюнина невеста.
Про невесту уже успела услышать Анюта. По ее не вымытой еще после сна мордахе можно было прочесть, что она думает обо всем об этом. Невеста та еще! Старуха с протезом торчком поперек кухни, лицо у невесты от наливки пошло пятнами, а челюсть так отвисла, что хоть кидайся ее подвязывать.
– Да ну вас, скажете, – смутилась Женька. Жених и невеста, тили-тили тесто, тесто засохло, а невеста сдохла…
Анюта захохотала. Ничего! Не слабо!
– Сколько нужно денег? – делово спросила Леля.
– Ты езжай себе, – сказала Лизонька, – а мы остаемся на девять дней… Я сейчас птица вольная, каникулы, а Роза возьмет за свой счет. Отвезешь ее заявление. А вот сорок дней, – Лизонька повернулась к Женьке, – тут вы нас выручайте, Христа ради.
– Какой разговор! – махнула рукой Женька. – И панихиду закажу, и узвар сварю, и кутью. Мне деньги только на водку надо.
Стали считать, сколько надо будет водки, но тут собака аж зашлась от лая. С большой палкой вошли во двор молодые мужик и баба.
– У нас ордер, – сказал мужик, – так что, – он развел руками, – все вокруг мое.
– Вот видите, – удовлетворенно сказала Леля. – Живые люди… Пришли…
– А мы дохлые? – спросила Ниночка. – Вчера только похоронили, чего ты так бежишь? – Грубо так спросила.
– Десять лет уже бегу, – зло сказал мужик, – так что мне, можно сказать, невтерпеж.
– Вот там! – показала на уборную Анюта.
И неизвестно, чем могла кончиться эта парламентская беседа, если бы не Женька. Она вышла из кухни и сказала:
– Петя! Девять дней отметим, и вселяйся. Раньше нельзя. Покойники этого не любят. Будут ночью приходить, душить будут… Это ж только так говорится – покойник, а на самом деле, если что не так, такое устроят…
– Ой-ой! – заверещала женщина. – Я боюсь!
– Не бойся, дурочка, – продолжала Женька. – Огляните все, прикиньте, что у вас будет и как, а после девяти дней – грузитесь.
– Потом посмотрим, потом, – женщина тянула Петю со двора.
Леля не выдержала, вмешалась.
– Это все чушь, – сказала она громко. – Могли бы люди переехать и сразу… Натерпелись, наверное…
Так получалось, она тут одна сочувствовала, а остальные были черт-те кто. А собака возьми – и завой. Да так тяжко, так надрывно.
В общем, убежали новые квартиросъемщики. Поднялась и Женька, но ее не пустили. Решили завтракать вместе. Сказали же: своя. Наша. И потом собака воет – надо помянуть. Где у нас бутылка?
Потом все пошли на кладбище. Из-за Женьки мероприятие было и долгим, и медленным, но, как ни странно, очень родственным. Даже Леля перестала трандеть о своем пленуме, а шла как простая баба в черной хусточке, которая идет на кладбище к матери.
Вчера все было суетливо, нервно, комом. Хороним, как и живем, с выпученными глазами и непременной сварой. С одной стороны, Леля сказала: как же без музыки? Она, что, нищая, наша мама? Но тут пришли соседки – музыка музыкой, ваши партийные дела, а без церкви тоже нельзя. Покойница, слава Богу, человек крещеный, старый, так что хотя бы предание земле надо совершить по обряду. Согласились. И с тем и с другим. Получилась кутерьма. Старушки ждали, пока уйдет музыка, а музыка ждала денег и гремела своими трубами дольше, чем надо, считая, что родственникам это должно понравиться, поскольку они из Москвы. Везли Нюру на машине, но только до ограды кладбища, дальше машины не пускали. Дальше на руках. Но то ли народ пошел хлипкий, то ли Нюра отяжелела, но команду несущих пришлось менять трижды. А это, значит, трижды вязать полотенца на рукава. Ниночка нервничала – не хватит материи. Как раз тогда был по всей стране дефицит полотенечного, хорошо, что магазин это понимал и дефицит продавали в нужном количестве по «мертвой справке», как и тюль, между прочим. Сама же эта продажа совершалась в отделе для новобрачных. Как говорится, что ни сделает дурак… Ниночка не выдержала в магазине, стала возмущаться дурью, но, честно говоря, никто ее не понял. Чего ты, тетка, шумишь, если все тебе продают? Лизонька потом стала ее успокаивать: ну, привыкли люди, привыкли. «Мы, мама, удивительно привыкаемый народ. Мы – убиквисты». – «Народ-идиот», – сказала Роза. Леля подняла бровки до самых корней своих седеющих волосиков. «Ваш народ, конечно, лучше?» – «Что значит мой?» Леля плечиками дернула. «Ты что, тетушка, антисемиткой стала, что ли?» – «Нет, это ты про наш народ такое говоришь!» – «Так я тоже ваш народ, не знала, что ли?» – «Но у меня, например, за мой народ гордость!» – «Ну и зря. Чем гордишься-то?»
