Работа над ошибками (СИ) - Клюшина Инесса (книги txt) 📗
— А что рассказать?
— Например, откуда это чудо.
— Да так. Старый знакомый.
— Странный у тебя знакомый какой-то. И слова недобрые у него.
— Гнилое слово — от гнилого сердца, — заявляю деланно равнодушно. Русские народные пословицы — чем вам не повод для того, чтобы сменить тему разговора?
Но Стас не собирается менять тему.
— Так что у тебя с ним за дела?
— Никаких дел у меня нет с ним. Он юрист…адвокат…а, черт его знает! Юрист моего бывшего мужа.
— Так, — говорит Стас и устраивается на диване поудобнее, в серых глазах любопытство и заинтересованность. Ага. Всем всегда интересно лезть туда, где болит.
— Что — так? Все уже слышал. Мой бывший в шоколаде. Богат, любим, обласкан судьбой. Папашей стал в третий раз, — сердце истекает кровью. — А я…вот…
Стас внимательно смотрит на меня. Хорошо. Раз вы хотите откровений — так получите.
— Надо сказать, Стас, что раньше моя жизнь была легка и безоблачна… Нет, не так. Ты понял уже, наверное, что бедный человек не может иметь личного адвоката, — Стас кивнул, — Так вот…короче говоря, в жизни мне крупно везло. Поначалу. Мне повезло познакомиться с замечательным управленцем. Уже тогда он очень хорошо зарабатывал. А уж сейчас деньги гребет так, что мама дорогая… Он в политику, кстати, подался недавно, и фамилию ты его знаешь, скорее всего. Блин, совсем по-дурацки говорю…
— Мне все понятно. Рассказывай.
— О чем я? А, да… Но тогда у нас еще мало что было. По теперешним его меркам, разумеется. Квартира большая, вот как твоя. Дом строили за городом. Катер купили, большой такой, белый… Ну, и машина мужа. Мы прожили вместе четыре года. Не ругались никогда, Колька вообще очень добродушный. Приколист такой… хотя не знаю, какой он сейчас. Изменился, наверное. Деньги-то меняют.
— Такой же приколист, как и твой знакомый?
— А Андрейчик был тогда други-им, — тяну слова и загадочно улыбаюсь, — другим, знаешь… Хотя — нет. Всегда таким. Просто раньше я с ним не общалась особенно и не знала его хорошо. А потом Коля стал приглашать его в наш дом все чаще и чаще, — это прошлое для меня всегда было точкой невозврата. О нем я думать себе запретила, как запретила вздыхать и сожалеть. Но сейчас из памяти встают картины…
Я на нашей шикарной кухне, в летнем сарафанчике, и Андрей с Колей пьют текилу. Мне чуть больше двадцати, я наивна и чуть резковата. Вот говорю Коле, чтобы он не пил много, и Андрей неодобрительно косится на меня. А вот наша первая поездка на яхте, Андрей с моей подругой Катей тоже приглашены… А следом — самодовольная ухмылка Андрея, когда я узнаю при разводе, что меня оставили с носом, и больше — ни с чем, и этого уже не изменить…
— А что случилось?
— Ты имеешь в виду, почему расстались?
— Да.
— А ко мне в гости постоянно приходила одна подружка. Катя. Мы с ней очень дружили. Теперь она — его жена.
Стас морщит лоб.
— Что-то не сходится у меня.
Конечно, не сходится.
— Он, что…
— Меня не любил? Да вроде бы любил. Все было хорошо, Стас, понимаешь? До самого последнего дня…или они хорошо скрывались, наверное. Я сначала училась, потом начинала работать в школе, а Коля меня не понимал. Я работала просто так тогда, для души, а не для того, чтобы заработать деньги. Но потом Коля махнул рукой и сказал, мол, делай что хочешь. Я работала…
— И не заметила, как подружка мужа увела?
— Я ничего не знаю про их отношения, — чистейшая правда. Не хотела никогда знать подробности. Они только бы вбили еще один ножик в и так израненное сердце, — до они стали близки, после…Я даже не знаю, что сподвигло мужа развестись со мной, — и это тоже истинная правда. Хотя вот здесь я привираю. Одну из причин я знаю точно.
— Темнишь ты все, Вероничка. Что-то еще было, — Стас откидывается на спинку дивана и пристально смотрит мне в глаза. Молчу. Слишком уж Стас наблюдательный.
— Когда о третьем ребенке этот придурок сказал, ты побледнела сильно. Значит, дело в детях.
— Ты разведпрактику случайно не в гестапо проходил, а? — говорю зло. Стас не обращает внимания на эту реплику.
— Значит, дело в детях…
— В детях, твою мать, только отстань… — финиш. Надо бы заплакать и закончить допрос раньше времени. Мужчины теряются, когда женщина плачет, или злятся. Это бы спасло меня от дальнейших расспросов. Но не могу плакать. Не могу даже с помощью водки. Слез уже нет, осталась только боль. Она напоминает о себе иногда, будто покалывает остренькой иголочкой. Жизнь идет, а она нет-нет да кольнет неожиданно и неприятно.
Если меня спросят товарищ мормоны (а сектанты любят лезть в душу и копаться в твоей жизни, им только подавай), был ли у меня в жизни день, сравнимый с днем распятия Христа, я уверенно отвечу, что был, и даже не посмотрю на их удивленные лица и не услышу испуганных шиканий: «Не богохульствуй!». Я вспомню только один день. Нет, не тот, когда муж бросил мне в лицо, что подготовил все документы для развода. Не тот, когда мои родители, ничего не поняв и не захотев разобраться, почти отреклись от меня из-за этого развода. И не тот, когда я узнала о Коле и Кате. И не тысячи-тысячи других дней. Только один.
Я вспомню день, нет, лишь утро одного дня, когда я шла по длинному больничному коридору, чтобы в конце его у меня навсегда отняли неродившегося ребенка.
Он у мер несколько недель назад, и ему было совсем не больно, когда хирург по частям вынимал его крошечное, в несколько сантиметров, тельце. Зато моя боль затопила темными водами Эверест, и так и осталась стоять неподвижно в глубинах души, не растеряв ни капли. А дальше наступило полное одиночество.
— Мой ребенок умер, — это говорить мне не больно, я столько раз фразу повторила в свое время, что не вдумываюсь в слова, — замершая беременность.
— Понял, — говорит внезапно побледневший Стас. Ничего он не понял.
— Почитаешь в интернете, если интересно, — не буду объяснять. И так все ясно. Смерть — это всегда смерть. А подробности уже вторичны.
Стас молчит и не смотрит на меня. Уставился на стол, соображает что-то. Я наблюдаю смену эмоций на его лице. Водка ли открывает мне глаза, но Стас сейчас совсем другой. Ушло все напускное, и я вижу настоящие эмоции, и жалость вместе с сожалением на его лице мне не нравятся.
— Ладно, не будем…
— А что же не будем, — наливаю себе вторую рюмку, — сегодня же вечер откровений. Спрашивай. Отвечу тебе, как я докатилась до такой жизни… — насмешливо гляжу на Стаса, который все сидит с опущенной головой.
Вдруг он резко поднимает голову.
— А ваш развод с мужем случился после этого случая?
— Ну… считай, что да.
— То есть он не знал, что с тобой случилось, так?
Задумчиво разглядываю рюмку с водкой. У Блока в «Незнакомке» пьяницы кричат, что истина в вине. Интересно, нашел там ее хоть один?
— Стас, сама подумай, как он мог не знать. А-а, — машу рукой, — ты ж ниче не знаешь. Когда делают такие операции, Стасик, вообще-то в больнице лежат. Иногда неделю, иногда дольше или меньше — как повезет. Муж мне фрукты таскал туда, йогурты…
— Ну и…
— Вот тебе «ну и», — беру рюмку в руки и разглядываю прозрачную жидкость в ней, — когда из больницы забрал, тогда и сказал. Что разводимся.
Стас резко выдыхает. Сжимает свои кулачищи. Зачем-то оглядывается по сторонам.
— Ты что делаешь? — спрашиваю подозрительно и тоже начинаю оглядываться. Замечаю, что Андрея и его спутницы уже нет. Убрался, значит, паразит.
— Думал все, надо ли набить морду этому придурку, или погодить. Жалко, что не набил сразу.
— Э-э, Стасик, ради Бога, не надо, — сокрушенно качаю головой, но сей порыв приятен неимоверно, — Андрей же здесь ни при чем вообще.
— Расскажи мне. Точно чего-то напел в свое время на ухо твоему мужу. Знаю таких.
— Может, и напел, — рюмка покачивается в моей руке. Еще чуть-чуть, и я разолью содержимое. — Но только Колька дураком никогда не был, чтобы слушать кого-то. Даже лучших друзей. Сам все решил, думаю. Оказалось, что дети ему были дороже, чем я. Вот и все. Видишь, как Катька рожает. Меньше чем за пять лет — троих. Каково, а? Уметь надо… — подношу рюмку к губам, как Стас крепко хватает мою руку и сжимает так крепко, что я чуть рюмку не роняю на пол.
