Шакалота. Птичка в клетке (СИ) - Филон Елена "Helena_fi" (электронные книги бесплатно txt) 📗
— О, так это он за меня ему нос разбил? — А вот и новый мрачный смешок. Да у нас тут вообще весело!
Губы Светлаковой поджимаются:
— Просто знай, что больше Оскар к тебе не сунется.
— Потому что Яроцкий ему запретил?
— Считай что так, — взгляд Вероники бегает по сторонам. — Их с Максом дружба давно закончилась и то, что ты видела в столовой для этих двоих не редкость.
— М-м-м… а я думала они друзья.
— Были, — холодная улыбка касается губ Вероники, — но всё равно или поздно заканчивается. Оскар больше не тронет тебя, даю слово.
— Так ты или Яроцкий это слово даёт?
Вижу, как борется с раздражением. Приходится из шкуры вон лезть, чтобы я на сделку пошла, прям вижу, как её ломает.
— Я прослежу за тем, чтобы Оскар к тебе и близко не подходил, хорошо?
— И к Зое? — Ну вот я вроде как и пошла на сделку.
Вероника бросает незаинтересованный взгляд на мою подругу, поджимает губы и очевидно пытается скрыть недовольство этой идеей.
— Ладно, — кивает.
— Слушай, а ты сама-то своего парня не боишься? — мне действительно интересно. — Там… в столовой он…
— Разговор закончен, — обрывает меня Вероника и уже цокает каблуками по коридору.
На уроке английского совершенно не выходит сосредоточиться. Как вообще это возможно после всего случившегося? Хоть один день в этой школе может пройти просто, безо всяких событий?.. Чувствую себя каким-то катализатором для всего плохого, что здесь происходит. Ужасное чувство.
Пока Наталья Ивановна распрягается у доски и что-то на английском балаболит, я прилипла щекой к парте и вот уже минут десять не свожу застывшего взгляда с окна. Дождя нет, но солнце странно не радует. С возвращением в школу меня вообще перестало что-либо радовать, чувствую себя половой тряпкой, которую отжать забыли.
Дверь класса хлопает, но я продолжаю греть щекой парту и даже не слышу приближающихся шагов, даже не вижу, да и не горю желанием видеть того, кто идёт по проходу на своё место за партой у окна.
— Яроцкий, головные уборы в помещении принято снимать, — голос Натальи Ивановны не умеет звучать внушительно, такой уж она учитель — мягкий и снисходительный, так что никто даже не удивляется, что Яроцкий пропускает её просьбу мимо ушей.
Вновь звучат реплики на английском, когда свободный стул рядом со мной с шумом выезжает из-за парты и в него опускается Макс. Бросает свой рюкзак на пол, вытаскивает из кармана джинсовой куртки телефон, вдевает наушники в уши, отъезжает на стуле к окну и припадает затылком к подоконнику.
Моя кепка всё ещё на нём. Ворот серой футболки слегка взмок после драки с Оскаром, поза расхлябанная, руки сложены на груди, лицо запрокинуто кверху, а глаза закрыты, будто он сюда подремать пришел. Странно, что меня ещё стул освободить не попросил, чтобы ноги на него для удобства забросить.
Слышу, как жужжит в его наушниках музыка — что-то тяжёлое. Всё ещё подпираю щекой парту и не могу отвести взгляда от его лица, будто что-то заставляет смотреть на него, разглядывать. Гипнотизирует меня.
Этот парень… действительно опасен. Его голос опасен, его движения опасны, слова, поступки, взгляд… Всё это — принадлежит чудовищу, любителю играть с чужими судьбами. И я продолжаю разглядывать это чудовище. Всё равно, что на пламя смотреть: знаешь — обожжёт, укусит, а взгляд отвести не можешь, зачарована им.
Губы плотно сомкнуты, а в самом уголке свежая ранка — видимо Оскар задеть успел. Скулы, как не оточенные камни, острые и напряжённые, а кадык плавно поднимается и опускается по мере дыхания.
Смотрю на родинку под левым глазом… На татуировку чёрной птицы на шее… Долго смотрю, каждое выведенное чернилом перышко разглядываю и понимаю, насколько этот парень помешан на своей игре, в этом Вероника не лгала.
Опускаю взгляд ниже — на сложенные руки на груди и долго ещё смотрю на стёсанные в кровь кулаки. Ранки уже засохли, покрылись корочкой, что значит — заработал он их не сегодня.
Отлипнуть бы от парты, отвернуться от него, в другую сторону посмотреть бы, но не могу. Испытываю крайнее отвращение при виде его… так близко, что даже запах чувствую, всё тот же — сладко-терпкий смешанный с сигаретным дымом. Мерзкий настолько, что делаю вдох поглубже и тут же мысленно ругаю себя. Мне не может нравиться этот запах уже только потому, что он принадлежит Ему.
Голос учителя продолжает звучать, как и музыка в наушниках Яроцкого. Моё сердце бьётся предельно спокойно, а бабочка внутри живота сладко спит, пока Макс не распахивает глаза и не заставляет её слабые крылышки неистово затрепетать.
Наверное, я спятила.
Наверное, испугалась. Почти уверена, что глаза мои расширились, а к лицу прилила краска, кисти под столом сжались в кулаки, но взгляд… будто якорь на дне океана, прикован к лицу Яроцкого.
«Отвернись. Не смотри на него. Не смотри. Не смотри!»
А почему он пялится? Почему бы ему не отвернуться? Не продолжить спать на уроке?
Будто музыка звучит в голове, пока он Так смотрит. Или это кровь к мозгу прилила? Скорее всего, кровь, шумит, на уши давит, слух отключает. Чёртова музыка. Чёртова бабочка в животе. Просто сдохни, не мешай мне его ненавидеть!
Заставляю себя. Неловко прочищаю горло, через силу поднимаю голову и теперь смотрю на свои руки сложенные на коленях. Тереблю пальцами нитки от дыр на джинсах, путаюсь в собственных мыслях, продолжаю факелом пылать, потому что знаю, чувствую — смотрит. Будто бензином облил и спичку бросил.
Ненавижу.
Сколько он меня будет рассматривать?
Сколько будет мучить меня? Почему не отстает? Почему в покое не оставит? Наверняка уже открытку для следующего задания заготовил, сейчас вручит, заставит сказать этот проклятый пароль… Да, Вероника была права — Яроцкий считает меня своей куклой, игрушкой. Только его — ничьей больше. Поэтому заступился. Поэтому не позволил Оскару размазать меня по полу. Только поэтому, другой причины не дано.
Слышу, как вновь шумит его стул, двигаясь по полу, поближе ко мне, поближе к парте, за которой сидит его «кукла».
Ненавижу… Ненавижу…
Сладко-терпкий аромат наполняет собой всё пространство, приходится дышать им, приходится заставлять себя верить в то, что мне не нравится дышать Им. Не нравится чувствовать его так близко. Претворяться, что сердце не колотится бешено, что щёки не пылают, а дыхание не сбивается.
Боже, что со мной не так? Почему я нервничаю? Почему губы кусаю? Почему кулаки до боли в фалангах сжимаю?
Боюсь. Боюсь его, точно знаю. Боюсь того, что приготовил для меня, поэтому руки дрожат, поэтому дыхание обрывается. Я боюсь Макса Яроцкого, вот и весь ответ. Боюсь так, что волоски на руках становятся дыбом. Рядом со мной сидит человек, который хочет поломать мою жизнь!
Больше не могу игнорировать и делать вид, что не замечаю. Набираюсь смелости и поднимаю на Яроцкого глаза. Когда он только успел оказаться так близко? Слишком близко. Тень от козырька кепки падает на лицо, так что взгляд кажется ещё мрачнее, а от излюбленной садистской ухмылки и следа не осталось. Просто смотрит… просто… будто и нет между нами никакой ненависти.
Хочу попросить отодвинуться. Хочу сказать хоть что-нибудь, чтобы прервать самый неловкий момент в своей жизни, но Макс избавляет меня от этой необходимости: вытаскивает наушник из уха и протягивает мне. Сглатываю. Заставляю руку не дрожать так сильно, принимаю наушник и ещё несколько секунд не двигаюсь, пока Яроцкий вновь не отворачивается к окну, пока не откидывается на спинку стула и не прикрывает глаза.
