Первый, случайный, единственный - Берсенева Анна (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Когда они наконец куда-то пришли, ни наручники, ни повязку с глаз не сняли. Просто привязали веревку к дереву, и Георгий услышал голос Рамазана – или Вахи? – черт их знает:
– Слушай, если убежать попробуешь, сухожилия подрежу, дальше на карачках поползешь. Понял, да? Ну, отдыхай.
Георгий упал на заросшую травой и покрытую прелой, прошлогодней еще листвой землю и мгновенно заснул – вернее, провалился в забытье.
…Все, что происходило с ним в следующие недели и месяцы, так сильно напоминало кошмарный сон, что он и в самом деле перестал понимать, что с ним происходит: спит он, бодрствует, бредит? Тем более что и ранение оказалось хотя и сквозным, но мучительным – поднялась температура, голова постоянно кружилась, и вдобавок он ухитрился простудиться. Он ведь вообще легко простужался – южный, степной, даже за время, прожитое в Москве, не привыкший к холодам человек… В Чечне, правда, холодов пока не было, но ночевки на голой земле сказались немедленно.
Поэтому, когда Георгий понял, что его наконец куда-то привели, он почувствовал только облегчение. Хотя то место, где он очутился, ничего хорошего ему не обещало.
Наверное, это был лагерь в горном лесу. Георгий успел его увидеть только мельком, как только сняли с глаз повязку, но ему показалось, что боевиков здесь много. Потом его столкнули в траншею, и, пройдя по ней метров двадцать, он оказался в землянке, потом – в яме, которая находилась в углу этой землянки, потом – в длинном лазе, по которому пришлось ползти, и наконец – в следующей яме, отделявшейся от лаза решеткой. Видимо, это и был конец пути, потому что отсюда двинуться было уже некуда. В том числе и вверх – высоты эта подземная тюрьма оказалась такой, что выпрямиться в ней не мог бы и совсем невысокий человек, и уж точно не мог этого сделать Георгий: на его двухметровый рост она рассчитана не была, хотя в ней можно было даже вытянуть ноги, если лечь на матрас в углу.
«У нас с Ниной в Чертанове тоже матрас вместо кровати был», – медленно, как-то бесчувственно подумал он, садясь на это сырое, склизкое ложе.
И тут же почувствовал, что весь матрас под ним шевелится. Он был полон червей или каких-то жуков – на ощупь Георгий не понял, а тьма в яме была такая, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Да и что толку было разглядывать?
Он сполз с матраса и лег прямо на землю, подтянув колени к подбородку и стараясь не шевелить левой рукой, чтобы не разбередить только-только переставшую кровоточить рану.
Если бы не молодость и крепкое, несмотря на простуды, здоровье, конечно, он всего этого не выдержал бы. Да спасло еще и то, что все-таки стояло лето, притом сухое, без дождей, и поэтому земля была не слишком сырая.
Первая яма через неделю сменилась второй, потом третьей. Все они были одинаковыми, все были наилучшим образом приспособлены только для того, чтобы умереть, но он почему-то не умирал.
Только одна из его тюрем отличалась от других. Сначала Георгий даже вздохнул с облегчением, когда после очередного пешего перехода его заставили спуститься в нее. Эта яма была забетонирована; видимо, его привели в те места, которые были обустроены для содержания пленников капитально, не наспех. Ну конечно, ведь наверху были слышны голоса, блеянье овец, лай собак – шла обычная сельская жизнь.
Георгий спустился по железной лесенке, над ним захлопнулся люк, и он услышал, что на люк сверху навалили еще и бетонную плиту, которая, когда он спускался, лежала рядом. Он почти обрадовался железу и бетону: все-таки была надежда, что здесь окажется поменьше червей и жуков, которые просто кишмя кишели в земляных ямах.
Но, как вскоре выяснилось, радовался он напрасно. Через несколько часов Георгий с удивлением почувствовал старческую одышку – прежде он даже не знал, что это такое! – а к вечеру понял, что вот-вот задохнется. Пот лился по его телу ручьями, воздуха не хватало, он словно бы видел себя со стороны или откуда-то сверху – лежит, скрючившись, с синим лицом, хватается за горло…
Он пришел в себя уже наверху, на воздухе, очнувшись от того, что все его тело сводило судорогой.
– Очухался? – весело спросил молодой мужской голос. – Теперь расскажешь, кто ты такой?
– Думаешь, я еще не все рассказал? – ничего перед собою не видя, прохрипел Георгий. – Все почки отбили своими расспросами.
– Почки! – засмеялся тот. – Это мы тебя, скажем так, еще не спрашивали… Теперь спросим. Хватит валяться, пошли.
Очередной допрос, происходивший на этот раз не в землянке, а в чистой комнате с коврами, не удивил его и не напугал. Все чувства, которые были соотносимы со страхом, за время плена у него атрофировались – Георгий понимал, что не по великой его смелости, а просто потому, что он был уверен: живым отсюда все равно не выберется. Даже если его сменяющие друг друга охранники поймут, что он не работал на ФСБ или на военную разведку, и не расстреляют его сами, все равно продадут в самом деле в горы, а там на строительстве дорог и прочих необходимых боевикам сооружений русские пленные – об этом он слышал еще во время своей операторской работы – долго не живут. Да к тому же сухой, до боли в груди, кашель, да слабость, которая с каждым днем увеличивалась… В общем, думать о будущем с надеждой уже не приходилось, а значит, можно было особенно не бояться и того, что происходило в настоящем.
Поэтому он, как заведенный, неизвестно в который раз отвечал на одни и те же идиотские вопросы и смотрел на допрашивающих с полным равнодушием.
– Ты пойми, – объяснял ему рыжий, как он сам, чеченец с веселым голосом и с такими же веселыми молодыми глазами, – мы тебе, скажем так, помочь хотим. Ты нам скажи, кто за тебя заплатит, мы свяжемся, сообщим… Плохо тебе так будет?
– Хорошо, – тупо отвечал Георгий. – Только никто за меня не заплатит, некому и сообщать.
– Такой молодой, такой способный – так много на камеру наснимал, да! – и так мало себя ценишь, – качал головой веселый чеченец. – Вот я знаю, если со мной плохое случится, весь мой тейп деньги соберет и за меня заплатит. Меня высоко ценят, я себя тоже высоко ценю. А ты себя не ценишь, совсем не ценишь.
Он цокал языком и пожимал плечами с подчеркнутым недоумением. Георгий смотрел ему в глаза и молчал. Он действительно уже объяснил все, что мог; добавить было нечего.
Теперь он с неопровержимой ясностью понимал, какой опасной авантюрой была их с Валерой поездка. Конечно, у них были все необходимые для работы в Чечне документы, и военные оказывали им хоть и не слишком рьяное, но содействие или, по крайней мере, не мешали, и те, «кому следует», наверняка их проверили, хотя и не очень контролировали в общем бардаке этой дурацкой войны, – но при этом они работали все же на собственный страх и риск. Видимо, это и была плата за дорогую камеру «Дивикам» и за будущую мировую славу…
Вообще-то Георгий догадался об этом еще раньше, общаясь с журналистами, работающими в Чечне. Но только теперь, в плену, он полностью утвердился в своей догадке: англичане потому и заключили с ними такой восхитительный контракт, что не собирались нести за них никакой ответственности. Неизвестно, почему Валера не проверил это у тех юристов, с которыми советовался в Москве, но Георгий ясно помнил: ситуация вроде той, в которую он попал сейчас, в контракте не значилась точно. И вряд ли английские работодатели, с которыми он даже не был знаком, стали бы платить за него бешеный выкуп из личного сочувствия. Он слышал, что западные страны выкуп в подобных случаях вообще не платят, чтобы чеченцам неповадно было развивать такой выгодный бизнес.
Он был полностью предоставлен сам себе. Но к этому он как раз привык с ранней своей юности, а вот к тому, что ничего не может сделать даже для самого себя, – к этому привыкнуть было невозможно. Но это теперь стало так и не обещало измениться.
Вообще-то он и не собирался привыкать к своей беспомощности – он просто не думал о ней, потому что в таких размышлениях не было смысла. Да, его никогда в жизни не били, потому что он всегда был высокий, широкоплечий, даже в детстве, и никто просто не решался его задирать, а сам он не мог трогать тех, кто слабее, то есть практически всех… А теперь его били постоянно, просто от нечего делать, даже не с целью что-то узнать – они наверняка и сами понимали, что скрывать ему нечего, – и ответить на удары было невозможно. Ну, и что толку было думать о постоянном унижении? Он понимал, что ужас происшедшего с ним все-таки не в этом…
