Двое на краю света - Алюшина Татьяна Александровна (бесплатные версии книг .txt) 📗
Но у меня в Питере есть дела гораздо более важные и значимые, да простят меня наши ученые, но наука подождет!
Я сделала себе чай в пустой и гулкой от тишины кают-компании, устроилась за одним из столиков, так чтобы видеть море в большой квадратный иллюминатор, который по привычке про себя все так и называла окном. И, прихлебывая душистый чаек, почувствовала, как постепенно отпускает тревога и уходит тяжелый сон.
Скрипнула дверь, я обернулась на звук – вошел Краснин. Мы практически не виделись эти последние дни после нашего конспиративного свидания и не разговаривали, даже фразами не перекинулись в рабочей суете. И почему-то я совершенно не удивилась его приходу, словно чувствовала, что он обязательно появится, словно и не могло быть по-другому в последнюю ночь этой экспедиции.
– А я подумал: может, ты здесь, и решил проверить, – подойдя ко мне, сел рядом на диван он.
– Чаю хочешь? – спросила я, протянув ему свою практически полную еще кружку.
– Давай, – он взял чашку, сделал пару глотков, вернул мне ее и спросил немного обеспокоенно: – Почему не спишь?
– Сон плохой, надо забыть, пересидеть, – пожаловалась я и тоже спросила: – А ты почему?
– Да так, заработался немного.
А я посмотрела на него и вдруг отчетливо поняла, что должна спросить сейчас, выяснить для себя прямо сейчас, а не потом, когда я все ему объясню и начнутся совсем другие побудительные причины к нашим поступкам, словам и решениям. Может, именно для этого я проснулась и пришла сюда, а нечто свыше шепнуло ему, и он почувствовал, что я здесь?
– Краснин, – внимательно вглядываясь в его лицо, спросила я, – ты хотел бы на мне жениться?
Лицо у него сделалось напряженным, а взгляд несколько жестким, желваки пару раз прошлись по скулам. Помолчал, рассматривая меня, думала, сейчас скажет что-то жесткое, но нет, он свои эмоции умел контролировать.
– Я уже объяснял тебе как-то, Павла, причины, по которым не женюсь, да и не собираюсь.
– Ну а если предположить, что меня эти причины нисколько не пугают? – И, увидев, что он собирается что-то возразить, быстро, с нажимом уточнила: – Ну, гипотетически предположить. Я помню: ты много работаешь, что там еще? Ах да, мало зарабатываешь, кажется, это? Хотя, как я здесь совершенно случайно узнала, зарабатываешь ты вполне прилично, если разделить мои большие, но разовые заработки на каждый месяц, то и намного побольше меня. Что еще? Так, помню – дома практически не бываешь, не можешь поехать летом в отпуск с женой и зимой не можешь, предпочитаешь на собачках да по Арктике. По-моему, это все удобные отговорки и только, на непреодолимые препятствия эти аргументы никак не катят.
– Есть еще одна причина, – совсем похолодевшим тоном напомнил Краснин, словно отстраняясь от меня душой
– Да, я помню. Но вот у меня, например, уже есть ребенок, и я вполне смогу прожить без еще одного или трех, – спокойно отвергла я и эту причину и продолжила добиваться прямого ответа: – Так что, Краснин, ты хотел бы на мне жениться?
Он молчал. Смотрел на меня странным взглядом – немного грустным, немного жестким и отстраненным, – и понять, что происходит в его ученой голове, не имелось никакой возможности. И я замерла, как суслик, почуявший лису, кажется даже дышать перестала, чувствуя, что прямо-таки воздух звенит от моего напряжения, самый важный для меня момент!
Он потянулся за моей чашкой, сделал глоток чаю.
– Остыл, – сказал ровным тоном, посмотрел в чашку, поставил ее на стол, поднял взгляд на меня, полный застарелой и тщательно контролируемой боли, и усталым, каким-то смиренным голосом произнес: – Я хотел бы жить с тобой, жениться на тебе, растить твоего ребенка, спать с тобой каждый возможный день и ночь. Но для нас это невозможно, и ты это знаешь.
А я выдохнула.
И в следующее мгновение кинулась к нему, сильно обняла за шею и поцеловала со всей силой своей благодарности и любви, ну и немного сразу же встрепенувшейся страсти. Он ответил на поцелуй, и обнял меня, и устроил поудобней в своих руках!
И мы целовались – горько-сладостно от предстоящего расставания: он – прощаясь насовсем и благодаря, с небольшой каплей надежды, а я – прощаясь ненадолго и с уверенной надеждой! Горько-сладостно, до головокружения.
Я оторвалась от его губ, отстранилась немного, чтобы видеть его глаза.
– Спасибо, – шепотом поблагодарила я. – За все спасибо.
– Ты узнала то, что хотела, и теперь мы прощаемся? – горько усмехнулся он.
– Прощаемся, – продолжая смотреть в его глаза, шепотом ответила я. – Ненадолго, мне же надо вернуться через три дня, ты помнишь?
– Я помню, – еще раз улыбнулся грустно он, наклонился, нежно поцеловал меня в губы, отстранился и умученным голосом распорядился, снимая меня со своих колен: – Иди спать, Павла. Тебе надо отдохнуть, завтра трудный день.
Я поднялась, встала перед ним, наклонилась и ответно коротко и нежно поцеловала его в губы.
– Я не прощаюсь насовсем, – прошептала я и ушла не оборачиваясь.
Мы могли бы провести остаток этой ночи вдвоем, в той свободной каюте, от которой у него имелся ключ, и заниматься любовью до утра, прощаясь таким образом.
И оба это понимали. Могли бы, странно, но мне кажется, что мы оба чувствовали, что в этом нашем прощании переплелись такие эмоции и тонкие переживания, что сердце замирало и тихо плакало, и любой переход на разговор уставшими телами только обесценил бы их, сделав обычными и обыденными.
Краснину больнее.
Я понимаю. Но рассказать сейчас ему о сыне я не могу – не то место, не то время, и здесь, на судне, я не смогу предъявить ему убедительные доказательства. А оставлять мужчину в мучительных сомнениях на несколько дней и по поводу моей вменяемости вообще и моих чувств к нему, и по поводу своего отцовства не то что негуманно, а просто издевательство откровенное!
И как ни подмывало меня вот прямо сейчас все рассказать, я промолчала.
Не место. Не время!
Все! Порт Архангельск. Китов обещанных мы так и не встретили.
Шумно собирались, делали фотографии всего коллектива и телесъемку напоследок, смеялись, все в приподнятом настроении. Вышли на берег – покачивало!
В аэропорту все так же шумно и громко прощались-целовались, обменивались адресами электронными и скайпами, номерами телефонов.
Мы с ребятами-телевизионщиками улетали в Москву, наш рейс отправлялся раньше специального на Питер. И у меня и у них была ценная, хрупкая аппаратура, и пока мы оформляли этот багаж и документы на него, уже объявили посадку. Вся экспедиционная группа кинулась прощаться, обниматься-целоваться с нами, и я все никак не могла выбраться из этих объятий и найти Краснина, и все крутила головой и вытягивала шею, пытаясь увидеть его в этой толпе.
– А со мной обняться? – услышала я за спиной его голос.
– Обязательно! – развернулась я к нему.
Он шагнул вперед, ко мне, обнял и приподнял над полом.
– О-о-о! – дружно поддержал начальника восторженным восклицанием народ.
– Увидимся в понедельник, – прошептала я ему на ухо.
– Да, – грустно улыбнулся он и прилюдно чмокнул меня в щеку.
– О-о-о! – вторично поддержал народ начальника.
От такси, на котором приехала, я просто бежала уже домой, и нажимала звонок, не отпуская кнопки, и ворвалась в квартиру, и схватила Архипку в охапку вместе с его зайцем в одной ручонке и кусочком надкусанного яблочка в другой, и расцеловывала, и смеялась от радости. И плакала.
– Мама, не пачь! – утешал меня сынок, отчего, разумеется, я расплакалась и того пуще.
Весь оставшийся день я так и протаскала его на руках, не могла отпустить и все целовала, и гладила, и слушала его серьезные рассказы про то, как он тут жил без меня, и про любимую Нюшу, которая крутилась тут же возле нас и тоже что-то рассказывала.
Словом, мой приезд домой прошел шумно, суетливо и несколько бестолково. А вот девушки-то мои подготовились – стол накрыли, всяких вкусностей запасли, ждали. Даже мама пришла со своей половины и посидела с нами за праздничным столом. А я все рассказывала, не могла остановиться и отвечала на вопросы, прижимая к себе Архипчика.
