Внебрачный контракт - Богданова Анна Владимировна (книга регистрации .txt) 📗
– Дуня! Я пришел, как обещал! – Его голос в бассейне звучал совсем иначе – непривычно, глухо как-то.
– Я очень рада! – Я действительно была рада – меня уже не смущал его костюм с розовой шапочкой, напротив, этот наряд показался мне оригинальным, необычным, эксцентричным даже, отчего я еще больше очаровалась своим избранником. – Вот пенопласт. Держись за него и попытайся отработать движения ногами.
– Мне что – нырять надо?! – изумленно спросил он, а в глазах его застыл ужас.
– Спускайся по лесенке, – сказала я так мягко, насколько была способна.
Геннадий осторожно подошел к лестнице, с опаской опустился на одну ступень вниз и застыл в нерешительности.
– Не бойся, не бойся! – подбодрила я его, и он сделал еще один шаг вниз, выпрямил ногу и, крепко вцепившись в поручень, попробовал воду большим пальцем левой ноги.
– Ой! Ой! Ой! – И Геннадий судорожно принялся карабкаться вверх по лестнице.
– Что такое? – спросила я испуганно – такое впечатление, что его краб за палец цапнул. Только откуда в бассейне с хлоркой могут быть крабы?
– Вода ледяная! Ледяная! Ой! Ой! – Он так суетился, так хотел побыстрее вылезти наверх, что поскользнулся и, рухнув в воду, заорал во всю глотку: – Тону! Тону! Спасите! Помогите! Караул!
– Встань на ноги! Слышишь?! – кричала я, протягивая ему руки.
Наконец он встал на ноги – уровень воды пришелся по ту самую красную полоску на его купальном костюме, которая аккурат была прочерчена на самом интересном месте.
– Нет! Нет! Я плавать учиться не буду, я тебе лучше обои на кухне поклею! – прогремел он и бросился в раздевалку.
«Надо же, какой беспомощный! Не то что Иван Дрыков!» – умилилась я.
На следующий день Игорь, напарник Геннадия, на работу не явился: они сообща решили, что я теперь – девушка Дубова и что ремонт он мне как-нибудь сам сделает, бесплатно и не торопясь, в промежутках между другими заказами.
Так незаметно Гена влился в мою жизнь – как капля воды в мощный речной поток. Сначала он приходил после работы, дабы доделать начатое в моей квартире дело, но обои обдирал медленно – сорвет кусок и стоит, смотрит, будто прицеливаясь: то с одной стороны, то с другой, а иной раз сядет на корточки и сосредоточенно в серую бетонную стену вглядывается. Так и время пройдет неуловимо – не успеешь оглянуться, как стрелки часов уже третий час ночи показывают. Метро закрыто. Домой ехать уже поздно.
– Да ты оставайся, – говорю я.
– Ой! Спасибо большое! – отвечает Дубов и смотрит на меня с благодарностью.
Неделю спустя он уже и вовсе никуда в три часа ночи не порывался уходить, а с восьми вечера начинал бросать жадные взгляды на холодильник.
Еще через неделю он приходил ко мне, как к себе домой, ужинал и, растянувшись на диване, увлеченно смотрел телевизор посреди разгромленной квартиры с ободранными обоями.
А что же я? Я сидела возле него, и он был для меня вместо телевизора. Ну что можно требовать с влюбленной девушки, да еще и искусственницы, оторванной от материнской груди пяти недель от роду?
Естественно, за две недели совместной жизни мы не только телевизор смотрели. За это время после долгого перерыва я вновь потеряла свою девственность. Просто поразительно! Сколько же мне суждено в девках-то ходить?! Все мое существо сопротивлялось этому не пойми кем навязанному мне целомудрию, и, после того как я отдалась Дубову в третий раз и после третьей ночи любви осталась девственной, доказательством чему в бесчисленный раз явилось алое пятно на атласной простыне, будто упавший ненароком с потолка лепесток розы, я заподозрила что-то неладное. Задумалась.
«А уж не потому ли это все время происходит, что я искусственница? – вдруг пришло мне в голову. – Неполноценный ребенок, оторванный от груди матери пяти недель от роду?!»
Поначалу я было успокоилась – нашла наконец-то ответ на мучивший меня вот уж два с лишним года вопрос о надоевшей и докучливой девственности своей, которая упрямо не желает теряться, но неожиданно задалась новым вопросом: какая может существовать связь между материнской грудью и моей невинностью, которая никак не может оставить меня в покое?
«Наверное, дело тут не в том, что я искусственница! Дело тут совсем в другом. Может, в моей гениальности, которой я обладала в детстве?»
Это объяснение показалось мне более правдоподобным, нежели первое, лишь смущало некоторой неопределенностью – я все никак не могла соединить воедино детскую гениальность с теперешней неистребимой девственностью.
«Нет, нет, нет! – думала я, когда на белую атласную простыню в очередной раз слетел алый лепесток розы. – Дело тут вовсе не в том, что я искусственница, и не в моей гениальности! Нет! Дело тут... в бегемоте! Именно в том гиппопотаме из Московского зоопарка, который, повернувшись ко мне задом, самым бестактным образом открыл по мне сначала длинную пулеметную очередь из застоявшихся в его кишечнике шоколадного цвета зловонных пробок, а затем окатил мощной струей, как из брандспойта, с головы до ног. В результате чего все гениальные способности были мною утрачены – взмыли в облака и бесследно исчезли. Взамен добряк-бегемот наделил меня вечной девственностью, которую можно было очень выгодно использовать. Можно-то оно, конечно, можно – но я не использовала ни разу. Вот взять, к примеру, мою одноклассницу Ивашкину. У нее была мечта – кому бы подороже продать свою девственность? Я все еще удивлялась, глядя на ее кривые ноги «колесом», жидкие волосы и бесцветное, ничем не примечательное лицо, но Ивашкина все же сумела выжать из своей невинности прок – к тому же немалый. Она вышла замуж за итальянца – очень богатого человека и совсем нестарого, и теперь закатывает истерики не родителям этажом выше, где мы с мамой жили раньше, а посреди живописных плантаций винограда и олив, под лазурным небом, и не кому-нибудь, а красавцу-мужу, который в тысячу раз симпатичнее нее (я его своими глазами видела, когда они приезжали к Ивашкиным родителям).
Но я – не Ивашкина! Я все равно не смогу как следует воспользоваться своим странным даром, – подумала я и на следующий день пошла к гинекологу, припомнив встречу в поликлинике со странной бабкой шесть лет тому назад: она еще в летний дождливый день вырядилась в зимнее терракотовое пальто и бобровую, протертую до мездры шапку «пирожок». – Уж если той старухе гинеколог помог разобраться в том, что голова у нее мерзнет оттого, что она десять лет не живет половой жизнью, то и причину моей аномальной девственности он, несомненно, разгадает», – решила я и отправилась в женскую консультацию.
Вслед за неприятной процедурой осмотра мой участковый врач Федорова спросила:
– А вы, голубушка, случайно плаванием не занимаетесь? – Она попала не в бровь, а в глаз своим вопросом. Кто бы мог подумать!
– Да, с восьми лет, – несколько ошалело призналась я.
– Ну так не переживайте. Для пловчих это дело обычное. – И она ударилась в научное объяснение моей престранной особенности организма, но я следила не за нитью ее рассуждения, а наблюдала, как забавно при произнесении каждого слова дергается ее нос. «Она будто носом говорит!» – подумала я, и из всего сказанного поняла только, что внутри меня существует нечто похожее на эластичную пластину, которую очень сложно продырявить, как колготки в двести «ден».
Я вылетела из женской консультации в превосходном настроении, точно у меня за спиной крылья выросли. «Я совершенно нормальная! Нормальная!» – пульсировало у меня в голове. А через два месяца я вышла замуж за Геннадия.
Свадьба была более чем скромная, и о ней можно сказать только то, что из гостей были лишь моя подруга Людка и Игорь, Генин напарник, а справляли мы ее на даче в Хаврюшкино.
Моя мама как увидела Дубова, сказала: если я выйду замуж за него, то она меня будет считать непроходимой дурой, коей я и стала в конечном итоге. Будущий зять ей ужасно не понравился, она вообще сказала, что у него не все дома, и, естественно, на свадьбу не явилась. Баба Зоя лежала в постели, поверженная наповал гриппом, а неприкаянный до сих пор Ленчик ухаживал за любимой родительницей, выгнав в очередной раз свою гражданскую жену – Машу, ту самую бабищу в центнер весом при росте метр шестьдесят, с вечно сальными жидкими волосами, из которых она умудрялась соорудить «гулю» на затылке и которые еженедельно подпитывала луковой маской и подкрашивала басмой, а любимым занятием этой Маши были душевные «разговоры» с холодильником – без свидетелей.
