Внебрачный контракт - Богданова Анна Владимировна (книга регистрации .txt) 📗
На батарее в комнате небрежно валялась совсем уж иссушенная тусклая гордость бабы Фроси – ее знаменитые косы, которые уж не прицеплялись к ее голове, потому что в жизни бабушки не было теперь никаких исключительных случаев.
Изменилось лишь одно – посреди комнаты больше не стоял супермотоцикл вишневого цвета «Ява». Вместо железного зверя в разобранном виде хранилась теперь здесь отцовская «Волга», из чего можно было сделать только один вывод – бабе Саре так и не удалось получить разрешение на постройку гаража для любимого племянника.
Скрипнула входная дверь – в коридоре появилась бабка с бутылкой. Она проскочила в кухню, распахнула рамы и спрыгнула в «яшчичек», который четверть века назад пристроила к окну, и достала оттуда две трехлитровые банки – в одной были маринованные огурцы, в другой – довольно подозрительного цвета и формы грибы. «Уж не вываренные ли это в течение шести часов мухоморы?» – пронеслось у меня в голове.
Стол в комнате был моментально накрыт – и неважно, что из закуски на нем было представлено и в каком виде все это было вывалено на тарелки, да и чистота самих тарелок тут в расчет не принималась. Самой главной – королевой, так сказать, стола – являлась бутылка пшеничной водки, которая стрелой возвышалась над неказистой с виду закуской и... умами почти всех присутствующих.
– Ну давайте, давайте, садитесь! – торопила всех баба Фрося. – Бабка, налей мне, я есть ничего не буду!
– Не наливай ей! – воспротивилась я.
– Почему это? Надо выпить за знакомство, за мужа твоего! – настаивала она.
– Хрося права. Надо обязательно выпить, а то у молодых счастья не будет! – поддержала Сара младшую сестру.
– Тогда я сама ей налью. – И я накапала бабушке сорок капель водки.
– Что это так мало?! Это ж не лавокардин и не алерьяновка! – возмутилась она, но с охотой выпила.
Через полчаса осоловевший Дубов сидел рядом с дедом у окна – они распивали таинственным образом появившуюся на столе вторую бутылку. Геннадий весь обратился в слух, затаив дыхание, внимая Любе, понимающе кивал головой, время от времени бросая вожделенные взгляды на бутылку.
– Вот когда я на целине был... – затянул дед.
– Молчи, Люба!
– И вот, значить, так работали. Цель была, понимаешь, значить! Стремление! – проповедовал Люба, а Гена понимающе кивал.
– Дур-рак! – воскликнула баба Фрося, злобно глядя на супруга.
– А вот история одна, тоже на Шпицбергене со мной произошла. Там ведь снег, снег... – мечтательно проговорил дед, будто архипелаг островов Северного Ледовитого океана с берегами, причудливо изрезанными фьордами, мелькнул у него перед глазами. – Столовая там, значить, была. Хе, хе. – Он хитро прищурился и принялся рассказывать об огромном котле, который стоял на кухне и лопнул от перенапряжения. – И всю стену снесло, как и не было! Так. Так. Значить. Вот когда я на заводе работал – там ведь шумно, а я вдруг чувствую, значить – не слышу ничего одним ухом. Что такое?! – И он ударил себя по ляжке от удивления и негодования. – Начал прыгать на одной ноге – ну, знаешь, как прыгают, когда вода в ухо попадет. Глядь! А из уха сера вот такого размера – с двухкопеечную монету вылетела! Когда же на мясокомбинате служил, вон, бабка подтвердит, со мной тоже престранный случай приключился...
– Да заткнись ты, осел малахольный! – не выдержала баба Фрося, и дед перешел на шепот. Одна его история плавно перетекала в другую, третью, четвертую – казалось, их у него в запасе бесчисленное множество, и основная проблема для этого человека заключалась лишь в одном – в отсутствии слушателя – на него никто не обращал внимания, вернее, на его рассказы. И вполне возможно, что правильно делали – не слишком-то приятно слушать о том, какой величины вылетела у него пробка из левого уха в 1968 году.
Все как всегда – ничего не изменилось. Мне даже показалось, что время остановилось, замерло на той самой отметке, как меня впервые принесли в этот дом.
– Накулечка! Никогда мужиков не жалей! – поучала меня баба Фрося. – Вот вышла замуж – и живи! А если кто приставать к тебе начнет – выйди, мол, за меня, выйди – ни за что не выходи! Никогда из жалости нельзя замуж выходить. Вот я вышла! Посмотри на меня! И что? В кино ни разу не снялась! А ведь предлагали. Вся жизнь загублена. Что я в жизни-то видела? И все из-за него! – И она, с ненавистью посмотрев на Любу, ткнула указательным пальцем в его направлении. – Помню, пришел он к нам в барак (мы еще тогда в бараке жили), и как бухнется на коленки, как обхватит меня за ноги – не погуби, говорит, люблю, выходи за меня! И заплакал, как баба, а я, дура, пожалела! И что из этого хорошего получилось? Ничего: в кино так и не снялась, пить только начала из-за ирода поганого!
В этот момент в комнату вошел отец.
– Привет! – сказал он мне и, подойдя к столу, посмотрев на Дубова, спросил: – Ты – муж?
– Я.
Отец опрокинул стопку водки, пожал ему руку и ретировался так же неожиданно, как и появился.
– Димку встретила у подъезда! – кричала из темноты коридора бабушка № 1 – она тоже решила прийти посмотреть на мужа своей внучки. – Здравствуйте! Все пьете, Прасковья Андреевна? Все никак остановиться не можете?!
– Бабушка, – прошептала я, давая понять, что ведет она себя крайне бестактно.
– А что – бабушка? Что не так-то опять? Где Гена-то? Покажи мне его, специально пришла посмотреть!
– Это я – Гена. – Он хотел было встать, но, видать, ноги отяжелели, и Дубов, приподнявшись, снова рухнул на стул.
– А я Дунина бабушка – Зоя Кузьминична.
– Оч-чень приятно.
– Ну, расскажите мне о себе. Где работаете? Где учитесь? Чем занимаетесь? – Ее вопросы отдалялись – эхом звучали, у меня закладывало уши, тут было просто невозможно душно, так что мне захотелось побыстрее выйти на свежий воздух.
«Чего-то не хватает для полноты картины, – вертелась у меня в голове навязчивая мысль. – Какой-то мелочи, детали!» И тут меня осенило – глупость, наверное, но не хватало вечно сопровождающего появление бабы Зои в этой квартире громыхания кастрюль с детсадовскими обедами и ужинами.
– Я работаю маляром, ремонты делаю.
– Что вы, Зоя Кузьминична, к мальчику привязались. Хороший мальчик! Князь! Чисто князь!
«Князь» снова расплылся в блаженной улыбке, выражающей крайнее удовольствие, и вздрогнул, когда дед, налив до краев стопки, выкрикнул вдруг ни с того ни с сего:
– Квадрат 136! Цельсь! Пли! – И чуть пригнул голову, по обыкновению уберегая ее, будто бы от только что просвистевшей пули, а супруга, опустошив свой, поднесенный исподтишка старшей сестрой, граненый стакан, поддержала его песней:
– Вдо-оль по Пи-и-терской! Вдоль Твер-р-р-ской-ой – Я-я-амско-о-ой!
– Людер-людер, людерка! Тютер-тютер, тютерка! – Сара пустилась в пляс, моментально влившись во всеобщее веселье.
– Тьфу! Нажрались, черти! – гневно плюнула бабушка № 1. – Пошла я, и вы домой поезжайте, нечего вам тут делать! – распорядилась она и усвистала на пятый этаж четвертого подъезда к своему невезучему Ленчику.
– Налей, Накуля, чарку! В последний раз выпью и брошу! Честное слово, брошу! – клялась баба Фрося.
– Нет.
– Ну поднеси, я хоть посмотрюсь в нее, – молила она, будто вместо водки бабушка надеялась увидеть волшебное зеркало, в котором отразилась бы вся ее молодость: и тот знаменитый режиссер, который звал ее сняться у него в кино и прославиться в один миг – проснуться в одно прекрасное утро знаменитой... Увидеть себя – красивую, молодую, с густыми и длинными, как у Фроси Бурлаковой, косами; увидеть свадьбу – свою свадьбу, только не с Любой, а, может, с тем самым знаменитым режиссером, за которого она выходит не из жалости, а по любви и уважению. Увидеть далекие страны, где не была никогда, а только представляла их в своем воображении – до ужаса смешными и не такими, какие они есть на самом деле. Отчего-то Италию, по ее разумению, населяли исключительно эскимосы, а во Франции все без исключения женщины – колдуньи, в Японии (она была уверена) живут одни обжоры – им не хватает места оттого, что все они толстые, как подушки – вот и претендуют поэтому на наши Курильские острова.
